То, что писатель хочет сказать, он должен не говорить, а писать.
Эрнест Хемингуэй
Богомолов был писателем особым – как ни пробуй, с какой человечьей стаей его ни сравнивай, он был вне всех.
Существует понятие «лейтенантская проза» – это книги хороших крепких писателей, часто угнездившихся в начале алфавита – Быков, Бакланов, Бондарев. Это не значило, что писатели на другие буквы были хуже, но даже в алфавитном порядке была некоторая общность. Часто это были артиллеристы – может, оттого, что они выживали чуть-чуть чаще, чем пехота. Но, несмотря на внешнюю общность поколения, Богомолов не вписывается в «лейтенантскую прозу».
Биография Богомолова сразу начинает двоиться и троиться. Иногда начинают с того, что он приписал себе два года и попал на фронт в сорок первом.
Но Богомолов тогда не был Богомоловым, а был Войтинским. Он действительно родился в деревне, но отец его был петербургский юрист, затем теоретик права. В 1938 году его арестовали. Ещё до суда у Войтинского-старшего случился обширный инсульт, и он умер в 1943 году в сумасшедшем доме тюремного типа. В роду Войтинских были политики и художники, так что это был вовсе не деревенский парень (в Подмосковье жили родители матери), а московский. Бросив школу, он пустился в странствия, переменил множество работ и экзамены за восьмилетку сдал экстерном в Севастополе. В этом много непонятного: тогда в СССР было невозможно переменить работу по собственному желанию. Указ 26 июня 1940 года недвусмысленно обещал лишение свободы, не говоря уж о военном учёте. Но так или иначе семнадцатилетний Войтинский возвращается в Москву. С началом войны Войтинский уходит в полувоенное формирование – полк местной противовоздушной обороны, оттуда, собственно в армию, попадает на Калининский фронт, получает тяжёлое ранение и оказывается в Бугульме. Видимо, он комиссован, что не мешает ему быть снова призванным в 1943-м, причём на момент призыва он уже кандидат в члены ВКП(б), несмотря на судьбу его отца. И, наконец, с сентября 1944 года он служит в контрразведке. Доходит до Берлина, потом начинается война с Японией, его переводят в Маньчжурию, после войны он попадает на Чукотку, а затем на Сахалин. Всё это зыбко, даты не точны, рассказы очевидцев запинаются, и надо помнить, что точность бюрократического государства – миф. С Дальнего Востока он попадает в Прикарпатский военный округ, умудряется просидеть больше года в гарнизонной тюрьме, кажется, за препирательства с начальством, служит в оккупационных войсках на территории Германии и увольняется из МГБ в ноябре 1949 года по состоянию здоровья. Это чрезвычайно запутанная биография, и не только в военной её части, тем более в какой-то момент Войтинский превращается в Богомольца, то есть берёт фамилию матери. А ещё через некоторое время, в 1953 году, сдав экзамены за десятилетку, опять экстерном, и уйдя с филфака МГУ, он становится Богомоловым.
Это отдельная беда писательских биографий: в них события подменяют книги. Дело не в том, что биография писателя Богомолова авантюрна, а в том, что его проза хорошо написана. Здесь есть две темы: соотношение действительности и художественного мира, и то, как пишется военный детектив, как и чем он отличается от обычного.
Собрание сочинений Богомолова можно уместить в одном томе: «Иван» (1957), «Зося» и несколько небольших рассказов (1963), «В августе сорок четвёртого...» (1973). И посмертно изданный роман в документах «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...».
«Иван» сначала казался оборотной историей пасхальной сказки Катаева о Ване Солнцеве. Эти герои парны – как миф и реальность, как мир и война. Их имена одинаковы, а отличаются они, как отличается живой человек от своего личного дела с подшитыми туда казёнными характеристиками. Только картонная папка всегда более живуча, чем мягкое и податливое человеческое тело. Поэтому один мальчик убит немцами, а другого сгустившийся из воздуха Суворов ведёт к государственной службе по мраморной лестнице училища.
Катаев сам признавался, что «Иван» много лучше его повести.
А «Момент истины» («В августе сорок четвёртого...») стал одной из лучших книг о войне и уж точно лучшей прозой о советских спецслужбах.
Эта книга похожа на многослойный пирог. В ней есть детектив, есть множество историй, крохотных внутренних романов со своими героями, сотни деталей, пресловутые документы. Те самые шифрограммы и донесения, из-за которых Богомолова, по легенде, вызывали серьёзные строгие люди в штатском и интересовались, откуда он их взял. И тот отвечал, что придумал эти справки и приказы от начала до конца.
Знаменитый роман очень интересно написан, он говорит разными голосами, время в нём убыстряется, раскручивается, а под конец летит камнем. Из четырёхсот страниц четверть – рассказ о том, что происходит за полчаса на лесной поляне.
Там есть дух времени, гусеничный лязг его, сладкий трупный смрад и горькая пороховая вонь, движение миллиарда казённых бумаг и миллионов людей – всё, что позволило Константину Симонову сказать, что «В августе сорок четвёртого...» – роман не о контрразведке, а о советской государственной машине и типичных людях того времени». «Момент истины...», по сути, смесь производственного романа и психологического триллера. Богомолов пишет о поиске вражеской разведгруппы, как Артур Хейли об аэропорте или отеле. При этом сюжетная конструкция и приёмы у него куда сложнее, чем у всех производственных романов того времени. Происходящее будто снято с нескольких камер. Движения героев у него всё время убыстряются, последние главы описывают всего несколько часов жизни героев, а можно сказать – и минуты.
Там есть множество деталей-эмоций, что создают стереоскопическое изображение явлений. Например, тема внутреннего противостояния этой машины и людей eх machina – с другими людьми, по-иному понимающими служение этой машине. Боевой офицер, который по ранению попал в комендатуру и которого через час убьют, кричит: «Я в армии четвёртый год и вашей «спецификой», поучениями о бдительности не то что сыт – перекормлен! Однако ни одного шпиона даже во сне не видел!.. Дезертиры, паникёры, изменники встречались – двоих сам расстреливал... Власовцев видел, полицаев, но шпиона – ни одного! А вас, охотничков, – как собак нерезаных!.. НКВД, НКГБ, контрразведка, прокуратура, трибуналы... И ещё милиция!..»
И у него своя правда. Она есть и у десятков тысяч солдат, которых, может, не убьют, если немцы не узнают русской тайны. Или их убьют на неделю или на месяц позже, а может, их убьют всё равно, жаркое имя военной тайны, предчувствие скорой смерти, не своей, так чужой, её обыденность висят как тёмные нимбы на фотографиях людей в мистических фильмах. Судьбы слиты, одного нет без другого. Герои Богомолова таскают в карманах удостоверения военной контрразведки Смерш, просуществовавшей всего три года – с 1943 по 1946-й. Но она до сих пор будоражит умы – даже одним своим шипяще-шелестящим названием. С одной стороны – тысячи реальных немецких шпионов и диверсантов (чаще всего бывших сограждан), с другой стороны – угрюмая судьба военнопленных и надзор за неблагонадёжностью. Всё сплавлено вместе – вот в чём момент истины.
Ну и, наконец, есть безумно популярный роман, изданный сто раз и переведённый не то на тридцать, не то на сорок языков. Роман, из которого по нашему языку разбрелись и «момент истины», и «качание маятника», и «стрельба по-македонски».
Ещё одна человечья стая, куда не вписывался Богомолов, была писательская. Он был вне этого цеха, вне писательской среды и вне служебной писательской лестницы.
Дело не в том, что он так и не вступил в Союз писателей.
В 2001 году Богомолову присудили премию Андрея Синявского. Ему под конец жизни присуждали разные премии, от которых он неизменно отказывался. Ну, много кто от чего отказывался – бывало, писатели и от Нобелевских премий отказывались. Важно понять мотив: Богомолов постоянно отстаивал свою непубличность. Публичность в его глазах превращалась в ангажированность.
У Богомолова есть короткий рассказ, который называется «Второй сорт». Он о провинциальном мальчике, студенте, что попал в столичный дом. Там толкутся люди, приехал в гости знаменитый писатель с машиной и личным шофёром. Писатель гладок, вальяжен и дарит хозяевам чашку, из которой пил сам Горький.
А провинциал потом её рассматривает и видит, что на донышке написано «Дулёво, второй сорт, 1951 год». И наступает момент истины – понятно, что это враньё, и чашка, и писательское величие – всё дрянь, прах и глупости.
Вот чего бежал Богомолов, вот какой цеховой корпорации. Потому что уж с кем-кем, а с обобщённым дарителем чашек он никогда не объединялся.