Отец
Отец радовался, глядя, как растёт Вася, – боялся, что пойдёт в него, будет маленького роста. А Рита длинная, в мать.
Вася любил папку больше мамки. Отец получал журнал «Пчеловодство», переписывался с врачом, читал со словарём и заносил незнакомые слова в тетрадь.
– Вась, что такое «турист»?
– Туристы – они с гор всех турят, вот и турист.
Как-то Отец рассказывал, дети слушали, и в груди стоял холодок – так было интересно:
– Я лежу на кровати, смотрю – лягушка откуда-то из дыры вылезла. На полу лучи, а она в них греется. И муха стала вокруг лягушки ползать. Лягушка шею вытянула и подкрадывается – передними лапами перебирает, а задние у неё длинные, она их подтягивает, чтоб не шуметь. Подкралась, чуть-чуть осталось, она прыгнула и ртом муху схватила! Я встал, веником её на совок замёл – и на улицу.
Дети смеялись, Отец показывал, как прыгает лягушка и как – оп! – схватила муху. Запыхался, хотел сесть. Вася выхватил из-под него лёгкий круглый стул. Отец упал. Дети ещё смеялись. Отец покраснел, кряхтя, встал на четвереньки и с трудом поднялся, держась за край стола морщинистыми пальцами с седыми волосками на фалангах. Он сел на кровать, потирая спину, заскрипели пружины. Дети молчали, боялись.
– Нехорошо так, сынок, – сказал Отец. – Так ни с кем нельзя поступать. Ни со старшими, ни с младшими – ни с кем. Я ведь твой папа.
– Я пошёл спать, – сказал Вася и убежал в спальню.
Он в рубашке залез под одеяло, зажмурился в темноте, шептал про себя: «спать» и видел у себя под веками серебристую соль, которая жгла глаза.
– Па, тебе больно?
– Нет, доченька, ничего.
Они сидели, обнявшись, но Рите хотелось встать и уйти куда-нибудь подальше от Отца.
Зола
Рита выписала по почте «Академический рисунок русских художников». Прислали обнажённую натуру Иванова. Подружка случайно видела, Рита не показывала, это брат хвалился. Почтальонша спросила. И узнали все. В школе подходили: «Правда, у тебя есть голые бабы, мужики?» «Отстаньте, нет у меня ничего!» Один прибежал из Шовского, глаза и прыщи у него пылали. «Продай!» Рита и показывать не стала.
Она прятала от брата свои карандаши, заворачивала в шерстяные лоскуты, чтобы не отсырели, но брат находил, рисовал на кирпичах, чтобы из кирпичей получались машины, и Рита его била. Вася не жаловался, но жаловался его обиженный вид. Мать шлёпала дочь полотенцем. Ещё она растапливала печь старыми тетрадями. Иногда попадались книги. Отец узнавал их по треску корешков, клея, лопающихся ниток. Дети рыдали, если терялись рисунки, – особенно жалко было, когда в золе находили несгоревшие обрывки и были видны глаз, кусочек неба, колесо…
Рита научилась прятать, – мать жгла только то, что само попадалось под руку.
Когда пропал Иванов, Рита думала, что украли. Она заподозрила Васю и трясла его за грудки. Брат не знал, куда делось, сопротивлялся, чувствуя, что всё ещё слабее сестры. «Да не брал я!» Грустно и быстро осматривал комнату, где всё было серо и неподвижно, двигалось только дождевое окно, падая вниз и оставаясь на месте. Вдруг узнал комок плотной бумаги в мусорном углу, под совком для золы: «Вон он, твой Иван!»
Рита развернула набросок – заштрихованное, словно покрытое шёлком, тело безликой женщины было изуродовано, смято. Рита заглянула в печку, посмотрела на долину золы, долину тени смертной, и возненавидела мать. «Что ты придумала, художником быть. Это мужская работа. Вон все смеются. Иди-ка ты на бухгалтера или на швею».
Рита собрала вещи в чемодан, потом наоборот – книги и рисунки в чемодан, вещи в мешок, резиновые сапоги, плащ.
– Куда тебя понесло?
– К Наташке на «Искру». Погощу несколько дней.
Жалко было папу. «Буду присылать ему деньги».
Мокрая трава скрипела под резиновыми подошвами, как будто Рита её мыла. Она шла, и ей было тепло от ненависти. Дождь и лес качали друг друга, Рита не могла посмотреть вверх, – тотчас ей на глаза ложились большие капли.
У Наташки сушили вещи. Ночью постель пахла сыростью кладовки, Рита плакала. Спрашивала в конторе, не нужна ли кому домработница. Через день приехали Отец и мама. Отец не зашёл, остался на телеге, а мама поздоровалась с Наташкиной бабкой, которая всё время в тапках лежала на кровати, но не спала, а, не моргая, смотрела на девочек. И шёпотом, чтобы не заплакать, сказала: «Доченька, поехали домой».
Рита бросилась собираться, быстро и молча, чтобы заплакать только на улице. Мама накрыла Риту телогрейкой и обняла так, как будто боялась, что Рита упадёт.
– Ты прости меня, доченька.
Рита подумала: «И ты меня прости», – но сказать не смогла. Они ехали, плакали, Отец улыбался.