Владимир Васильевич Карпов – человек удивительной, выдающейся судьбы, в чём-то типичной, во многом экстраординарной; жестокой, даже по меркам столь немилосердного к России ХХ века, и очень счастливой. Того, что он пережил, хватило бы на три, а то и на четыре жизни. Он умел «держать удар», когда ещё курсантом Ташкентского военного училища выходил на ринг и побеждал в боксёрских поединках, – увлечение спортом было типично для молодёжи конца 30-х – начала 40-х. Но он умел «держать удар» и в кабинете следователя, когда из вчерашнего курсанта «выбивали» показания на редактора окружной газеты, в которой печатались его юношеские стихи, и на начальника военного училища, где он учился. Объявить врагом народа восемнадцатилетнего мальчишку было слишком мелко, непрестижно для следователей. А вот состряпать «групповое дело»… Это, увы, так типично для того времени! Выдержать и побои, и одиночку, и карцер и не сломаться, не оговорить неповинных – такое удавалось далеко не всем.
Потом – Тавдинлаг, работа до изнеможения на лесоповале, 50-градусный мороз, угроза цинги – то, что выпало на его долю, испытал, к сожалению, едва ли не каждый из осуждённых по 58-й статье за «антисоветскую агитацию и пропаганду».
А потом грянула война. И он, как и многие заключённые, писал письма в Верховный Совет Калинину с просьбой отправить его на фронт. В июле 1942-го, когда был издан приказ о создании штрафных рот, его просьбу удовлетворили, и он – теперь штрафник – попал на Калининский фронт.
В первом же бою из 198 штрафников в живых осталось шестеро, в их числе В. Карпов. В те тяжелейшие первые дни на передовой он трижды побывал в рукопашных, сражался отчаянно, но уцелел. Командиры шутили: «Ты, наверное, заговорённый». А узнав, что Владимир был чемпионом Средней Азии по боксу, его взяли в войсковую разведку. Отныне переходить линию фронта, рискуя жизнью, чтобы добыть нужные сведения, стало его повседневной работой. Он со своей группой разведчиков, которую вскоре возглавил, взял 79 «языков», остался жив – это ли не удача! И ещё получил Звезду Героя Советского Союза.
А дальше «военная проза» в жизни Владимира Карпова сменяется крутым детективом с выполнением секретных поручений начальника ГРУ. Но это будет после учёбы в Высшей разведшколе Генштаба, куда его заберут прямо из фронтового госпиталя, где он долечивался после третьего ранения. Продолжил образование на разведывательном факультете Академии имени Фрунзе. А в разведке мирного времени не бывает, хоть вокруг снаряды не взрываются и пушки не стреляют.
И вновь непредсказуемый драматург – жизнь круто меняет сюжет. Окончив вечернее отделение Литературного института им. М. Горького (стать писателем мечтал с детства), Владимир Васильевич укрепляется в мысли, что его призвание – литература. Решает уйти из внешней разведки. Его рапорт об отставке, разорвав, возвращают: «Ну какой ты писатель? Ты – классный разведчик, профессионал». Осуществить непростую задачу помог боевой генерал, в прошлом начальник военного училища, в котором учился Карпов, – Иван Ефимович Петров, – тот самый, кого Володя отказался на следствии оговорить. Позже Карпов посвятит этому талантливому стратегу Великой Отечественной, оборонявшему Одессу и Севастополь, изгнавшему фашистов с Кавказа, прошедшему Карпаты, участвовавшему в штурме Берлина и освободившему Прагу, свой роман «Полководец». Но пока Владимиру Васильевичу – как обычному кадровому офицеру – придётся больше десяти лет тянуть армейскую лямку – служить в самых отдалённых гарнизонах – Кизил-Арват, Мары, Памир, Кушка…
Мир – жизнь «на гражданке», когда он получил возможность уйти в отставку, – открывает новые перспективы, дарит интересные литературные знакомства, позволяет более широко печататься. И, наконец, даёт возможность окунуться в литературную среду, работая в журналах «Октябрь», а затем и «Новый мир» (снова «мир») – сначала первым замом, а затем и главным редактором самого читаемого и одновременно элитного в ту пору журнала. «Работа в редакции «Нового мира» с рукописями мастеров отечественной словесности стала для меня не меньшей школой, чем Литературный институт», – признаётся Владимир Васильевич. Печатавшиеся в то время острые, вызывавшие споры и дискуссии в обществе произведения нередко приходилось с большим усилием «пробивать». Это тоже было наукой.
В перестроечном 1986 году писательский съезд избрал его первым секретарём Союза писателей СССР. Карпов возглавлял его до 1991-го – когда не стало ни Советского Союза, ни его писательской организации.
…К однофамильцу невольно испытываешь интерес и симпатию. Ещё в далёких 80-х я прочла роман «Полководец», запомнившийся и непривычной тогда правдой о войне, и неординарностью личности главного героя, и драматизмом судьбы самого автора, скупо, отдельными штрихами проступавшего в повествовании. Личное же знакомство с Владимиром Васильевичем произошло в 1992-м, когда он уже не занимал официальных высоких должностей, но стал постоянным автором отдела культуры газеты «Гудок», где я тогда работала: в которой регулярно печатались главы из его новых произведений.
28 июля Владимир Васильевич отметил своё 85-летие. Накануне этой даты состоялась публикуемая ниже беседа.
– В обзоре новинок «ЛГ» уже печатала отзыв о вашем новом романе «Гроза на Востоке». Сейчас, когда вновь возникают разговоры о том, дескать, что можно и отдать часть Курил японцам, на них претендующим, напомнить, какой ценой эти острова вновь были возвращены, и своевременно и необходимо.
– Мне кажется, мы очень небрежно относимся к славным страницам нашей истории. Государственная Дума, приняв Федеральный закон «О днях воинской славы», завершает перечень такой записью: «9 мая – День Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов». Почему же в тени остаётся разгром Японии? Нельзя в угоду сиюминутной политической конъюнктуре и периодически обостряющемуся «курильскому вопросу» предавать память тысяч наших соотечественников, которые сражались на Дальнем Востоке и в Забайкалье и отдали жизнь за интересы Родины. Напомню, вступить в войну с Японией мы были обязаны согласно решениям Крымской конференции. Правда, с оговоркой: после окончания боёв на Западном фронте. Когда ещё шли бои за Кёнигсберг, обдумывался план операции на Востоке, а в дни празднования Победы над Германией эшелоны с войсками и вооружением уже вовсю шли к Тихому океану. Несколько армий были тайно передислоцированы по одной тоненькой ниточке Транссиба в предельно короткий срок.
Конечно, японское командование догадывалось, что боевые действия должны начаться. Но когда? Наступал период тропических дождей, и главнокомандующий Квантунской армией рассчитывал, что наши не дерзнут начать боевые действия, когда в распутице застревает боевая техника. А наши начали – внезапно и молниеносно! Неожиданностью для военных специалистов всего мира – не только Японии – стало то, что главный удар был нанесён через горный хребет – Большой Хинган – высотой до 4000 метров над уровнем моря.
– Получается, в 1945-м наши войска продолжили славные традиции Александра Васильевича Суворова, перешедшего Альпы?
– Да, но суворовские чудо-богатыри преодолевали горные склоны с лошадьми и орудиями, а тут вершины Хингана штурмовали танки! Представьте, танки – выше облаков!
– Страницы книги, где описано, как стальные машины, скрежеща гусеницами и высекая искры из скальной породы, с помощью лебёдок и стальных тросов взбирались на скалы, впечатляют. Как и рассказ о том, как песчаная буря накрыла конно-механизированную группу генерал-полковника Исы Плиева, когда он пересекал пустыню Гоби, чтобы выйти в тыл Квантунской армии.
– Да, песчаная буря в раскалённой безводной пустыне – сущий ад! Тем выше нужно ценить подвиг наших бойцов. Не будем забывать к тому же, что, завершив войну разгромом милитаристской Японии на Дальнем Востоке, мы спасли мир от очень большой беды. Япония готовила бактериологическую войну в самых широких масштабах. Пленные японцы, дававшие показания на суде, свидетельствовали, что производные для бактериологического оружия были у них в таком количестве, что хватило бы уничтожить не только Советскую Армию, но всё население Земли.
– Продолжает военную тему и вторая из ваших новинок – «Генерал армии Черняховский». Почему после романа «Полководец» и трилогии «Маршал Жуков» вы обратились к личности именно этого военачальника? Повлияло ли то, что вы воевали под его началом?
– Конечно, личное отношение во многом определяет выбор, когда берёшься за перо. Мне довелось познакомиться с Черняховским именно на фронте. Иван Данилович – фигура мощная, личность исключительно яркая. В 38 лет он был генералом армии, дважды Героем Советского Союза, командующим 3-м Белорусским фронтом. Молодой, обаятельный, он умел к себе расположить: когда я слушал его – хотелось горы сдвинуть. Перед операцией «Багратион» ему понадобилась переснятая нашими разведчиками, работающими в Витебске, карта немецких укреплений: так называемого «Медвежьего вала». Как передать плёнку? Забросить за ней связного с самолёта? Невозможно. Да и возвращаться всё равно придётся по земле через вражеские позиции. Тогда решили послать вглубь на 20 километров территории, занятой врагом, опытного войскового разведчика. Выбрали меня.
Думаю, Иван Данилович осознавал сложность задания, поэтому и приказал привезти меня к себе в штаб: хотел напутствовать лично, чтобы, с одной стороны, я понял, как много зависит от того, справлюсь ли. А с другой – хотел меня морально поддержать, вдохновить, что ли. Когда я вошёл, он усадил рядом с собой на диван. Говорил очень по-доброму, объяснял, почему нужно, чтобы я поскорее вернулся с плёнкой. Затем добавил: «Помни, что ты – русский разведчик, обмани фрицев!» И ласково погладил меня по руке.
В ту же ночь я, переодетый в немецкую форму, благополучно пересёк линию фронта и добрался до Витебска. Наши разведчики – семейная пара – передали мне секретную плёнку, и женщина зашила её мне в воротник немецкой формы.
Пустившись в обратный путь и почти миновав центральную часть города, я столкнулся с патрулём. Черняховский, инструктируя меня, предупреждал: «Акцент порой опасней молчания, без крайней необходимости ни в какие разговоры с немцами вступать нельзя» (я отправлялся в фашистское логово под видом ефрейтора Пауля Шуттера и с документами на его имя). Фашисты меня остановили. Я показал удостоверение, но патрульный не отставал: «Почему ты здесь? Твой полк на передовой, а ты в тылу ошиваешься?» Я молчал, проигрывал в уме возможность, как бы сбежать, нащупывал пистолет. А вокруг уже толпа зевак. Но тут один из патрульных, нагнувшись ко мне, учуял запах самогона (мы с витебским разведчиком «на посошок» выпили стопку, и это меня спасло). Рассмеявшись, фриц объявил: «Да ты, скотина, пьян! Идём в комендатуру!» Когда мы проходили мимо разрушенного бомбёжкой дома, поняв, что лучшего места для побега не найти, я достал пистолет, в упор выстрелил в патрульных, прыгнул внутрь дома и скрылся. За мной была погоня, но мне удалось уйти.
Когда я вышел к передовой, настолько устал, что едва мог двигаться, тело было как деревянное – ведь я шёл всю ночь. Хотелось одного: поскорее выбраться к своим. Между мной и нейтральной зоной осталась одна немецкая траншея и проволочное заграждение. Но по траншее передо мной ходил часовой. Я решил оглушить его («снять» после перехода не хватало физических сил, а стрелять нельзя, услышат другие фрицы). Когда фашист поравнялся со мной, я ударил пистолетом по каске. Плохо! Удар пришёлся вскользь, гитлеровец с перепугу заорал и бросился бежать. Пришлось в него выстрелить из пистолета. Мигом выпрыгнув из траншеи, я кинулся к проволочному заграждению. Ухватившись за кол, полез по нему, опираясь на проволоку. Сзади уже кричали, стреляли… Раздирая о колючки проволоки одежду и тело, я перебрался через один и даже через второй ряд заграждения. Но тут что-то тяжёлое ударило в голову, и я потерял сознание.
В первую минуту как очнулся – не мог понять, где я? Перед глазами лиловые круги, чувствую сильную боль, а что болит – не могу разобрать. Тут услышал негромкую немецкую речь и позвякивание лопаты. Я лежу по одну сторону проволоки, они – по другую. Снова позвякивание лопаты о проволоку. И тут догадываюсь: «Да фашисты считают меня убитым. Они подкапываются под проволоку, чтобы втащить к себе». Пока размышлял, к ногам уже подкопались, пробуют втащить – но одежда зацепилась за колючки. Ждать больше нельзя, надо бежать! Но целы ли ноги? Собрав все силы, вскочил. Ноги держат! И я рванул, несмотря на ранение, так, что, наверное, мировой рекорд по бегу побил. Немцы опешили: мертвец ожил! Опомнившись, открыли торопливую пальбу. А я бежал, падал, кидался из стороны в сторону. Их замешательство дало возможность добежать до кустов и, поменяв направление, сбить фашистов с толку. А тут ещё очень кстати заработала наша артиллерия. Потерявшего сознание, меня нашли на берегу речушки полковые разведчики: это Черняховский распорядился держать наготове артиллерию и разведчиков и, где шум и заварушка начнутся, стрелять по передовым позициям немцев. А разведгруппам выйти в нейтральную зону. Думаю, предусмотрительность, проявленная командующим фронтом, и помогла мне остаться в живых.
Когда разведчики принесли меня на руках в штаб полка, я, едва мне забинтовали голову, оторвал воротник с зашитой внутрь плёнкой и попросил срочно доставить этот лоскут в развед-
управление. Ранение было серьёзным, надо было ехать в госпиталь. Командир полка, куда меня принесли разведчики, укрыл меня шинелью и дал свою флягу, шепнув, что я много крови потерял, надо подбодриться. Меня везли в санбат, настроение было хорошим – к немцам в плен не попал, жив, задание командующего фронтом выполнил, – и я, изрядно отхлебнув, от радости запел услышанное в фильме: «Шаланды, полные кефали…» В госпитале хирург, поджидавший меня, обнадёживающе заметил: «Раз поёт, значит, всё будет хорошо!»
– Этот эпизод из вашей фронтовой биографии и новой книги – готовый сценарий для приключенческого фильма о войне. Видели ли вы что-либо из новых военных сериалов, шедших недавно по ТВ? Насколько правдивы эти работы?
– Из того, что я увидел, в целом картина складывается довольно удручающая. Вот, например, фильм «Курсанты». Специфику курсантской жизни я знаю хорошо. Что же мы видим на экране? Проходит занятие по химической подготовке, на котором курсантов обучают защищатся от отравляющих веществ. И вот курсантов начинает выворачивать, они теряют сознание – отравились… Если бы такое преподаватель в действительности допустил, его бы под суд отдали! А сцена, где курсанты дрожащими руками шнурком делят буханку хлеба на пайки, раздают и тут же всё с жадностью съедают… Это же не лагерь, зачем клеветать? В лагере, да, такое можно было видеть. И голодали, и хлеб шнурком делили – ведь заключённым ножи иметь не полагалось… Но в курсантских столовых были и ножи, и вилки – к чему же шнурком хлеб резать?
Разочаровал и сериал «Штрафбат». К сожалению, его создатели не удосужились ознакомиться с документами, определившими организацию штрафных частей в годы войны. И, видимо, не проконсультировались у специалистов. В приказе ‹ 227 от 28 июля 1942 года чётко говорилось: штрафные батальоны комплектуются только из осуждённых офицеров, не лишённых воинского звания. Командирами назначаются кадровые офицеры. В фильме же мы увидели штрафной батальон, собранный из уголовников, политических и проштрафившихся рядовых. Такого не было и не могло быть! Эти люди направлялись в штрафные роты – роты, а не батальон! И роты эти в штрафбат не входили, а придавались стрелковым полкам.
– Значит, киношники ошиблись: подразумевали – штрафную роту, а назвали – штрафбат?
– Если бы только это! Во главе киношного штрафбата, а также командирами штрафных рот поставлены уголовники. И снова – фальшь. Командирами и штрафбата, и штрафной роты – «шурочки», как её называли на фронте, – назначались только строевые офицеры. Такое назначение для офицера считалось удачным: воинские звания там присваивались на одну ступень выше, а день службы в роте засчитывался за шесть суток. Поэтому сетующий на экране генерал-майор, дескать, у него не хватает кадров для назначения на командные должности в штрафбат, – безграмотная, абсолютная чушь! Штрафбат данному генералу и не мог подчиняться! Но главный и вопиющий обман – когда раненного в разведке бойца добивают его же сослуживцы. Такого категорически быть не могло! Разведчики, знаю по собственному опыту, забирали с собой и раненых, и убитых, сколько вышло, столько должно вернуться. Вдумайтесь: а если тот, кого товарищи приняли за мёртвого и не вынесли с поля боя, на самом деле ранен и лишь без сознания? Своих никогда не бросали! Это уже не просто ляп по незнанию, это – позиция сценариста, режиссёра. И для фронтовиков она оскорбительна, знают ли эти люди хоть понаслышке о феномене фронтового братства?
– Похоже, вы не очень-то жалуете не только военные фильмы на телевидении…
– Но и сегодняшнее телевидение в целом! Чему оно учит молодёжь? На всех каналах воспевается насилие, прививается мысль, что деньги – превыше всего. Делается это целенаправленно, навязывается мысль, что лучше ограбить, чем быть честным и бедным. На мой взгляд, это очень характерная и тревожная тенденция нынешнего времени – жажда обогащения любой ценой. Деньги возводятся в культ! Из-за этого деформируется человеческая личность, разрушаются семейные узы – даже между самыми близкими людьми. Я написал повесть «Деньги» с подзаголовком «Тайна нового русского», посвящённую этой столь актуальной сейчас проблеме. Вышла она в сборнике «Се ля ви… Такова жизнь», выпущенном в издательстве «Вече».
– Социальные мотивы в ваших сочинениях так отчётливо раньше не звучали. Вы считаете, литература может помочь справиться с непростыми социальными, морально-нравственными проблемами, которые стоят сегодня перед обществом?
– За последние полтора десятилетия наша жизнь сильно изменилась. И не только потому, что появились богатые и бедные, причём разрыв в уровне жизни между ними растёт. А образовательный, культурный уровень большинства населения падает. У нас стало много неграмотных – это ещё недавно в самой читающей стране мира. Если люди и открывают книгу, то это не классика, не серьёзная современная литература, а развлекуха, чтиво.
Снова привить вкус к чтению непросто. Я ценю те усилия, которые предпринимает сейчас «ЛГ». Рубрики «Книжник», «Книжный ряд», «Книги, присланные в редакцию», а также регулярные обзоры новинок, критические статьи о наиболее значимых произведениях или о том, что сегодня на слуху, служат хорошим ориентиром, позволяют узнать много полезного. Читать и думать означает сегодня не давать себя оболванить, навязать чуждую нам масс-культуру, окончательно «цивилизовать» на западный манер. Ведь более великой литературы, чем наша отечественная классика ХIХ века, ни у кого не было. Отдельные прекрасные писатели – да, были. А вот такого мощного пласта – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов… Если будем читать лишь легковесные детективчики, чем станем отличаться от манкуртов, утративших собственное «я», связь с прошлым, нравственные понятия… ХХ век тоже дал миру – не только России – прекрасные, глубоко художественные и одновременно актуальные произведения. Как роман Чингиза Айтматова «И дольше века длится день», печатавшийся в «Новом мире» как раз в то время, когда я был главным редактором.
Помню, пока едешь на работу в метро, смотришь, в вагоне чуть не через одного сидят пассажиры с раскрытым номером журнала, в котором тогда печатался роман. Не скрою, было приятно! Хотя – время тогда было такое – ох, и пришлось повоевать с цензурой. Особенно это касалось «космических» сцен романа. Но я отстоял!
А чтоб роман Александра Крона о замечательном подводнике Александре Маринеско увидел свет, пришлось «пробивать» рукопись и уговорами, и хитростью. В высоких инстанциях же, увидев роман напечатанным, даже грозились меня снять с работы. Но я доказал, что написано это произведение о достойном человеке (Маринеско, геройски сражавшийся в годы войны, был вынужден уже в мирное время уйти в отставку и даже по нелепости был осуждён). А после публикации «Капитана дальнего плавания» удалось Маринеско реабилитировать и добиться восстановления справедливости – в 1990 году ему за прошлые воинские заслуги было присвоено звание Героя Советского Союза.
Впрочем, отношения с цензурой – особая тема. Наш главный цензор, гордившийся тем, что он «пересидел» трёх генсеков, просто зеленел, когда ему приходилось читать стихи Евтушенко – не любил он Евгения Александровича. Чуть не весь текст перечёркивал. А я доказывал, что стихи талантливые, ничего политически вредного в них нет, журналу стоит их печатать. Доставалось всем: и Бондарева целыми абзацами вычёркивал, и Гранина, ища во всём крамолу. Но мне обычно удавалось отбиться, и произведения появлялись на страницах журнала в неизуродованном виде.
– Однажды вы написали о себе: «Не хотел бы пройти ещё раз через всё пережитое – много в нём было тяжёлого, опасного и невесёлого…» И всё же вы – известный писатель, лауреат Государственной и нескольких литературных премий, чьи сочинения переведены на многие языки, почётный доктор литературы Страйтклайдовского университета (Англия), объездили полмира… Чего было больше – горьких или счастливых минут?
– Когда я стоял в бетонном боксе (метр на метр, стены в зелёной плесени) за нежелание подписывать состряпанные следователем протоколы, а стоял я часами, и некоторые в таких же бетонных боксах рядом умирали от сердечного приступа, не выдержав, то во мне всё замерзало. Я был уже, по сути дела, трупом. Но в голове оставалась единственная пульсирующая мысль: «Теперь я это прошёл, когда-нибудь напишу об этом». И это желание – написать о том, что перечувствовал и пережил, – давало силы выжить, спасало, ведь я с юности мечтал заниматься литературным трудом.
Минуты – и самые горькие, и счастливые – это жизнь. И неоценимый духовный опыт. Насколько я смог его воплотить в меру сил и способностей в своих книгах – судить читателям. Когда мне приходят письма-отклики на написанное мной, когда чувствую: то, о чём рассказывал, – задело, взволновало, – я счастлив, мне кажется, что достаточно долгая жизнь прожита не зря. И ещё одно. Рад, что никого не предавал, не подличал, жил честно. Защищал Россию – и на войне, и в мирные дни как военный и как писатель. Это важно.
Беседу вела