Завершаем обсуждение произведений из «короткого списка» «Большой книги»
Елена САФРОНОВА
Метель. – М.: Астрель, Харвест, 2010. – 304 с. – 35 000 экз.
«Что за странный боливийский вирус вызвал эпидемию в русском селе? Откуда взялись в снегу среди полей и лесов хрустальные пирамидки? Кто такие витаминдеры, живущие своей, особой жизнью в домах из самозарождающегося войлока? И чем закончится история одной поездки сельского доктора Гарина, начавшаяся в метель на маленькой станции, где никогда не сыскать лошадей?»
ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ
Так завлекательно выглядит аннотация к книге Владимира Сорокина «Метель». Даже если не знать, что книга эта стала шорт-листером премии «Большая книга» (или знать, но не придавать этому факту значения), то на интригующие вопросы точно захочется узнать ответ!.. У рекламы свои законы; возбуждать в людях любопытство, которое не порок, – один из них. В самом деле, какие вопросы чудн´ые! Чего проще: прочти книгу – и будешь в курсе!..
Но «купившийся» на броский анонс читатель, ознакомившийся с текстом «Метели», будет, пожалуй, разочарован. Особенно если хотел получить от читателя ответы готовые – очищенные, выпотрошенные и поджаренные. Ни на один заковыристый вопрос из аннотации полный текст ответа не даст. В особенности – на последний, про сельского доктора Гарина. Ответы не предусмотрены в этом романе? Повести?.. Кстати, жанровая дефиниция «Метели» – тоже вопрос, но, скорее, не для читателя, а для литературоведа. А что предусмотрено? Попробуем разобраться последовательно.
Прозаик, эссеист и журналист Александр Кузьменков, пребывающий в амплуа «злого критика» (http://magazines. russ.ru/authors/k/kuzmenkov/), недавно адресовал «всему» Сорокину последних лет упрёки, что «В.С. без взлома табу… удручающе скучен: сюжеты вымученные, герои плоские, язык бесцветный… И «Сахарный Кремль», и «Метель»… – ни масштабного замысла, ни оригинальной фабулы, ни даже собственного стиля за душой» (http://bp01.ru/public.php?public=1896). Кузьменкову в зоркости не откажешь, хотя и соглашаться с ним во всём не обязательно. Есть грех у «Метели»: отсутствие складного сюжета.
…Уездный доктор Платон Ильич Гарин выезжает из некоей отправной точки, которую читатель не видит, – он встретится с Гариным на станции при деревне Долбешино, в эдаком «медвежьем углу», где нет свежих лошадей и неизвестно, когда появятся, а доктору меж тем необходимо продолжать путь в село Долгое, так как там свирепствует эпидемия загадочной «чернухи». Насельникам странного пасторального мира Сорокина (где живут, не возбуждая никакого удивления, маленькие, обычные и большие люди и животные) известно лишь, что её носители вылезают из-под земли. Доктор Гарин обязан доставить в Долгое вакцину от этой напасти. Так как нет казённых лошадей, он нанимает за пять рублей Перхушку, сельского чудака, владельца самоката – агрегата вроде саней, который тянут посаженные внутрь него маленькие лошадки – «каждая не более куропатки». Но самокат то сбивается с пути, то вязнет в сугробах, то терпит аварии, «чудесная» природа которых не делает их менее нелепыми, то ломается, и старания седоков починить его тщетны… Эпизоды повествования нанизаны лишь на одну логическую нить – поломки и остановки самоката и поиск выхода из затруднения. Поэтому эпизоды меж собой никак не связаны. Это, кстати, и затрудняет, на мой взгляд, жанровое определение «Метели». Линия действия тут одна, да и та вялая, – следовательно, перед нами повесть. Но если счесть сюжетной линией каждый «вставной» эпизод, включая наркотический бред доктора, то перед нами начатки романа, впрочем, сшитого на живую нитку.
17 ВЁРСТ ЗИМЫ
Вернёмся к основной канве. Таким метафизическим образом, через бесчисленные поломки, остановки и привалы, семнадцать вёрст от Долбешина до очага эпидемии растягиваются с каждой страницей, теряя зримые пределы, и наконец становится понятно, что путь доктора Гарина не имеет конца. И смысла. Или наоборот – ни смысла, ни конца. В очередной раз заблудившись в метели, самокат въезжает в ноздрю мёртвого, замёрзшего прямо на дороге великана (в этой яви таких зовут «большие люди»), ломается бесповоротно, ездоки ночуют в «капоре» самоката вместе с лошадками, Перхушка замерзает, а доктора спасают неизвестные, разговаривающие по-китайски. То есть они будят доктора, не давая ему застынуть насмерть, и забирают с собой. Финал произведения, что называется, открытый: живого увозят невесть откуда взявшиеся в метельном мире китайцы, мёртвого оставляют в самокате, точно в гробу, прикрыв его рогожей, миниатюрных лошадей Перхушки тоже хозяйственно прибирают. Сюжетная линия выглядит прямой, выхваченной как Бог на душу положил, из другой, более протяжённой прямой. Которую по законам геометрии можно продолжать до бесконечности и со стороны предполагаемого «конца», и со стороны гипотетического «начала». В «начале» был процесс формирования этого весьма варварского мира, с пренебрежением превращённого автором в фон, без каких-либо пояснений, что здесь к чему и почему. В «конце» может быть ещё сколько угодно страниц приключений доктора Гарина у китайцев или кто они там… Впрочем, мир «Метели» таков, что, кажется, и дальнейшие приключения покойника Перхушки никого не удивят…
Но точка поставлена автором в определённом месте, пусть выбранном произвольно, однако с каким-то подтекстом! Что понуждает искать обоснования именно такому финалу. И первое объяснение, которое напрашивается, – политическая сатира. Общественно-политические аллюзии не чужды прозе Владимира Сорокина. А в «Метели» есть несколько признаков, складывающихся в такую же грозно-ехидную картину.
УЯЗВИМ ДОНЕЛЬЗЯ
Во-первых, ярко выраженная «русскость» этой истории, начиная с классического названия, продолжая «толстовскими» отголосками в имени главного героя и слегка насмешливым звучанием прозвища возчика – ведь подмосковная усадьба, «литературное село», связанное с именами Пушкина, Толстого, Аксакова, Герцена, как ни крути, но называется Перхушково! – и подчёркнуто архаичным языком Сорокина: «Луна выглянула и осветила двор: кладню, хлев, сенник с шапками снега наверху, заблестела на свежем, только выпавшем снеге, в мириадах снежинок». Не правда ли, старательно «обезличенное» предложение напоминает немного стиль «Повестей Белкина», немного – «Деревни», ещё чуть-чуть – «Обрыва»… всего понемножку от великой русской классики! Обвинения Сорокину в служении постмодернизму повторять не будем – неоригинально.
Во-вторых, о «Метели» можно сказать без преувеличения: здесь «русский дух, здесь Русью пахнет». Безнадёга, бессмыслица, привычный абсурд, тоска, заурядность, скука – все эти признаки «немытой России» гипертрофированы, и, похоже, не без умысла. Нет никакой ментальной и нравственной разницы между «большими» и «маленькими» людьми, населяющими этот мир: они одинаково глуповаты и живут инстинктами. И только доктор Гарин во время безделья пути мается «высокими» размышлениями в нарочито выспренних фразах («Чем больше животное, тем оно уязвимей на наших просторах. А уж человек уязвим донельзя…»), но не против переспать с чужой женой. Похоже, все эти образы – шаржированные портреты разных представителей русской нации… Довольно было в нашей незыблемой классике хандры, сплина, невозможности разорвать порочный круг, чтобы не узнать их у Сорокина, хоть и в карикатурном виде. Как и благородная, но невыполнимая миссия доктора – шаржированное изображение поиска оной нацией «верного пути». Перспективу поиска Сорокин оценивает скептически, чтобы не сказать грубее. А то, что таинственные витаминные пирамидки (по описанию действия – наркотики-опиаты) привозят в деревни казахи?.. А то, что перехватывают Платона Ильича и везут не в ту сторону, куда он направлялся так упорно и безуспешно, китайцы?.. Всё это заставляет оглядываться на геополитическую ситуацию и искать комментарии у политобозревателей… А жанр повести (всё же я склоняюсь к этому термину) конкретизировать как памфлет…
Но, согласитесь, «политическое» литературное произведение – это скучно! Как для писателя, так и для большинства нормально организованных читателей, кто ищет в литературе эстетического удовольствия. Пусть иронизируют над тягой критиков искать философский подтекст даже в «одномерном» произведении. Текст превращается в книгу, когда содержит несколько смыслов, когда результат превосходит задумку. Уместно, пожалуй, здесь привести в сравнение знаменитое «Собачье сердце», которое как только не трактовали – и как острую политическую сатиру, и как «пародию» на библейскую сцену творения, и как нравственное предостережение против форсирования хода вещей…
Не знаю, суждена ли «Метели» столь долгая литературная жизнь, как «Собачьему сердцу». Но мне видится философское – позитивистское – начало этой повести. Как известно, позитивизм в методологии науки – это философское направление, считающее единственным источником истинного знания эмпирические исследования и отрицающее познавательную ценность философского исследования (не оно ли шаржировано в бесплодных красивых думах Гарина?..). В качестве же «эмпирических исследований» выступают столкновения идеалиста Гарина с действительностью, не столько сказочной, сколько мерзкой (извините, Сорокин без возбуждённого фаллоса в произведении, пусть и у снеговика, не был бы Сорокиным!). Правда, на первый взгляд эти опыты к познанию мира Гариным не приводят… Но – стоп! – на второй взгляд вспоминаешь ужас, поразивший его после встречи с китайским поездом, и думаешь: почему нет?.. Может быть, познание – прозрение – впереди?.. Хоть и неожиданное, неприятное… Не могло же быть это всё – зря?..
Прочитанный смысл не очень «свежий», не очень – в понятиях дня сегодняшнего – позитивный, вовсе не оптимистичный. Но как обойтись без смысла великой русской литературе?