Рождение праздника из духа музыки
Отгремел, отзвенел, отпел и даже оттанцевал VII Московский Пасхальный фестиваль – праздник высокой музыки во всех её видах и проявлениях, акция, сумевшая за совсем короткий срок стать одной из наиболее значимых в ежегодном музыкальном календаре российской столицы, а впрочем, и куда более широкого ареала. Сегодня временной отрезок между Пасхой и Днём Победы для всякого истинного меломана, надо полагать, прочно ассоциируется с божественными во всех смыслах звуками, с обилием первоклассных концертов и выдающихся исполнительских имён, среди которых первым по праву должно быть названо имя Валерия Гергиева.
Хотя особенно важно отметить, что «культурная инициатива», рождённая семь лет назад организационно-творческим тандемом худрука Мариинского театра и мэра Москвы и получившая благословение патриарха, с самого начала предполагала ориентацию не только на сообщество присяжных посетителей консерватории, но на гораздо более широкий социальный охват. И этой своей изначальной установке Московский Пасхальный с его многочисленными программами, в том числе хоровой и региональной, с неизменной «Звонильной неделей», со всевозрастающим числом благотворительных мероприятий продолжает усердно и неуклонно следовать.
Отсюда – невозможность рассказать обо всём, что предложил на сей раз МПФ. Мы ограничились тремя сюжетами: естественно, «смыслообразующей» симфонической программой, гастрольным представлением последней Мариинской оперной премьеры – явившейся, возможно, главным фестивальным открытием, и балетным гала – наиболее ожидаемым московской публикой. Да, не всё вышло в итоге одинаково блестящим и безупречным. Но у живого организма по-иному и быть не может. А Московский Пасхальный – мало сказать что живой. Он в полном соответствии со своим «званием» – животворящий.
«Псковитянку» можно назвать премьерой только с известной степенью условности, поскольку она является капитальным возобновлением постановки 1952 года (режиссёр Евгений Соковнин, декорации и костюмы выдающегося оперного художника Фёдора Федоровского). Новую жизнь «Псковитянке» дала команда, собранная Юрием Лаптевым. Известный баритон, весьма успешно совмещающий сольную карьеру с обязанностями советника президента по культуре, решил попробовать себя и в режиссуре. В конце апреля состоялась петербургская премьера, а буквально через десять дней её услышала и московская публика.
Для «воскрешения» оперы нашлось немало, так сказать, официальных причин. Во-первых, Мариинский театр отмечает пусть и не очень круглый, но всё-таки юбилей – 225-летие создания оперной труппы (сохранился указ Екатерины II о том, что в императорском театре не только комедии с трагедиями ставить должно, но и оперы давать). В юбилей принято вспоминать о наиболее удачных постановках, а именно таковой и считалась в советские времена Псковитянка» образца 1952 года. Во-вторых, у самой оперы сразу две значимые даты: 135 лет со дня первой постановки (в 1873-м состоялась, как это принято теперь называть, мировая премьера) и 105 лет постановке, в которой партию Ивана Грозного пел великий Шаляпин. И в-третьих, в этом году исполняется сто лет со дня смерти Николая Александровича Римского-Корсакова, выдающегося композитора, чьё творчество ознаменовало собой начало золотого века русской оперной школы.
Но относить восстановленную «Псковитянку» к категории исключительно «датских» спектаклей всё-таки было бы ошибкой. Причина глубже. Публика, не вся, конечно, но какая-то, не исключено, что весьма значительная её часть, истосковалась по той особой театральной реальности, которую так сложно описать словами, но в которую так легко поверить, если создана она со знанием дела. Если можно ставить «Евгения Онегина» на практически пустой сцене, то почему нельзя погрузить «Псковитянку» в пышные декорации, весьма близкие к реалиям XVI века? Если на сцене «бушует гроза», то что странного в том, что деревья и кусты качаются? Если царь-государь едет по лесу, то не на деревянную же лошадку его сажать! Если народ на вечевой площади Пскова собирается, то не чёрным же задником белокаменные храмы заменять.
Никто не имеет права лишать зрителя права сравнивать и выбирать. И если кому-то по душе барочная пышность, сочные краски, яркие костюмы и театральная ирреальность происходящего на сцене, то этот кто-то должен иметь возможность сходить именно на такой спектакль и получить от него удовольствие, на которое рассчитывает. Между прочим, судя по реакции публики, таких в зале Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко было немало.
Работа режиссёра по восстановлению старого спектакля в чём-то сродни работе археолога или художника-реставратора. Тут не новации нужны, а бережное отношение к первооснове. Согласитесь, если реставратор вдруг решит «подправить» работу старого мастера в соответствии с последними тенденциями в искусстве, его сочтут в лучшем случае профнепригодным, в худшем – сумасшедшим. Надеть на псковских бояр джинсы, а на их дочек мини-юбки, заставить их двигаться по сцене в темпе жителя мегаполиса, спешащего утром на работу, – и это сделает более ясным для зрителя/слушателя то, что стремился вложить в свою музыку Римский-Корсаков?
Оркестр под управлением Валерия Гергиева звучал в этот вечер и мощно, и ярко, и сочно. Вот только обидно было, когда в этой лавине звуков время от времени тонули голоса исполнителей. Каждое слово было слышно только у князя Юрия Токмакова (Геннадий Беззубенков) да у боярина Матуты (Василий Горшков). А уж о чём печалилась боярская дочь Ольга (Ирина Матаева) да к чему призывал земляков своих посадский сын Михайло Туча (Максим Аксёнов), зачастую можно было догадаться только по либретто. Когда же очередь доходила до хора, то тут оставалось только наслаждаться красотой звучания. Понять, что конкретно заключает в себе глас народа, было совершенно невозможно.
У восстановленной «Псковитянки» будет немало критиков, что неудивительно. Многим постановка покажется стопроцентно «музейной», но простите, если бы не музеи, то где бы хранилась овеществлённая история человечества? В музеи традиционного искусства, между прочим, тоже люди ходят. И вряд ли поклонники Шишкина придут в восторг от «Утра в сосновом бору», обработанного в духе Энди Уорхола.