Воздаяние

Сэмэн Тумат

Родился в 1944 году в Туматском наслеге Булунского района.Окончил историко-филологический факультет Якутского государственного университета. Поэт, прозаик, литературный критик, переводчик, член Союза писателей России, член правления Союза писателей Якутии. Народный писатель РС(Я), заслуженный работник культуры РС(Я), лауреат Государственной премии РС(Я) им. П.А. Ойунского, Большой литературной премии России и других. Автор более 40 книг и составитель-редактор около 80 книг якутских писателей. В 1994 году была издана его литературоведческая работа о жизни и творчестве поэта Г.И. Макарова-Дьуон Дьаҥылы. Также был издан ряд интересных работ: «П.А. Ойунский и общество «Саха кэскилэ»», «Мои суждения о П.А. Ойунском», «Лингвист Семён Новгородов» и др. Занимается переводами классиков мировой литературы и философии. Перевёл на якутский язык знаменитые рубаи Омара Хайяма и сочинения Конфуция «Луньюй (беседы и суждения)».

* * *

То, о чём я хочу рассказать, давно и хорошо известно в народе. Знают об этом и многие якутские писатели. Писатель Далан, впечатлённый этой былью, написал произведение под названием «Тиһэх кэриэс» («Последняя воля»). Я же слышал об этом во время осенней охоты в охотничьей избушке, стоящей на одном из ответвлений речки Куолума. А рассказал мне его знаменитый охотник Дайдан. Очень уж понравился мне его рассказ из жизни. Но объяснять, отчего и почему, не стану. Возможно, как предание-легенда, оно станет намного проникновенней и понятней.

Что услышал от охотника Дайдана, то и расскажу. А вы, друзья, подумайте-поразмышляйте о том сами.

* * *

Где, в каком наслеге это произошло, о том неведомо. Давным-давно жил, говорят, богач по имени Седёрка Бай. Имел он ум хитрый, изворотливый. И хотя не слыл тираном, поговаривали, будто немало люду попало к нему в кабалу.

Седёрка Бай был стар. К тому же замаялся с желудком так, что даже слёг и не вставал с постели уже несколько лет. С весенним цветением природы болезнь обострилась. Жизнь старика, наверное, и дальше шла бы своим чередом, как подобает жизни человека, живущего в достатке. Но не тут-то было, её в одночасье разрушил единственный сын Бетёкка. Чаду исполнилось ровно восемнадцать лет, но в нём не чувствовалось сколь-нибудь серьёзных устремлений. Видно, про такое и говорят, что в тепле да в сытости ума не прибавляется.

Бетёкка пристрастился к карточным играм и выпивке, ездил из улуса в улус и проматывал деньги на праздную жизнь. Вместо того чтобы быть достойным продолжателем имени отца, он позорил его, вызывая насмешки и осуждение. Мало того, он имел дурную привычку ещё и прихвастнуть спьяну (правду говорят, что пьяному море по колено). Проиграв в карты коня, которого отец подарил ему в зарок будущей достойной жизни, Бетёкка даже не повинился перед ним. Сказал только, что рассчитался за лечение своей сломанной ноги. Лишь спустя время, после долгих расспросов обнаружился обман. Шум был большой.

Седёрку Бая приводила в ужас беззастенчивая наглость сына. Вызывала опасения, ввергала в тревожные думы. Что бы ни говорили, он ведь был его родной кровинушкой, единственным наследником, которому предназначалось всё его нажитое долгими годами богатство. И так и эдак многое передумал старый отец. Хотелось ему хоть как-то найти путь спасения сына. Между тем болезнь брала своё. Приближался час – сойти ему в сыру могилу. Однажды утром старик послал своих слуг за сыном.

– Ну, что ж, радуйся. Помру, видать, скоро. Всё здесь… и дом, и скот, всё добро, нажитое мной, перейдёт тебе. Но, по тебе судя, не будет оно прирастать-прибывать, зарастёт тут всё полынь-травою. Отчего только не сидится, неймётся тебе? День ото дня всё чаще уходишь из дому, пьёшь-гуляешь напропалую. При такой-то разгульной жизни ненадолго хватит добра-богатства моего, вмиг спустишь с рук. Ведь только пока оно у тебя будет, люди допустят к себе, к очагу, к столу своему. А когда накуролесишься и останутся только стельки от обуви твоей – тотчас станут гнать тебя отовсюду, и переночевать даже негде будет. Потому, пока душа твоя ещё в тебе, не доводи себя до погибели, реши по-доброму участь усадьбы-наследства предков своих. Коль всё же наступит такой чёрный день, когда деться некуда будет, глянь сюда, на крюк деревянный. Придёшь и… сам знаешь… только это и останется тебе сделать с собой. Он и тогда будет здесь. Слышишь?! Понял меня, мальчишка?! О, несчастный, других слов, другого завета, видать, уж не поймёшь. Вот и довёл меня до смертельного греха, поверг на муки мученические. Довольно тебе и этого – такие слова свои последние, тяжкие, едва не проклиная, говорил сыну отец.

В пору, когда якуты-саха перебираются из летних жилищ в зимние, старый Седёрка помер. В это время сын его, Бетёкка, вовсю пьянствовал с заезжим купеческим сынком. Когда хоронили, провожали в последний путь отца, он до того напился, что на ногах не мог держаться.

Бетёкка начал проматывать наследство со списывания долгов с должников отца. Он созвал всех, кто значился в долговых списках, и, вырывая из тетрадей листки с записанными в них именами тех, кто сколько и чего должен был отдать или выплатить его отцу, покидал всё в полыхающий в камельке огонь. Да и домашние не стали удерживать молодого хозяина от опрометчивого поступка. Напротив, нашлись и такие, кто даже намеренно подстрекал к этому. Так в один миг весь длинный список должников был уничтожен одним взмахом руки. Освободившиеся от тяжкого бремени долгов враз воспряли, но затаились до поры до времени.

Недолго наследство отца пребывало в руках сына. В скором времени Бетёкка всё раскидал-разбросал, всё спустил. Забросил и очаг родной, ушёл бродяжничать, вконец спился.

* * *

Шурша жухлой опавшей осенней листвой, из лесу вышел человек. Ступил на проторенную тропу. Одет он был в рваньё, вид имел измождённый. Едва держась на ослабших ногах, опирался на деревянный посох. Заслоняясь от лучей заходящего солнца трясущейся от истощения рукой, он стал оглядывать окрестности.

– О, беда. Тут, видать, давно всё пришло в запустение. Ни одного дымка не вьётся. А бывало много свету-огня, вокруг всё цвело на заглядение. Уф-ф, отдохнуть бы надо. Как я устал, изнемог. До чего же страшной может быть заброшенная усадьба, – причитал нищий оборванец и, пытаясь сесть, схватился ладонями за жёсткую пожухшую траву.

Это был Бетёкка. Потеряв всякое человеческое обличье, вконец изнемогший, вернулся он в опустевшее разорённое родовое гнездовье. Горько было видеть ему заросшее быльём жильё родителей, да яснее ясного понимал, что повинен в этом он. Вспомнив отца, Бетёкка разволновался не на шутку. Обретя судьбу изгоя, отверженного всеми, он сполна испытал на себе, что такое дойти до края жизни, влачить полное мук и страданий беспросветное нищенское существование.

Бедняга Бетёкка до того отощал, изнемог от голода, издавал такие нечеловеческие утробные стоны, бормоча нечто горячечное и нечленораздельное, что невольного свидетеля, очутись он в это время рядом с ним, мог охватить леденящий ужас.

Бетёкка добрался сюда в поисках места, где смог бы перезимовать. Думал, кто-нибудь из родных да сжалится над бедным нищим. Но его последняя надежда застать, что кто-то остался в родовой усадьбе, рухнула окончательно. На него смотрели зияющие чернотой окна заброшенных жилищ, пустые стены отдавали мертвенным холодом.

Бедный нищий затрясся, заходясь в безутешном плаче. Горше горького были эти слёзы. Блеснув последними неяркими лучами, осеннее солнце уж закатилось за горизонт. Хоть и давно наступила пора найти место для ночлега, Бетёкке, казалось, было не до того. В его ослабшем затуманенном мозгу вдруг явственно раздался требовательный настаивающий голос отца Седёрки: «…лишь пока богатство будет у тебя, люди допустят к себе, к очагу да к столу своему. А когда останутся только стельки от обуви, они станут гнать тебя отовсюду, и переночевать даже негде будет. Потому, пока душа твоя ещё в тебе, не доводи себя до погибели, реши по-доброму участь усадьбы-наследства предков своих. Коль всё же наступит такой чёрный день, когда деться некуда будет, глянь сюда, на крюк деревянный. Придёшь и… сам знаешь… только это и останется тебе сделать с собой. Он и тогда будет здесь...». Нищий не ужаснулся, вспомнив эти слова. Напротив, воспринял как единственный путь спасения, избавления от мук и страданий. Так крепко прихвачен он был тисками отчаяния и безысходности.

«Отец, отец… я помню… помню… Я непременно исполню!» – торопливо бормоча, бедняга направился в сторону заброшенного родного жилища, зияющего чёрными пустыми глазницами окон. Оно встретило гулкой пустотой, нежилым мертвенным запахом.

Бетёкка, едва волоча ноги, прошёл, разгребая в сторону хлам и мусор. Остановился, наткнувшись на столб, стоящий перед столом. Довольный, что достиг своей цели, потёр одной рукой, потом второй. Затем облегчённо, чуть слышно пробормотал под нос: «Во-от он. Стои-ит. Так-то…» Споткнувшись об уступ камелька, прихрамывая, прошёл в хотон-хлев. Обошел ясли: «Есть! Нашёл-таки!» По пути прихватил попавшийся под ноги стульчик. Вернулся в дом с верёвкой, свитой из конского волоса, которой когда-то привязывали телёнка, и со стульчиком, сплетённым из тальниковых прутьев.

Бедняга Бетёкка подошёл вплотную к столбу и замер. От переживания на глаза навернулись слёзы, он зашмыгал носом и разрыдался. Ему захотелось посидеть на тальниковом стульчике, отвести в безудержных слезах и горьких словах-причитаниях свою измученную душу. Трясущимися руками судорожно затеребил свои лохмотья в поисках кармана. Наконец нащупал было в нём кисет с табаком, да вдруг, будто наяву, раздался суровый голос отца: «Эй, мальчишка, говорил я тебе, что и тогда будет здесь этот крюк… Чего тут расселся, исполни веленное мной. Слышишь?!» От громоподобного голоса отца душа чуть не покинула плоть Бетёкки: «Спасите!» – испустив истошный вопль, несчастный вмиг вскочил на стульчик и судорожно принялся завязывать на крюк верёвку.

Что за диво, но как только Бетёкка ощутил на своей шее колючую верёвку, у него будто соринку из глаз вынули, страх тотчас исчез. Его заменила тяжёлая дума. «Зачем жить впроголодь, в муках и страданиях, надо принять решение раз и навсегда. Где наша ни пропадала?! Человеку только единожды даётся жизнь. Обидно лишь то, что так рано… Избавлюсь ото всех своих бед и страданий! Оно и лучше... как завещано отцом, оставлю бренные кости свои в родном поместье. Прощай, солнечный свет!» – с такими словами несчастный Бетёкка левой ногой выбил из-под себя тальниковый стульчик.

Застывшую тишину давно заброшенного жилища нарушил внезапный грохот покатившегося по полу стульчика. Вслед за ним грянул оземь и Бетёкка. Всё произошедшее мелькнуло словно непонятное смутное видение. Несчастному Бетёкке показалось, что это лишь игра его воспалённого предсмертной агонией мозга.

Как только Бетёкка спихнул стульчик, волосяная верёвка больно врезалась ему в шею. Но деревянный крюк не выдержал его тяжести и соскочил со столба. Бетёкка полетел вниз весь в клубах многолетней пыли и грязи с мыслями об избавлении от своей полной мук и страданий несчастной жизни на веки вечные. Он упал лицом на твёрдый, как камень, глиняный пол и потерял сознание.

Пока Бетёкка лежал без сознания, сквозь кромешную тьму пробилась луна. Будто сгораемая от любопытства круглолицая женщина, заглянула в оконце. Вспыхнула, словно красная медь из-под молота якутского кузнеца.

Придя в себя, Бетёкка почувствовал холод, продрог. Ему показалось, что он только проснулся, но почему-то не мог шевельнуться, будто его прибили гвоздями к полу. Не то всё ещё продолжал спать, не то умер. «Видимо, я умер. Вот она какая, эта смерть...»

Вдруг в голову Бетёкке полезли разные другие мысли, совсем как раньше, когда он был жив. Это испугало его. Говорят, от страха порой человек приходит в себя. В таком случае он должен был чувствовать свои руки-ноги. Бетёкка решил пошевелить ими. И в самом деле он почувствовал, что может двигать и руками, и ногами. Огорчился этим необычайно. Посчитал себя несчастнейшим из несчастных. И очень сильно был раздосадован тем, что не вышло умереть, избавиться от земных мук и страданий.

– Раз так, будь что будет. Терять мне нечего, так ведь? Я не я, если не повторю задуманное, не лишу себя жизни сам, – пробормотал он, пытаясь привстать.

Затёкшие конечности не сразу удалось оторвать от холодного пола. Бетёкка с большим усилием согнул в колене сначала левую, потом правую ногу и встал на четвереньки. С него с шуршанием стало слетать всё, чем засыпало сверху при падении на пол. Когда он стал подниматься, вдруг послышался какой-то звон, заливистый, звонкий. Бетёкка понимал, что от резкого движения могут порваться сухожилия и он снова не сможет исполнить задуманное. И руки, и ноги затекли очень сильно. При каждой попытке пошевелить ими пробирала дрожь, вместе с которой прихватывала ноющая боль. Бетёкка стал подниматься со всеми предосторожностями очень медленно и осторожно. Вместе с тем звон становился ещё звонче, заливистей и постепенно превратился в звук, напоминающий что-то рассыпающееся. Он становился сильнее. Через дыры в синей хлопчатобумажной рубахе повеяло холодом. Послышалось, как что-то рассыпалось на твёрдый глиняный пол и со звонким перестуком покатилось по нему.

Сначала Бетёкке стало не по себе от вида зловеще красной, как медь, полной луны, заполнившей собой всё оконце, и задрожал то ли от холода, то ли от страха. Он поднял руку, чтобы смахнуть нахлынувшие слёзы. Тут что-то сверкнуло, выпало из рукава и покатилось по полу, поблёскивая при лунном свете. Бетёкка едва проследил его глазами. Вконец уверовав в то, что он не умер, а вполне жив, встал на ещё дрожащие ноги. К несказанному удивлению с его шеи, груди, обжигая холодом, со звоном покатились золотые монеты. Совершенно не ожидавший ничего подобного, Бетёкка застыл в полном недоумении, не зная, то ли радоваться, то ли огорчаться. В конце концов до него дошло, что он спасён от голода и погибели. А потом его всё сильнее и сильнее стала охватывать досада на самого себя, он шлёпнулся на твёрдый глиняный пол и заплакал громко, навзрыд, совсем как маленький ребёнок. В заброшенном старом жилище, насквозь прохваченном стылым холодом, единственным свидетелем мук и страданий отчаявшегося жить человека была большая круглая осенняя луна, заглянувшая ненароком в оконце.

* * *

Однажды утром поздней осенью наслег облетела весть о том, что на лошади с поклажей из Якутска приехал купец. Тотчас повсюду заметно оживилась купля-продажа. Старики сразу узнали в нём сына Седёрки Бая Бетёкке. И не ошиблись. Хотя у себя дома за закрытыми дверями они говорили о нём как о пропащем спившемся человеке – так и не посмели напрямую спросить, как ему удалось разбогатеть.

– Да уж, воистину в иной день добрый молодец может оказаться под конём, а на другой день он уже вновь на коне! – говорили они, замечая, сколь разительны были перемены, происшедшие с молодым человеком, и не догадывались, какой глубокий смысл имеют эти их слова.

Этот молодой человек совершенно ничем не был похож на того Бетёкку, который хотел расстаться с жизнью в старом заброшенном жилище отца. На его голове красовалась шапка из лапок рыжей лисы, на плечи накинута волчья доха, ноги обуты в высокие меховые сапоги-куруму. Теперь это был светлокожий румяный видный парень. К тому же доброжелательный, говорливый, и товар у него не залеживался, расходился в мгновение ока...

Друзья-приятели купца Бетёкке знали точную дату его рождения и, хотя не говорили ему об этом, всегда удивлялись тому, что он почему-то никогда не отмечал свой день ангела. Зато каждую осень, раз в год, он непременно собирал их на щедрое угощение, о чём они вспоминали потом с непреходящим восторгом. Этим угощением купец как бы давал понять, что отмечает свою удавшуюся торговлю. В душе он радовался и был безмерно благодарен тому памятному происшествию, спасшему ему жизнь, открывшему путь возвращения к людям. Смысл же того, что произошло с ним тогда, с годами приобретал новую глубину и значение. Бетёкка был доволен и счастлив понять это. Но обо всём том даже не догадывались его друзья-приятели, с превеликим удовольствием вкушавшие за его изобильным столом, ломившимся от яств.

* * *

Откуда им было знать, как благодаря лишь воле случая разбогател человек, имя которого произносилось нынче с непременным почтением: «О, купец Бетёкка!» Никому и в голову не могло прийти, что за сорвавшимся крюком, на котором пытался повеситься несчастный Бетёкка, в выдолбленном дупле деревянного столба оказался тайник с золотыми монетами. Оставленное отцом наследство до поры до времени ждало своего часа, чтобы буквально свалиться на голову сына на его удачу и счастье, на его спасение от неминуемой гибели.

На самом деле оно стало залогом крепкого становления на ноги, началом обретения Бетёкке себя, своего доброго имени, заботливо заложенное когда-то его старым отцом, до последнего вздоха не потерявшего веру в сына. Веру отца, который знал и понимал, что судьба играет с жизнью человека порой непредсказуемо.

Сила любви и веры строгого, но сердобольного отца, его природная прозорливость и дальновидность, доставшаяся от предков, в роковой переломный момент спасла его несчастного сына, не дала оборваться его роду, исчезнуть его крови. Так мудро, во благо, направил отец руку судьбы. О том сложилось это предание-легенда, дошедшее и до наших дней.

Перевела Альбина Борисова