Рассказ
Эльчин
Народный писатель Азербайджана, заслуженный деятель искусств, доктор филологических наук, профессор. Один из самых известных представителей современной азербайджанской литературы, видный государственный и общественный деятель.
Средь всего сущего на свете самое слабое – человек…
Ильяс Эфендиев
…затем Серый, опустив голову, вновь продолжил путь; сучья иссохших кустарников тёрлись о его потрескавшиеся от безводья губы; нос – впереди, волчица – позади, и, хотя она время от времени поглядывала на трусящих меж ней и Серым щенков, подмечая даже слабый трепет их ушей и хвостов, всё её внимание было нацелено на Серого. Когда Серый останавливался, она тоже замирала, едва заметная дрожь его хвоста, шерсти на загривке, на спине что-то говорила ей, подавала какой-то знак, и то, что она понимала звериной своей душой, отражалось в выражении её глаз.
Серый почуял запах мочи, видно, когда-то пробегавшего здесь молодого волка, сунув нос в корень высохшего куста, обнюхал землю, постепенно и в нём самом инстинктивно родилось желание оставить в этом месте свою метку, повернувшись задом к кусту, он приподнял лапу, но, сколько ни тужился, ни капли не пролилось на землю, пустой мочевой пузырь отозвался резью, а может, иное беспокойство болью пронзило его тело. Как бы там ни было, Серый сердито огрызнулся, поднял голову, втянул воздух, затем, опустив морду, продолжил путь на Восток.
Волчица остановилась в отдалении одновременно с Серым, следя за каждым его движением ввалившимися за эти дни глазами, затем снова устремилась за ним; она тоже почувствовала запах метки, оставленной молодым волком, но это не отвлекло её – всё её внимание по-прежнему покоилось только на Сером.
В те времена, когда Серый из щенка превратился в молодого и сильного зверя, и этот молодой, сильный зверь навсегда оставил родную стаю и логово, где родился и вырос, ушёл, чтобы обустроить собственное логово и создать семью, в те времена, когда природа соединила его с волчицей, так вот, в те самые времена найденное им пространство земли, теперь постоянно находившееся под его надзором, быть может, было самым лучшим в мире местом обитания волков. Плодородная почва, частые живительные дожди, леса, реки, сбегающие с заснеженных круглый год гор, превратили эту землю в любимое пристанище разного рода зверья, начиная с джейранов и кончая зайцами, и Серый, удачливый охотник, грозный и властный хозяин этой территории, уже который год вместе со своей волчихой растил здесь подобных себе здоровых и сильных волков и выпускал их в бескрайний природный мир.
Ничто не предвещало страшную засуху, вероятно, и Серый, и волчица (и всё прижившееся тут зверьё) прежде вообще ничего не ведали о засухе. Волчата позапрошлогоднего помёта уже стали самостоятельными, им пришла пора уходить, но они остались, присматривая вместе с матерью за только что родившимися щенками, и как только те чуть подросли – как раз наступило начало осени – позапрошлогодние детёныши, молодые волки, навсегда покинули родное логово.
Именно в это время разразилась сушь; шли дни, а жара не спадала, зной погубил траву, кусты и деревья на всей территории Серого, ушла вода из рек, потрескалась земля, голод погнал стада копытных на Восток, навстречу воде, но Серый и волчица припозднились из-за щенков, стада ушли далеко вперёд, даже их запах не ощущался.
Уже который день Серый вместе со своей изнывающей от голода и жажды семьёй пробирался меж голых деревьев и кустарников на Восток. Жажду они ещё кое-как подавляли, слизывая оставшийся в руслах высохших рек протухший ил, но еды не было вовсе, и голод медленно убивал их.
Иногда Серый останавливался, клыками выгрызал из земли корневища кустов и, если они ещё не высохли совсем, бросал их в сторону волчицы и щенят. Волчата поначалу жадно устремлялись к этой непривычной добыче отца, однако, обнюхав, как будто даже с брезгливостью отходили в сторону, тогда волчиха старательно обгладывала корневище, сглатывая сок, а кашицу выплёвывала на землю. Волчата бросались и к этой жиже, но, обнюхав и её, опять отходили в сторону. Порой Серый и сам глодал вырванные из земли корни, поворачиваясь спиной к волчице и волчатам, опустив хвост меж задних лап, будто не желая, чтобы они видели, как он жуёт эту позорную для матёрого волка пищу.
* * *
Щенки устроились между Серым и волчицей, тонкая шкурка на их пустых животах поднималась и опускалась в такт дыханию, их одолевал голод, детёныши слабо поскуливали во сне и, вздрагивая, просыпались. Волчица лежала на боку, не сводя с Серого отчаянных от этого изнурительного бегства глаз. А тот напряжённо и с тревогой всматривался вдаль, в пространство сухих зарослей. Там, в их шуршащей глубине, таилось нечто подобное еле видимой тени, и Серый знал: это нечто, эта тень – оголодавший одинокий шакал, который бредёт за ними, упорно тянется по их следам. Инстинктивно Серый, наверное, знал и то, что тот голодный и одинокий шакал поджидает гибели одного из членов его семьи в надежде набить себе брюхо, нажраться падали, когда оставшиеся в живых уйдут.
Но мир волков имеет свои законы. И законы эти не могли нарушить ни страшная засуха, ни подгонявший их вперёд голод…
У Серого не осталось сил, чтобы с прежней ловкостью сделать стремительный бросок к зарослям, впиться в горло затаившегося в них шакала, притащить и накормить этим свежим мясом волчицу и волчат, наверное, оттого он отвёл глаза от маячившей в зарослях тени, глянул на волчицу. Выражение до сих пор равнодушных её глаз изменилось, и то, что сказал тот мгновенный взгляд, вероятно, понимал только Серый.
* * *
Они продолжали свой мучительный бег…
Самым тяжким временем на этом долгом пути был полдень, и, как только он наступал, Серый ложился на землю в тени какого-нибудь чахлого деревца; волчица и щенята тоже хотели бы отдохнуть, но чувство голода было многократно сильней, оно не давало им уснуть, и это было самое трудное испытание – время между голодной полудрёмой и голодной реальностью – в их стремлении к жизни.
И на сей раз, опустившись на землю под скудную тень орешника, Серый привычно посмотрел в ту сторону, откуда они пришли; тени выслеживающего их шакала заметно не было, но главное – Серый не чувствовал шакальего запаха, и это как будто принесло ему некоторый покой, его глаза заблестели, это был мгновенный блеск, но мать-волчица уловила свет в его глазах, внутри неё, видимо, родилась инстинктивная надежда, она приподняла морду, но надежда тотчас погасла, как погас и блеск в глазах Серого. Волчица издала нечто подобное слабому урчанию, у неё не было сил зарычать, как прежде, а волчата, ощутив в урчании матери безысходность, испуганно припали к её высохшим соскам.
Серый взглянул на волчат, казалось, его испытующий взгляд проверял, насколько ослабли, обессилели от голода щенки, и, кто знает, быть может, обдумывая что-то про себя… В свою очередь, волчица также испытующе глядела в глаза Серого, и было яснее ясного, что она обеспокоена, мелкая дрожь сотрясала её тело.
Серый отвёл глаза от щенков.
* * *
Медленно опускалось солнце, скоро стемнеет и наступит ночь. Серый, сузив глаза, ловил меркнущий солнечный свет. И волчица-мать тоже легла, прижав голову к животу, будто хотела согреть в этот удушливый тихий вечер прильнувших к ней щенков.
После появления очередного помёта, когда солнце скрывалось за горизонт, у ночного охотника Серого, как правило, пробуждался особый инстинкт, он кружил по логову, выходил наружу, навострив уши и виляя хвостом, осматривал окрестности, какое-то время стоял неподвижно, не издавая ни звука, потом, бесшумно ступая, исчезал в лесной глуши; исчезал, чтобы в полночь, а, может, и в рассветную рань притащить ждущим его в логове волчихе и щенкам, уже издали чувствующим его приближение, убитых им, ещё не остывших джейрана, или молодого кабана, или зайца – всё зависело от щедрот той ночи.
И в те времена случалось, что облюбованная им территория вдруг словно бы оскудевала, а порой добыча, которую часами выслеживал Серый, умудрялась ускользнуть, и тогда волк возвращался ни с чем, угрюмый и злой. Но отсутствие пищи в логове длилось недолго, нередко уже следующей ночью Серый умудрялся приволочь тушу очередного убитого им зверя.
До появления щенят волчица выходила на охоту вместе с Серым, многолетняя совместная жизнь породила меж ними такую слаженность, что они понимали друг друга по мгновенному взгляду, по малейшему движению. Эта слаженность особенно проявлялась во время охоты: они оба хорошо знали, что и как надо делать, но как только волчица щенилась, Серый уходил на охоту один, а волчица оставалась с детёнышами в логове.
Так было прежде.
А голодный путь на Восток никак не кончался…
И в тот вечер, накануне очередной ночи, Серый лежал на боку, устремив полузакрытые глаза в тускнеющие небеса, внутри волка, похоже, не рождалось уже ничего, кроме безнадёжного равнодушия. Каждая клетка его тела была пронизана чувством голода, он отвёл взгляд от угасающего солнца и снова посмотрел на волчат.
В последнее время он нередко подобным образом смотрел на своих детёнышей… Эти щенки, на чью долю выпала страшная засуха, бредущие, чтобы выжить, вместе с Серым и волчицей на Восток, видимо, были последним помётом, который произвела на свет и желала вырастить вместе с Серым волчица, прежде чем волчата начнут самостоятельную жизнь, ибо и Серый, и волчица прожили большую часть дарованного им природой волчьего века.
Наконец, Серый отвёл глаза от щенков и посмотрел на волчицу.
Та тотчас ощутила на себе его взгляд, открыла глаза и вытянула морду в сторону Серого, какое-то время волки неотрывно глядели друг на друга.
Серый приподнялся, присел на задние лапы, не спуская глаз с волчицы.
Словно почуяв опасность, она стремительно вскочила, и это необъяснимое волнение матери напугало щенят, они тоже сели на задние лапки, дрожа и теснясь друг к другу.
Уши волчицы напряжённо встали, хвост бил по исхудавшим бокам, приоткрыв пасть, она с растущим беспокойством и волнением зарычала, в свете закатного солнца её оскалившиеся зубы, особенно клыки, казались ещё белее.
Серый будто и не чувствовал настроения волчицы, не слышал её предостерегающего рыка, только по-прежнему не отводил от неё своих усталых полузакрытых глаз, и вдруг, быть может, собрав последние силы, с живостью прежних лет вскочил, поднял морду в сторону заката и громко завыл; затем отвернулся от падающего за горизонт солнца и, всё так же протяжно завывая, стал медленно поводить головой то вправо, то влево, теперь в наступающих сумерках его вой разносился на всю округу.
А волчица-мать металась позади Серого, не находя себе места на всём бескрайнем просторе безжизненной земли. Неожиданный вой Серого, то, как совершенно забыв о них, металась вокруг волка мать, настолько напугало волчат, что они, не зная, что предпринять, только теснее прижимались друг к другу, затравленно посматривая в сторону родителей. Голод истерзал щенков, лишил сил и умножил страх, заставляя трепетать их маленькие тельца.
Серый, возможно, за всю свою долгую жизнь не выл так – всем своим существом, эти его протяжные завывания в опустившейся на выжженный зноем простор тишине были не просто воем волка-одиночки, а доступным ему выражением ужаса от потерь, смертей и настигшей его безнадёжности.
Шерсть на спине и загривке Серого вздыбилась, мышцы на морде напряжены, хвост задран вверх, вдруг волк, так же внезапно, как и начал, умолк, резво и решительно ступая, направился к волчице и бросился ей под ноги.
А волчица продолжала кружить вокруг Серого, но как будто не замечая его, её округлившиеся глаза едва не вылезали из орбит, сверкая в темноте, из горла шёл гневный рык; щенки, не отрываясь, смотрели на мать.
Так продолжалось вечность или миг… Вдруг Серый широко раскрыл глаза, вскинул голову и с неведомой внутренней силой устремил пылающий огнём взгляд на волчицу, широко раскрыл пасть и люто зарычал на неё. В это мгновение Серый снова был молодым, сильным и властным самцом и его яростное рычание, несомненно, звучало приказом – Серый призывал: рвите меня на куски, ешьте! – и этому страшному приказу невозможно было не подчиниться.
Волчий мир имеет свои законы…
Мать-волчица, по мере того, как угасало солнце, почувствовала, угадала в глазах Серого, что такой приказ будет отдан, но она, преодолевая голод, лишивший её сил, лязгая зубами и гневно рыча, всем существом своим протестовала, отвергала то, на что обрекал себя Серый, но одновременно в этом её протесте таились безысходность и столетиями взращённая в генах покорность.
И волчица не медля сделала бросок…
Одним махом она впилась клыками в горло Серого, с ловкостью опытного охотника вытянула из разорванной шеи гортань и, разжав измазанные в крови зубы, рыкнула в сторону волчат. Урчание матери, запах свежей крови встряхнули дрожащих от страха и от непонимания происходящего щенят, в мгновение ока они тоже набросились на упавшего Серого и принялись жадно лизать вытекавшую из его горла кровь.
Серый дёргался и хрипел, но волчица, не обращая на это внимания (а может, чтобы положить этому конец), выплюнула из пасти гортань и всё так же, одним рывком, разорвала клыками истончившуюся шкуру его живота. Из пустого брюха на потрескавшуюся землю вывалились кишки, и пока волчица, сунув морду глубже, не вырвала сердце, Серый был ещё жив и дышал разорванным горлом.
Затем всё кончилось…
Волчица уронила из пасти на землю вырванное сердце, и, быть может, впервые, с не присущей ей в отношении детёнышей злобой грозно зыркнула на волчат. С визгом отталкивающие друг друга, продолжающие вылизывать кровь Серого, щенята замерли под взглядом матери, но тут же, уловив в нём какой-то иной знак, бросились рвать на части лежавший на земле тёплый кусок мяса – сердце, затем уткнулись мордочками в брюхо убитого волка.
Волчица как будто расслабилась, гнев её прошёл, она посмотрела на нетерпеливо чавкающих, раздирая волчьи внутренности, щенят, лениво отвела от них взгляд, глянула на мёртвую голову Серого, затем с той же ленцой отвернулась и от щенят, и от останков волка и, опустившись на задние лапы, подняла морду к ночному небу и завыла с постепенно нарастающей силой.
Оба волчонка выпростали из брюха Серого измазанные в крови головы, они впервые слышали подобный вой матери, жутковатые интонации её голоса перебороли в них алчность, рождённую голодом, какое-то время они стояли как вкопанные, и, если им всё-таки посчастливится спастись, выжить после долгого, отчаянного бега на Восток, её вой останется, наверное, в их памяти на всю последующую жизнь.
Рассветало.
Щенята насытились и, быть может, впервые за время пути заснули спокойно. Мать-волчица лежала спиной к останкам волка, и её слегка прикрытые глаза были устремлены куда-то вдаль. По мере того, как светало, взгляд волчицы, её тело с провисшей шкурой и выступающими рёбрами, омертвелая шерсть на шее, спине и хвосте всё сильнее выдавали смертельную усталость зверя.
Волчица приподнялась, миновала спящих волчат и приблизилась к растерзанной туше волка, но не посмотрела на неё, остановилась. Щенята съели всё самое лакомое – лёгкие, селезёнку, порвали исхудавшие ляжки; при свете занявшегося утра бедренные кости волка белели, словно крупные клыки. Волчица, всё ещё не глядя на обглоданные останки, сделала несколько кругов, снова остановилась перед ними, и, будто после долгой погони, как в те дни, когда они вместе с Серым преследовали, целясь в глотку, очередную жертву, часто задышала. И как бы в такт её дыханию – меж клыков волчицы стекала клейкой массой слюна.
Это продолжалось недолго, наконец, осторожно ступая, она приблизилась к туше, стала там и сям облизывать кости, затем, не спеша, съела мясо в тех местах, куда не смогли добраться мелкие зубки волчат, дочиста обглодала бедренные кости, разгрызла позвоночник и на том остановилась. Зад волка был съеден полностью, но, хотя ясно было, что волчица не наелась, она лишь обгрызла шкуру на ляжках, затем, отделив клыками верхнюю часть тела, подтащила её к изголовью спящих щенят, вернулась назад и с усилием принялась разгрызать кости ног, высасывая костный мозг.
* * *
Волчица шла впереди, неся в зубах то, что оставалось от Серого, а волчата двигались за ней; вдоволь наевшись, они были бодры, как и прежде, в благополучное время, за три дня они заметно подросли, и это бросалось в глаза не только потому, что они пополнели, у них появилась оживлённость во взгляде, изменились повадки, движения ушей и хвостов.
То, что они так заметно возмужали, казалось, уменьшило ласку и заботу о них волчицы. За эти три дня после гибели Серого она стала суровей и решительней с ними, часто раздражённо рычала, лязгая зубами, била их лапой, отталкивала головой в сторону, но самой большой неожиданностью этих дней стало то, что набравшиеся сил волчата начали также, скаля зубы, рычать на мать.
А дорога, ведущая на Восток, всё не кончалась…
Они шли по ночам, а утром волчица позволяла щенкам съесть немного оставшегося мяса, и волчата, по-прежнему грызясь между собой, поедали уже слегка протухшее мясо. Волчица, стоя поодаль, внимательно наблюдала за ними и, когда считала нужным, отгоняла их от еды.
Ненасытившиеся волчата, злобно рыча, как ни пытались, не могли прорваться к остаткам еды сквозь материнские лапы, устав, засыпали, и только после этого волчица ложилась рядом, прижав лапами щенят к животу, дремала. Вечером они снова пускались в путь, но мать-волчица так и не улавливала живительного запаха влаги.
Влага означала добычу. Жизнь.
* * *
Волчица остановилась, и щенята тотчас поняли, что пришло время еды, стоя напротив матери, исходя слюной, они с явным нетерпением ждали этого часа. На сей раз волчица не спешила, бросив щенятам последнее, что оставалось от Серого, отошла в сторону. Волчата рванулись к еде…
Опустившись на землю, волчица некоторое время смотрела на детёнышей. В её взгляде сквозила печаль: мясо кончилось, нынешняя кормёжка была последней, волчица понимала это.
Щенятам всё это было безразлично, рыча друг на друга, они с жадностью уплетали остатки пищи.
Затем волчица опустила голову, посмотрела вдаль, на Восток – туда, откуда ожидала спасения, прикрыла глаза.
Что чувствовала в этот миг, о чём думала мать-волчица?
А щенята никак не отходили от оголённых костей и шкуры, наконец, сообразив, что есть больше нечего, с ещё большей злобой зарычали друг на друга. Это рычание, похоже, было началом пробуждающейся, вырывающейся наружу из их естества волчьей жестокости; затем полуголодные зверёныши остервенело набросились друг на друга.
Волчица вскочила, отбросила лапой детёнышей в разные стороны, гневно зарычала. Теперь она не смотрела на них, уставила взгляд в землю, её рычание адресовалось не столько волчатам, сколько всему тому, что их окружало.
Она подошла к останкам Серого и принялась вылизывать внутреннюю часть шкуры, затем села и захрустела костями. Волчата тут же подбежали к матери и, приподнявшись на задние лапы, толкая друг друга, почти засовывали мордочки в её пасть.
Отвернувшись от них, волчица выплюнула на землю разжёванные кости, и щенки глотали смешанные с материнской слюной и костным мозгом крошки, а то, что не могли проглотить, жадно облизывали.
* * *
Мать-волчица – впереди, а щенята – следом продолжали путь. Для них уже стёрлась разница между ночью и днём, когда могли – шли, а когда выбивались из сил – ложились на землю, впадая в состояние полудрёмы.
А запах влаги не ощущался…
Теперь еды вообще никакой не было, волчата вновь отощали. Необходимость брести за матерью превратилась для них в муку. Да и сама волчица изнемогла, шла медленно, но даже при такой ходьбе щенки не поспевали за ней, и тогда волчица возвращалась, лапами и головой подталкивала их вперёд, в такие мгновения волчата лишь повизгивали. В их визге звучало столько мольбы, что это злило вконец обессилевшую, потерявшую надежду волчицу, оскалившись, она порыкивала на щенят, но никакого воздействия это на них не оказывало: щенки продолжали жалобно скулить и тянулись ртами к высохшим, покрытым коростой от ран материнским соскам.
Наконец, настал день, когда волчата идти не смогли.
Волчица оглянулась: детёныши стояли в нескольких шагах от неё, и на сей раз то, что мать недовольно ворчала, призывая их, не дало результата, волчата даже не двинулись с места. Мать-волчица, видимо, поняла, что это конец, не стала больше подталкивать щенят вперёд, закружила вокруг, и в этот миг лёгкий порыв ветра как будто принёс запах долгожданной влаги; волчица подняла голову, глянула на Восток и, видимо, ещё более явственно учуяла запах воды. Она насторожила уши, напружинив хвост, некоторое время стояла неподвижно, затем, подойдя к щенкам, стала облизывать им глаза и мордочки.
Щенки, вывалив языки, в свою очередь, облизывали те места, которые вылизывала мать, будто надеялись насытиться её слюной, но рот волчицы был сух.
Голод почти добил щенят.
Мать не стала больше подталкивать их вперёд, отойдя в сторону, села. Влажный запах с Востока теперь ощущался сильней, сообщая волчице, что приходит конец их мучительному походу, какое-то время она неотрывно смотрела в ту сторону, затем, заворчав, оглянулась на волчат. Щенки, словно почувствовав что-то важное для себя, поднялись и, шатаясь, с растущим смятением смотрели на мать. Поводя хвостом, волчица внимательно оглядела щенят, и в этот миг только она сама, да ещё прапамять щенков позволяли понять, о чём говорит её взгляд.
Вдруг волчица, точно так же, как Серый, бросилась под ноги щенкам, растерявшиеся волчата на миг отпрянули, затем что-то словно придало им сил, они устремились вперёд и, каждый со своей стороны, вцепились в горло матери, но, как ни старались, им оказалось не под силу разорвать шкуру, и эта их немощь разгневала волчицу. Чувство голода было столь сильно и в ней самой, что она не чувствовала боли, вернее, в это мгновение голод и боль смешались друг с другом, мать-волчица инстинктивно желала, чтобы для неё всё поскорей завершилось, но, с одной стороны, немощь, бессилие, с другой – неопытность, а ещё, наверное, не оставившая их до конца даже сейчас врождённая привязанность не давали волчатам смелости убить мать.
На шее волчицы выступила кровь, вкус её пробудил у щенят алчность хищников, они с возросшим усердием вгрызлись в горло матери, но никак не могли добраться резцами до её гортани.
Глаза волчицы открылись, она взглянула в чистую синь неба, затем её веки бессильно опустились, словно в этой чистоте ещё яснее она уловила влажный запах с Востока, этот запах смешался с запахом сочащейся из её шеи свежей крови, и в слиянии этих запахов жизни волчица вновь обрела неведомую внутреннюю силу, гневно зарычала, затем резким движением оторвала от зубов щенят шею, отползла назад, подставив щенятам брюхо. Она инстинктивно желала помочь им…
Те поначалу растерялись, не понимая, что она хочет сказать, сообщить им, но затем чувство неуверенности прошло, и даже как будто истаяло привычное родное тепло, исходящее даже сейчас от матери-волчицы, и лишь только она, в последний раз зарычав, подставила брюхо под их клыки, щенята, тут же сообразив, чего желала, что требовала от них напоследок мать, бросились к брюху волчицы, вгрызаясь в податливую, с редкой шерстью шкуру между высохшими сосками, ощутив мягкость и вкус плоти, они разорвали печень волчицы, вымазавшись в крови и утробной жидкости.
Мать-волчица не чувствовала никакой боли, видно, все её ощущения застыли, её мозг больше не воспринимал ничего…
Повизгивания щенят, разрывавших её печень, были последними звуками, какие услышала волчица-мать на этой земле, затем ей почудилось, что они по-прежнему сосут молоко, что её соски в молоке и слюне щенков, – затем жизнь ушла из неё.
* * *
…набравшиеся сил два волчонка резво и упорно шли друг за другом…
Инстинкт вёл их на запах влаги, доносившийся с Востока.
Перевод с азербайджанского