Разговор о нынешних взаимоотношениях культуры с властью, меценатами, СМИ, ведущийся на страницах «ЛГ», продолжает директор Русского музея Владимир ГУСЕВ
– Владимир Александрович, что сейчас Русский музей, отметивший в прошлом году своё 110-летие, для России, отечественной культуры?
– Русский музей был и остаётся крупнейшим собранием русского изобразительного искусства всех видов, жанров, направлений, школ, имён, течений на протяжении тысячелетий. Крупнейшим и в России, и в мире. Коллекция Русского музея – это более 400 000 произведений.
Таких мономузеев, посвящённых только национальному изобразительному искусству, в мире немного. Дело в том, что развитие русского изобразительного искусства имеет свою специфику, своё своебразие. В отличие от искусства европейского на протяжении всего Средневековья и вплоть до начала ХVII века русское искусство не знало искусства светского. Оно развивалось только в сфере религиозной, православной. Монастыри были крупнейшими очагами культуры. В них печатались книги, рождались архитектурные проекты, создавались произведения, связанные с литургией, писались иконы. Собирать иконы смысла не было, поскольку они были в каждой избе. В связи с этим у российских императоров и знати по мере становления Российской империи круг собирательских пристрастий распространялся лишь на произведения западных мастеров. И уже к концу второй половины XIX века стало очевидным, что произведений искусства русских мастеров в собраниях почти нет. Возникла идея необходимости учреждения музеев национальной культуры. Так родился музей русского изобразительного искусства, в котором были представлены также работы иностранных мастеров, живших и творивших в России.
Всё это объясняет нынешнюю специфику Русского музея, в котором представлено только русское искусство. Но сегодня мы намерены преодолеть некоторую свою замкнутость и изолированность.
– То есть русское искусство было подвергнуто некой консервации… Но, может быть, Русский музей потому и сохранил свою коллекцию?
– У нас действительно развились некие профессионально-патриотические тенденции, согласно которым ничего не должно уходить за границу, всё должно возвращаться в Россию и оставаться здесь. Однако те же самые люди, что придерживаются таких взглядов, при этом говорят, что наше русское искусство очень мало представлено в музеях мира. И это действительно так. Французы, к примеру, не бегут с вилами наперевес отбивать своих импрессионистов у заграничных музеев и галерей. Наоборот, они гордятся тем, что французское искусство представлено в ведущих музеях. Голландцы опять же не требуют вернуть им из Эрмитажа Рембрандта. А наши выставки, как правило, являются для западных ценителей искусства большими открытиями. Они даже не подозревают, что русское изобразительное искусство по своей значимости сопоставимо с мировым.
– Русский музей имеет в настоящее время статус государственного… Каковы сегодня ваши отношения с государством, городскими властями?
– Мы финансируемся из федерального бюджета. Город же помогает иначе. Расширение территории музея за 20 лет произошло лишь потому, что город передал музею федерального подчинения Строгановский и Мраморный дворцы, Михайловский замок, Михайловский сад, Летний сад и сады Инженерного замка. Так возник уникальный музейно-архитектурный комплекс Русского музея в историческом центре Санкт-Петербурга. С городскими властями у нас очень хорошие, уважительные отношения.
С государством у нас отношения тоже очень хорошие. Но тут надо сказать вот что… Отношение к культуре у нас в стране всегда меняется в зависимости от серьёзности положения дел в самом государстве. А поскольку события у нас всегда серьёзные, то культуре обычно говорят, что положение дел не позволяет оказывать ей серьёзную государственную поддержку. А поскольку в культуре работают люди, как ни странно, культурные и интеллигентные, то они всегда стараются идти навстречу пожеланиям государства и всегда соглашаются потерпеть и дождаться лучших времён.
На самом деле это очень опасная тенденция. С одной стороны, отношение к культуре остаётся вроде бы уважительным, а с другой стороны, культурой начинают считать всё то, что мечется, прыгает и хохочет на телеэкране. Культура бывает массовая и элитная. Причём массовая культура обладает большей выживаемостью. Элитная же культура, как и элитное зерно, требует особого ухода и обращения. В противном случае на полях вырастает только бурьян. Настоящую культуру надо выращивать. В трудные времена, а они у нас всегда трудные, настоящая культура отодвигается, наглядным примером чему служит процент ассигнований на культуру в федеральном бюджете РФ. Он значительно ниже, чем в иных развитых государствах. При этом государство не оказывает помощи на законодательном уровне меценатам, которые в былые времена активно поддерживали культуру.
А ведь поддержка культуры – вопрос национальной и государственной безопасности. Культура – это то, что некогда сделало из стада человекоподобных существ человеческое общество. Если сейчас мы не хотим, чтобы общество скатилось к агрессии, терроризму и в конечном итоге превратилось в стадо одичалых сообществ, выпихивающих друг друга с земного шара, культура должна не просто оставаться, а наращивать своё влияние. Человек должен быть не только одет, обут и хорошо вооружён. Очень важно, чтобы человек имел понятия о добре и зле, чтобы он понимал, что сила нужна для защиты слабого, а не для его порабощения.
– О меценатстве и меценатах сейчас много говорится. А существуют ли они на самом деле?
– Как ни странно, меценатство в нынешней России существует. Можно даже сказать, что оно активно возрождается. Но при этом создаётся впечатление, что само наше общество не заинтересовано в его возрождении.
Общество не помогает государству в возрождении культуры, как это происходило в конце XIX и в начале ХХ века. До Октябрьской революции Россия стояла в развитии меценатства и благотворительности на передовых позициях в Европе и мире. Тогда создавались частные коллекции, которые потом превращались в городские музеи. Последние впоследствии превращались в государственные музеи. Появлялись частные театры, частные оперы, и всё это создавалось теми, кого мы сегодня называем «новыми русскими», – это были купцы, которые были отнюдь не идеалами культуры. Купец Плюшкин, к примеру, собрал миллионную коллекцию и умер в беспокойстве за неё. Он хотел, чтобы его коллекция стала музеем и часть её вошла в коллекцию Русского музея. Правда, с ним должным образом не рассчитались, а его сына после революции расстреляли.
Государство до революции поощряло меценатов. Культура России, когда начинались Дягилевские сезоны, гремела во всём мире. К сожалению, это всё прекратилось. И сейчас только начинает возрождаться. Русский музей эту поддержку чувствует. Она гораздо меньше, чем нам хотелось бы, но… Как говорится, чем богаты, тем и рады.
Но до сих пор нет закона о меценатстве. Как только в Государственной Думе мы поднимаем этот вопрос, нам говорят, что посредством этого закона «новые русские» будут отмывать свои незаконные доходы. Причём закон о меценатстве воспринимается как некая сфера льгот и поблажек для тех, кто даёт средства на культуру. По моему мнению, должна быть выстроена система стимулирования меценатов с мощной законодательной базой. Естественно, тот, кто тратит деньги на культуру, должен быть в этом заинтересован.
– Ещё не забыта рекламная кампания на телевидении, посвящённая приобретению неким банкиром произведений Карла Фаберже. Да и о продаже коллекции Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской сказано было немало. Ваше мнение на сей счёт?
– Яйца Фаберже как вид изобразительного искусства меня не очень интересуют. Где они сейчас находятся, мне неизвестно. Что касается коллекции Ростроповича, то она находится здесь, в Константиновском дворце. Я эту коллекцию знаю, мы участвовали в её формировании. Но не могу сказать, что мы за неё как-то страшно боролись. И тем более не могу сказать, что она позарез была нужна Русскому музею. Но она есть и, конечно, будет показываться. У нас ещё есть замечательная коллекция братьев Ржевских, которая представляет огромную ценность. Братья Ржевские были абсолютными бессребрениками, они жили в простой квартире. Потом один из братьев умер, а коллекция была целиком подарена нашему музею.
– А как вы относитесь к проблеме реституции? Затрагивает ли она как-то ваш музей?
– Русский музей она ни в коей мере не затрагивает. Так уж сложилась судьба музея, что в годы Великой Отечественной войны коллекция была поделена на две части. Одна была вывезена на Урал и за Урал, а другая осталась в городе. Ни один экспонат не пострадал, вывезенное вернулось в музей. Была утрачена только одна передвижная выставка из более чем ста работ, которая находилась в Крыму. В настоящее время понемногу экспонаты из этой выставки возвращаются в музей.
Проблема реституции – острая и сложная, она не должна решаться путём кампаний и организацией митингов. Хуже всего, когда в этот процесс вмешивается политика. Эта проблема должна решаться на уровне культурных, межмузейных контактов.
– Есть ли уже на горизонте те, кто способен сменить ваше поколение в музейном деле?
– Вопрос смены поколений – всегда острый. Творческий коллектив музея формируется как единое ядро. Мы об этом серьёзно думаем. В чём была сила и слабость коммунистического режима? Мы все, кто сейчас руководит музеями, в то время числились в резерве на выдвижение на те или иные должности. Это была сила системы, которую необходимо воссоздать. Слабость же, на мой взгляд, заключалась в том, что в резерв зачастую записывали людей, если угодно, сереньких, не способных составить конкуренцию действующим руководителям. Происходило вырождение руководящих кадров.
Сейчас молодёжи в музее не хватает. Наша профессия перестаёт быть престижной. Был музейный бум несколько лет назад – мы прирастали территориями, были в центре внимания, нас посещали президенты, премьер-министры… Сейчас же в целом внимание первых лиц государства к нам несколько ослабело.
– Может быть, вы недостаточно пропагандируете в средствах массовой информации музейное дело?
– У нас есть информационные спонсоры в центральных СМИ. Наш с вами диалог – это пример тому, что «ЛГ» не оставляет нас без внимания. Трудно работать с центральными телеканалами, когда ты не в Москве, а в Петербурге. Причём если пройдёт слух, что у нас что-то пропало, то здесь сразу же появятся десятки телекамер, а если мы приглашаем СМИ на какие-либо выставки, в которых отсутствует политическая составляющая, то руководители каналов реагируют на наши приглашения довольно вяло. Отдельный разговор – телеканал «Культура». Два раза в месяц на этом канале идут передачи о Русском музее. Всего уже было сделано 150 фильмов. Жаль вот, что эти передачи показывают в дневное время, когда молодёжь преимущественно учится. Кстати – и я это знаю не понаслышке – телеканал «Культура» финансируется, как и вся культура, по остаточному принципу и возможности его невелики. Гигантские средства, к сожалению, идут на «гламур» и «шоколад».
– Президент недавно заверил, что государство повернётся лицом к культуре… Бросятся ли со всех ног чиновники выполнять указание президента?
– Во-первых, мы сами не должны сидеть сложа руки. В советское время, к сожалению, сложилась практика иждивенческих ожиданий. Её можно объяснить избыточной заботой и опекой государства. Сейчас культура перестраивается. Мы научились работать с различными государственными программами, выдвигать собственные инициативы и проекты и, что очень важно, составлять их экономическое обоснование, аргументированно защищать свои предложения. Мы научились сами зарабатывать деньги. Но работа с детьми, пенсионерами, арт-терапия – это очень затратная деятельность. А музеи никогда не должны превращаться в коммерческие предприятия…
Побегут ли чиновники? Если побегут, то желательно, чтобы у них «в карманах» ещё и что-нибудь для культуры было.
– В конечном итоге всё упирается в финансирование…
– В настоящее время драматического урезания бюджета не наблюдается, но всё-таки наши заявки и не финансируются в полном объёме.
– Много говорилось о том, что музеи, дворцы необходимо передать в частные руки, поскольку у государства нет возможности их содержать. Не кажется ли вам, что «эффективные собственники» распродадут их по сходной цене или сделают из них себе шикарные жилища?
– По существующему законодательству ничего подобного произойти не может. Более того, мы не можем ничего вынести за пределы музея без соответствующего разрешения министерства. Но такие разговоры ведутся, планы строятся… Что ж, мы здесь не исключение. Через такие процессы прошла вся мировая культура. И в Европе, и в Америке в нелёгкие времена власти заявляли, что они могут содержать некоторое количество музеев и театров, а на большее нет средств. Но при этом музеям и театрам давалась возможность создания попечительских советов и давалось право самим зарабатывать и тем самым выживать. В Америке, кстати, почти нет государственных музеев. Но там был и есть слой богатых людей, готовых вкладывать деньги в культуру. У нас же подобный слой был уничтожен революцией.
Подозреваю, все нынешние разговоры о том, чтобы передать музеи в частные руки, – это разговоры недобросовестные. Их цель – прибрать к рукам, как правило, небольшие музеи, расположенные в хороших зданиях. Поэтому упорно в общественное сознание внедряется мысль о том, что там, где государство, всё из рук вон плохо, а там, где частник, – всё лучше некуда. Отсюда и напраслина, что в наших музеях уже ничего нет, всё уже сгнило, а то, что не сгнило, заменено на фальшивки. В таком случае возникает закономерный вопрос: кому тогда нужна эта самая гниль и подделки? Что ж вы за неё бьётесь?
– Доходят ли до Русского музея выделяемые федеральным бюджетом деньги? Не застревают где-нибудь по дороге?
– Знаете, у нас не те деньги, на которые найдётся много желающих покуситься. К тому же мы финансируемся напрямую через казначейство и никогда не запрашиваем лишнего.
И в завершение нашей беседы хочу выразить благодарность «Литературной газете» за её неослабевающее внимание к проблемам отечественной культуры.
Беседу вёл , соб. корр. «ЛГ»,САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
В этом году, по словам министра культуры Александра Авдеева, в рамках федеральной целевой программы «Культура России» будут реконструированы 19 федеральных учреждений культуры по всей стране.
Несмотря на кризис, не будут остановлены работы по 15 объектам, среди которых – ВГИК, Театр наций, Музей имени Пушкина на Волхонке и Московская консерватория (её Большой зал должен быть приведён «в полный порядок» к конкурсу Чайковского в 2011 году).
«И хотя бюджет года будет сокращён на 15 процентов, культура в этом году получит больше, чем получала ранее», – утверждает министр. Что радует. Остаётся надеяться, что слова не разойдутся с делом.