Возвращение на Голгофу

Борис Бартфельд

110 лет назад, в первые недели Великой войны, основные боевые действия Русской армии происходили в Восточной Пруссии. 17 августа 1914 года 1 я армия генерала Ренненкампфа перешла границу Восточной Пруссии в районе города Сталлупенен (г. Нестеров в Калининградской области) и вступила в ожесточённые бои с 8 й германской армией генерал-полковника Максимилиана фон Притвица. 20 августа при Гумбиннене (Гусев) состоялось победное для русских сражение, спасшее Париж от взятия германской армией. А последствия этого сражения могли бы быть ещё более значительными и для России, и для мира.

20 августа 1914 года

Как дивизия ни предвкушала уже обещанный на 20 августа отдых, но не случилось отдохнуть служивым. Ночью по телефону из штаба корпуса пришло распоряжение:

«Ввиду имеющихся сведений о сосредоточении немцев против района 3 го корпуса поднять 27 ю дивизию и занять позиции для боя по линии «Маттишкемен – Варшлеген – Соденен».

К пяти утра Орловцев уже доставил из штаба дивизии пакет с соответствующим приказом Уфимскому полку на выступление. Успел заскочить в роту к поручику Саше Лебедеву, у которого в малом обозе хранил свой скудный скарб. Переоделся в чистое.

Роты к этому времени уже поднялись с ночлега и заканчивали сборы. Противник, сконцентрировавший крупные силы на западном берегу реки Роминта, явно готовился к атаке. Для отражения грозящего наступления штаб дивизии выстроил сложную систему обороны. После того как генерал Адариди с офицерами штаба завершил обсуждение возможных планов боя, Орловцев внимательно рассмотрел штабную карту. По равнине, на самом юге которой начинались холмы, раскинулись поля, рощицы, с десяток ручейков и две маленькие речки. Несколько деревенек соединялись просёлочными дорогами. Штаб дивизии отрядил в передовую линию Уфимский и Саратовский полки, а также батальон Оренбургского полка со всей артиллерией. Троицкий полк выставили в резерв у имения Рудбарчен. В приказе определили и соседей дивизии: с юго-востока по левую руку – 40 я, справа – 25 я дивизия. Саратовский полк с 1 м артиллерийским дивизионом уже находился в Варшлегене, Оренбургский выдвинули к Маттишкемену. Оренбургский и Уфимский полки с артиллерийским дивизионом подчинили генералу Беймельбургу. Этим частям приказали занять позиции западнее селения. Троицкий полк быстрым маршем двигался к имению Рудбарчен, там же планировалось разместить штаб дивизии. На три этих полка общей численностью в 6400 солдат с 15 пулемётами и 48 орудиями приходился фронт обороны длиной в пять с лишним километров. Вдобавок для отражения неожиданных атак в резерв выставили Троицкий полк численностью в полторы тысячи солдат с пятью пулемётами.

Полки шли быстрым маршем, иногда переходили на бег, важно было достичь намеченных позиций раньше, чем к ним подойдут немцы. Надо было не только занять позиции, но и успеть окопаться. Это сегодняшним утром стало вопросом жизни и смерти.

Части дивизии вышли из Эндцунена рано, вслед за ними отправился в Рудбарчен и штаб дивизии. Шли форсированным маршем. Начальник штаба Радус-Зенкович поручил Орловцеву находиться на постоянной связи между штабом дивизии и полками, подчинёнными генералу Беймельбургу.

Орловцев отправился в Маттишкемен вместе с первыми ротами Уфимского полка. Но ещё на подходе их заметили немецкие наблюдатели, и артиллерия тут же открыла по русским беглый огонь, хорошо, что неточный. Обстрел заставил солдат поспешить с занятием позиций, лихорадочно рыть траншеи и щели. Шрапнель рвалась над полком, но с первых минут Орловцев видел, что у солдат и офицеров нынче гораздо больше хладнокровия и выдержки, чем в бою при Сталлупенене. Оренбургский полк успел вовремя занять линию обороны перед перелеском на километр севернее Маттишкемена. До разгара боя Орловцев с одним из своих нарочных успел доскакать до их позиций, и теперь в быстрой связи с полком был уверен. Уфимский полк расположился западнее дороги, ведущей из Маттишкемена в Варшлеген. Батареи 2 го дивизиона заняли позиции по сторонам дороги в Тракенен. Саратовский полк стал одним батальоном в Варшлегене и его окрестностях, другой расположился южнее, вдоль дороги на Соденен. Третий батальон оставался в резерве чуть восточнее Варшлегена. Артиллерийские батареи 1 го дивизиона разместились по околицам этого селения. В результате установилась очень сложная конфигурация обороняющихся частей, зато они надёжно прикрывали друг друга. Сразу, как только роты заняли свои места и солдаты приступили к оборудованию позиций, начались атаки немцев. Так что толком завершить работы солдаты не смогли. Успели лишь отрыть окопы для стрельбы лёжа да щели для одиночных стрелков. Роты Саратовского полка приспособили к обороне дома на западной окраине Варшлегена.

Штаб разместился у дороги, соединяющей эти два посёлка, на лесистом взгорке, ближе к Маттишкемену. Отсюда открывался отличный обзор не только на центр обороны, но и на фланги дивизии. Восточный склон этого взгорка в прежние годы изрыли ямами, добывая песок. Их и приспособили под укрытия, разместив там телефонные станции. По горькому опыту боя 17 августа особо занялись налаживанием телефонной связи между частями. На случай отказа телефонов сформировали подчинённую Орловцеву конную и пешую летучую связь между штабом дивизии, полками и артиллерийскими батареями. В результате во время боя связь работала чётко и надёжно. В такой исходной расстановке дивизия встретила утро 20 августа. Утро, когда ещё никто не мог представить значимость и напряжённость этого поначалу местного боя, через пару часов переросшего в большое сражение.

Ещё до подхода полка уфимцев к Маттишкемену немцы начали теснить сторожевое охранение Саратовского полка и вынудили его медленно отходить на Варшлеген. Немецкая артиллерия не только вела огонь по передовому краю дивизии, но и накрывала пространство в тылу, далеко за Рудбарченом и Вирбелном. Пытаясь подавить активность врага, в артиллерийскую дуэль вступили русские батареи. Сначала те, что стояли за Варшлегеном, а затем открыли огонь и батареи с позиций от Маттишкемена. Но вскоре им пришлось перенести огонь на немецкие пехотные колонны, двинувшиеся вслед отходившим саратовцам.

Вслушиваясь в ожесточённую и незатихающую канонаду, Орловцев понимал, что соседние 25 я и 40 я дивизии тоже ведут тяжёлый бой.

Сражение разгоралось. Орловцев хоть и метался между штабом дивизии и полками, но представить всю картину боевых действий, в которые уже втянулся весь 3 й корпус генерала Епанчина, не мог. Трудно уследить за быстро меняющейся обстановкой даже по фронту трёх полков. В штабе дивизии понимали, что этот встречный бой развивается иначе и имеет совершенно другие законы, чем предыдущий, и, значит, требует специальной организации боевых действий. В этот раз немецкая артиллерия не могла так метко стрелять по русским ротам и батареям, как под Сталлупененом, где они вели точный огонь по заранее рассчитанным и нанесённым на планшеты корректировщиков стрельбы площадям.

Поначалу немецкие части накатывались цепь за цепью, но плотный огонь русских сбивал их, едва пехотинцы поднимались для перебежек. Орловцев наблюдал, как отменно стреляла пулемётная команда штабс-капитана Страшевича, не дававшая немцам продвигаться и вести ответный интенсивный огонь.

К девяти часам утра в штабе дивизии заметили, что острие атак немецких частей направлено на Варшлеген. Генерал Адариди приказал немедленно перенести на это направление огонь первого артдивизиона. С наблюдательного пункта Орловцев видел, как снаряды русских батарей рвутся в центре войск противника, но тем не менее немцы упорно продвигались вперёд, пытаясь использовать все возможные укрытия. Они накапливались в ложбине, по дну которой тёк через селение Швигсельн ручей, укрывались в канавах вдоль дороги на Соденен, скрывались за деревьями старого кладбища и за каменной кладбищенской оградой. И короткими перебежками продвигались вперёд. Кладбище было расположено между посёлками Швигсельн и Варшлеген. Вскоре там собралось более двух батальонов немецкой пехоты. Именно туда и был перенесён огонь русских батарей. Деревья и ограда не могли надёжно укрыть солдат от плотного огня, и это место быстро превратилось в западню, в которой гибли подходившие немецкие роты. Вскоре все могилы и дорожки оказались заваленными ранеными и трупами солдат 5 го гренадерского полка.

Орловцев совершенно утратил ощущение времени. В сражении оно то бешено неслось, то вдруг на полном скаку останавливалось и тягуче, мучительно медленно ползло. Он в напряжённом темпе работал при штабе дивизии, рассылал своих нарочных по полкам и дивизионам с распоряжениями начальника штаба, да и сам неустанно мотался между штабом и полками.

Бой складывался тяжело. В штаб поступали сведения о потерях, о гибели и ранениях многих офицеров. Среди них были и близкие знакомцы Орловцева. При очередном посещении Орловцевым Уфимского полка поручик Лебедев, болезненно морщась от царапины – пуля обожгла предплечье, рассказал ему, что в начале боя тяжело ранили в колено командира батальона Уфимского полка подполковника Симоненко. И едва он отдал письменное приказание принять командование своему заместителю – капитану Трипецкому, как снаряд попал ему прямо в грудь. А следом в атаке убили командира роты капитана Епикацеро, большой осколок вонзился ему между глаз. Мгновенная смерть! На своём наблюдательном пункте погиб командир батареи подполковник Шилов. Много молодых офицеров полегло в передовых ротах. Да и из команды рассыльных Орловцева двух солдат ранило и одного убило.

Гибель своего рассыльного, ловкого, решительного казака, потрясла Орловцева. Ситуация не предвещала трагического исхода: сперва зазевавшийся немецкий конник выскочил из-за холма на открытое место под прямой ружейный огонь русской роты. Стрелки тщательно выцеливали немца, стреляли не залпами, а по очереди на спор, со смешками, кто первый сшибёт немца с лошади. Конник не продержался и двух минут, казацкая пуля ударила немца в грудь, выбив его из седла на землю. Лошадь, освободившись от наездника, заметалась по полю, кидаясь то в сторону русских, то немецких позиций. С обеих сторон разгорячённые стрелки открыли огонь по лихорадочно мечущемуся животному.

Орловцев не мог оторвать глаз от лошади, втянутой людьми в их безумные распри и обезумевшей от дикой игры. Она казалась ему грозным символом бессмысленной бойни, разворачивающейся на этих совсем недавно мирных полях.

Внезапно рассыльный казак что-то гортанно крикнул, и русские прекратили стрельбу. Немцы продолжали стрелять по лошади, им явно не хотелось, чтобы она попала к русским. Они промахивались, потому что расстояние было великовато для точной стрельбы.

Казак с товарищем кинулись ловить лошадь. Теперь немцы стреляли и по лошади, и по казакам, пытавшимся перехватить её. Наконец казак ухватил повод уздечки, ловко вскочил в седло и уверенно направил лошадь к русским позициям. И почти тут же немецкая пуля ударила ему в спину. Напарник подхватил тело раненого и удержал его в седле, вскочил сзади на лошадь и прискакал к своим. Лихо соскочил с седла, спустил на землю безжизненное тело товарища, сам при этом оставаясь радостно возбуждённым.

– Стоило ли так рисковать и в конце концов положить жизнь за спасение немецкой лошади? – Орловцев с укоризной смотрел на казака. Тот, взбудораженный от успешно законченного дела, отвечал без тени сомнения:

– Ваше благородие, лошади не люди, они не бывают немецкие или русские, они все лошади. А риск на войне – дело обязательное. Что ж, не сегодня казака порешат, так завтра может такое случиться. А сейчас главное – хотели мы лошадку сберечь и сберегли. Всё остальное как Бог даст.

До десяти часов утра сражение продолжалось c переменным успехом. Командование противника пыталось переломить ход боя: немцы продолжали яростно атаковать Уфимский полк. И, как назло, соседняя 25 я дивизия запаздывала с выходом на свои позиции. Хорошо хоть её артиллерия выдвинулась раньше и успела открыть огонь. Орловцев к этому времени вернулся от уфимцев и доложил офицерам штаба о тревожной ситуации. Многим, в том числе и самому Орловцеву, казалось, что ещё немного – и немцы врубятся клином между двух русских дивизий. Но передовые части 25 й дивизии сами перешли в решительную атаку, местами в штыки, и немцы свои главные силы снова направили на 27 ю дивизию.

Как раз в момент наивысшего напряжения на немецкие позиции прибыл командир 17 гo корпуса генерал Макензен и с ходу организовал психическую атаку, двинув на русских свои войска. Части шли в тесном строю, сплошными колоннами под маршевую музыку и с развевающимися знамёнами. Одновременно немецкая артиллерия открыла ураганный огонь по частям 27 й дивизии. Порывистый и дерзкий Макензен решил, что можно, не считаясь с потерями, подавить, ошеломить русских, одним ударом взломать и опрокинуть их оборону. Но русские полки немедленно ответили точным и плотным огнём по всей линии наступающих. Цель перед стрелками была открытая, в результате марширующие немцы понесли огромные потери и залегли.

К полудню с наблюдательного пункта штаба дивизии заметили, что части Островского полка отступают к дороге на Йодслаукен и уже подходят к позициям 5 й батареи, опасно обнажив правый фланг дивизии. Тут же пришло донесение, что Оренбургский полк не выдержал натиска противника и отступил вслед за островцами. Создалась угроза охвата правого фланга. Ситуация складывалась тревожная, необходимо было действовать быстро и решительно. На правый фланг для отражения немецкой атаки перебросили батальон резерва, другой резервный батальон выслали к Маттишкемену в помощь генералу Беймельбургу. Двум артиллерийским батареям приказали взять немцев под фланговый огонь. Этих точных и быстрых решений штаба дивизии хватило, чтобы сорвать прорыв противника. Натиск русских батальонов заставил немцев к двум часам дня отступить в северо-западном направлении, и Островский полк вернулся на свои первоначальные позиции в полном порядке. Орловцев, которого послали в Оренбургский полк, чтобы на месте уточнить обстановку, нашёл роты полка на их исходных позициях, ведущих активную оборону, о чём и доложил в штаб.

Ещё дважды противник пытался штурмом опрокинуть русские полки, но и эти попытки, несмотря на храбрость немецких солдат, не увенчались успехом.

В половине третьего Орловцев с наблюдательного пункта обнаружил активное движение войск в тылу немецких частей, а затем длинную колонну артиллерии, спешным маршем идущую со стороны Грюнвейчена. На какие позиции она так мчится – предсказать никто не мог. Во всяком случае, никто не предполагал, что артиллеристы решатся встать на открытую позицию в зоне огня русских батарей. Однако колонна лихо выскочила на высотку, находившуюся юго-восточнее Риббинена. Все двенадцать орудий быстро сняли с передков и изготовили к стрельбе прямой наводкой по русским позициям. Но этот дерзкий и рискованный шаг дорого обошёлся немцам. На их орудия обрушился огонь всех русских батарей 1 го дивизиона со стороны Варшлегена, 2 го дивизиона из-за Маттишкемена и пулемётов Саратовского полка, стрелявших из домов на окраине селения. В бинокль Орловцев наблюдал, как точный огонь русских орудий буквально сметает немецкие батареи, успевшие сделать лишь несколько залпов. Через четверть часа там, где немецкие артиллеристы заняли позиции, уже лежали перевёрнутые пушки и разбитые ящики со снарядами. А вокруг валялись тела солдат и лошадей, так и оставшихся в упряжках. Тотальная гибель артиллерии, высланной германским штабом в надежде вдохнуть энергию в новые атаки, произвела настолько удручающее впечатление на готовившиеся броситься в атаку части, что они остановились. Окончательно потеряв не только темп, но и уверенность, немцы отказались от общей атаки, зато усилили своё давление на фланги 27 й дивизии, надеясь добиться успехов в тех местах, где к ней примыкали соседние дивизии – 25 я на севере и 40 я на юге.

Тут же, западнее Йодцунена, наблюдатели обнаружили ещё несколько немецких батарей, ведущих сильный огонь по русским войскам, стоявшим за Маттишкеменом и за перелеском севернее этого селения. Противник настойчиво пытался подавить русские батареи, не дать подтянуть резервы. Но и в этот раз германцы не смогли добиться успеха, значительных потерь русским батареям и резервам нанести не удалось. Только в Йодслаукене и Маттишкемене от обстрела занялись пожары да вблизи штаба дивизии заполыхали два дома. Через некоторое время немцы подготовили новую атаку и снова двинули вперёд плотные цепи, наступавшие волнами одна за другой на небольших дистанциях. Приблизиться к русским им снова не удалось. Их остановили точным огнём сначала батареи 2 го дивизиона, а затем ружейным огнём оренбуржцы и уфимцы. И тут же, с ходу части этих русских полков, поддерживаемые батальоном Троицкого полка, бросились в решительную контратаку. Немцы не удержались, в панике откатились назад. И эта попытка противника смять правый фланг дивизии окончилась ничем. Провалом завершилась и следующая атака против крайнего левого фланга Саратовского полка.

Несмотря на активные атаки противника, на три часа дня 27 я дивизия удержала все свои позиции. Две немецкие атаки на фланги дивизии стали последними. Получив на всех направлениях решительный отпор, враг уже больше не атаковал, лишь прикрывал орудийным огнём отход своих частей. Для прикрытия же противник попробовал применить несколько бронированных автомобилей, которые неожиданно выехали из Риббинена, помчались на расположение уфимцев, обстреливая их из пулемётов. Пулемётный огонь из броневиков вёлся результативно, нанося русским ротам существенный урон. Для борьбы с броневиками срочно выдвинули орудия 4 й батареи, которые быстро развернулись на позициях и открыли по автомобилям беглый огонь прямой наводкой. После первых же залпов немецкие машины развернулись, спешно ушли за Риббинен и на поле боя больше не появились.

_______________________________

* Название населённых пунктов с рабочей карты штабс-капитана Орловцева в месте сражения 27 й дивизии 20 августа 1914 года в 15 км юго-восточнее Гумбиннена (Гусева): п. Допенен – Покрышкино, п. Вальтеркемен – Ольховатка, п. Маттишкемен – Совхозное, п. Варшлеген – не сущ., п. Соденен – не сущ., п. Риббинен – не сущ., п. Грюнвайтшен – Новостройка, имение Рудбарчен – не сущ., п. Эндцунен – Чкалово, п. Гросс Тракенен – Ясная Поляна, п. Швигсельн – не сущ., п. Вирбелн – Сурково, п. Йодцунен – не сущ., п. Аугступенен – Калининское, п. Альт Грюнвальде – Коврово. Сталлупенен – г. Нестеров, Инстербург – г. Черняховск, Даркемен – г. Озёрск, Алленбург – п. Дружба.

(Окончание в следующем номере)

В четвёртом часу измотанные части немцев не выдержали русского артиллерийского огня, который при сближении становился всё более точным, дрогнули и начали откатываться назад. Отступление, сначала планомерное по всему фронту, быстро перешло в бегство отдельных частей. Орловцев видел, как от русского огня падали, словно подкошенные, вражеские солдаты, бегущие вдоль шоссе и канав. Они бежали беспорядочной гурьбой, охваченные паникой, бросая на бегу оружие. Как-то мгновенно исчезла хвалёная немецкая железная дисциплина. Русские войска начали решительное огневое преследование врага, артиллерия продолжала косить отступающие колонны.

Из донесений, поступавших в штаб, стало ясно, что пришёл момент для перехода в решительное наступление. Начальник дивизии генерал Адариди самостоятельно решился двинуть войска вперёд, и Орловцев в сопровождении солдата из своей команды связных поскакал в штаб генерала Беймельбурга с приказом о наступлении в направлении на Аугступёнен. Они спешили, на пределе гнали коней. В середине пути солдат осадил лошадь, спешился, снял сапоги и стал перематывать портянки. На призыв Орловцева срочно ехать, а портянками заниматься потом солдат спокойно отвечал:

– Ваше благородие, торопиться надо при ловле блох, а тут следует всё аккуратно сделать, себя надо в порядке содержать, тогда и всё кругом будет в порядке. А немец, да куда он денется, успеем как-нибудь.

Он ловко перемотал портянки, и они понеслись дальше с приказом как можно быстрее начинать наступление, стремительную погоню, пока противник не опомнился и не закрепился на новых позициях.

– Вот оно, упоение в бою, вот она, радость настоящей победы! – звенело в душе у Орловцева. Но войска дивизии в ходе сражения расстроились и перемешались, потребовалось время для восстановления порядка в полках. Настоящее, мощное наступление началось только после четырёх часов дня, и развивалось оно стремительно. Но через тридцать минут командир корпуса генерал Епанчин, извещённый о переходе 27 й дивизии в решительное наступление, передал по телефону приказ остановить преследование врага «ввиду общего положения дел на фронте армии». Что это за «общее положение дел», дивизионным командирам было неизвестно. И только значительно позднее до Орловцева дошли неясные сведения о неуверенности и перестраховке командующего 1 й армией. Барон Ренненкампф не смог удержать контроль за ходом сражения, от этого впал чуть ли не в истерику и, не решившись довериться военному чутью и опыту генералов Епанчина и Адариди, остановил атаку 27 й дивизии и всего корпуса. Приказ остановить преследование вызвал недоумение среди офицеров. Для командиров, для солдат невыносимая вещь, когда успешное наступление останавливают в самый решительный момент. Войска лишаются возможности довести вырванную большой кровью победу до конца. Все возмущались остановкой преследования врага, но нарушить приказ никто не решился. Штаб дивизии вынужден был отдать приказ: остановиться на занятых позициях.

В шестом часу генерал Адариди уже объезжал полки и поздравлял солдат и офицеров с победой. Настроение в частях царило восторженное. Орловцев слышал, как при встрече с одним из офицеров Уфимского полка генерал крикнул:

– С победой, капитан! – и подчеркнул: – С настоящей победой!

Радовались победе генералы, командиры полков и офицеры, ещё более радовались солдаты, радовались они и победе, и тому, что смерть перестала смотреть им в глаза. Люди расслабились. Песням, прибауткам и нескончаемым рассказам о событиях только что отгремевшего тяжёлого сражения, закончившегося победой, не было конца.

Несмотря на усталость, Орловцев вместе с другими офицерами штаба отправился осматривать поле битвы. Оно действительно походило на огромное поле сжатой пшеницы, усеянное тысячами снопов. Но на стерне лежали не снопы, а тела солдат и офицеров, в большинстве своём молодых и здоровых людей. В каких только позах не настигла их смерть. Десятки тел, лежащих валом друг на друге, был взвод, лёгший ровненько строем, как косой скошенный пулемётами, был безрассудный немецкий артиллерийский дивизион, расстрелянный ураганным огнём русских пушек. Издали некоторых из убитых можно было принять за живых, так выразительны были их застывшие лица и жесты. Орудийные номера, замершие как живые перед пушкой, рухнувший рядом лихой командир орудия с саблей, намертво зажатой в руке, и судорожно открытым ртом, словно всё ещё кричащим команды. И расстрелянный орудийный расчёт у запряжки, не успевший снять орудие с передка, вперемешку лежащие солдаты и лошади. Это поле, по которому прогулялась безжалостная смерть, раскинулось километров на десять. Особенно много убитых лежало вдоль дорог, идущих от поля боя, и в канавах по пути бегства немецких войск. Кровь стыла от ужаса при виде оторванных ног, рук и кусков тел, разбросанных повсюду. Санитары подбирали раненых немцев, русских раненых уже вывезли на перевязочные пункты. Офицеры помогали санитарам искать оставшихся в живых солдат. Неожиданно раздались выстрелы. Раненый немецкий офицер расстрелял в русских всю обойму. Зацепил двух офицеров, один из них уже вынул свой револьвер, собираясь пристрелить немца, но пожалел беспомощного врага и только обезоружил его.

После осмотра поля сражения офицеры двинулись к штабу дивизии. Солнце клонилось к линии горизонта и освещало закатными лучами всадников и лошадей, бросая на землю длинные причудливые тени. Орловцев несколько поотстал от однополчан, не спеша проезжая вдоль перелеска. Как он любил лес! В детстве – еловые леса родной Тверской губернии, во время службы – сосновые и лиственные леса Литвы. Прусские леса были чище и прозрачнее, поэтому они казались ему похожими на парки и навевали спокойствие.

Орловцев, задумавшись, ехал вдоль опушки. Неожиданно он услышал звонкий щелчок. Этот щелчок и последовавший за ним возглас досады заставили его очнуться. Верховой немецкий офицер, прятавшийся за деревом, целился в него из пистолета. Орловцев мгновенно пришпорил коня и стал кидать его из стороны в сторону, раскачиваясь в седле всем телом. Немец был совсем рядом, метрах в десяти, и, не случись осечки, он бы наверняка уложил Орловцева.

На этот раз осечки не было – грохнул выстрел, вслед за ним ещё один, и оба раза немец промахнулся. Орловцев выхватил из ножен шашку. Бросил коня в сторону противника. Тот припал к шее своей лошади, пустил её вскачь, пытаясь оторваться от преследователя. Но силы были явно неравны. Орловцев выигрывал призы, считался вторым в Академии по скачкам, да ещё слыл и лихим рубакой. Погоня была короткой. Орловцев уже мог дотронуться рукой до крупа лошади противника. Он начал приподниматься в стременах, занося шашку над головой, чтобы верней, с оттяжкой нанести смертельный удар, который развалит туловище немца от шеи до пояса. Удивительное спокойствие охватило его в эти секунды. Он представил, как горячий фонтан крови хлынет из рассечённого тела врага, и озаботился, чтобы его мундир не забрызгало, для чего хладнокровно решил в момент удара отвернуть Бархата в сторону. Он вспомнил, как рубил в манеже тоненькие ивовые прутики и успевал рассечь на четыре части тыкву, падающую со столба. Его кисть, сжимающая эфес шашки, должна была в момент удара сделать движение, придающее клинку особенную убийственную резкость. Всё это было отработано годами тренировок. Ещё мгновение – и всё будет кончено. В эту секунду преследуемый офицер обернулся, и Орловцев увидел вблизи свежеподстриженную рыжеватую щетинку усов, жёсткий воротничок кителя, глубоко впившийся в покрасневшую шею, рот, искажённый гримасой страха, и лихорадочный блеск глаз человека, уже чувствующего неизбежность смерти. Что-то случилось в этот момент с Орловцевым, вся его ненависть, весь гнев, вся решимость покончить с врагом одним ударом сменилась жалостью к беспомощному человеку, уже попрощавшемуся с жизнью. Он резко отвернул Бархата в сторону. Немец скакал прочь, вывернув голову, продолжая оглядываться на русского офицера. Поражённый случившимся, Орловцев двинулся вслед за товарищами. Он не злился и не пытался оправдать себя. Он просто ехал, ослабив поводья, дав коню полную волю, внутри него по-немецки и по-русски звучали строки, выученные им в десять лет вместе с отцом:

Это Гёте, гений Гёте остановил его руку! Почему Орловцев пощадил врага, стрелявшего в него? Из-за своего увлечения немецкой литературой и музыкой, германскими Эддами, философией Канта и Шопенгауэра, всей огромной культурой великой нации, которую он боготворил? И которая по чьей-то злой воле в течение месяца превратилась в главного врага его Родины, а значит, и в его врага! Или, может, его случайный противник читал те же стихи и книжки, слушал ту же музыку и именно по этой причине он остановил смертельный удар? Всё это, а возможно, и что-то совсем другое, ещё недоступное пониманию, могло быть объяснением случившемуся. Но в том, что причиной было нечто метафизическое, связывающее его с Германией, Орловцев не сомневался.

Когда он вернулся к штабу дивизии, там уже заканчивали возню с немецкими офицерами. Пленных отправляли в штаб корпуса в Олиту. Офицеров везли на повозках отдельно. Их уже успели накормить и напоить чаем в штабном буфете. Многие из них держали себя напыщенно, некоторые упрямо говорили, что германские войска непобедимы. Забавно было русским офицерам слушать это хвастовство после разгрома хвалёного Макензеновского корпуса.

Вечером, когда части дивизии уже устроились на ночлег, стало известно, что и завтра преследования врага не будет, а запланирована первая после перехода границы днёвка. Ближе к ночи до передовой добрался и обоз. Офицеры переоделись в свежее бельё, почувствовали умиротворение и спокойно погрузились в сон.

Если бы они знали, если бы они только знали тогда, что этот радостный вечер, покойная ночь с 20 на 21 августа и завтрашний день могли решить судьбу двадцатого века, судьбу мира, судьбу России, судьбу каждого из них. Если бы только они могли знать, что в ту ночь счастливый ключ судьбы ещё находится в их сильных руках – руках русских офицеров корпуса генерала Епанчина. Но он выскальзывает из их пальцев во время покойного сна и падает в кровавую бездну. Если бы только они знали…

21–22 августа 1914 года

Звёздная ночь растекалась над Роминтой. И под этим чёрным бархатом в глубоком, покойном сне в каждом доме, в каждом сарае, в копнах сена и просто под раскидистыми деревьями лежали тысячи русских мужчин. Малограмотных и блестяще образованных; с большими грубыми руками и руками с длинными, тонкими пальцами музыкантов; окающие, акающие; сыновья бывших крепостных крестьян и великих князей; отцы семейств и юнцы, ещё не нашедшие своего семейного счастья; с самыми обычными русскими и немецкими, татарскими, литовскими, грузинскими, еврейскими, польскими, черкесскими фамилиями – все они были русскими воинами. Все они в эту ночь спали, как спят крестьяне после своей обыденной тяжёлой работы. Только работа их была не просто тяжела, но и изначально предполагала смерть тех, кто делал её.

Точно так же, как и все, в уцелевшем доме имения Рудбарчен спал Орловцев. Под утро его сон стал беспокойным. Ему снились паровозы, извергающие клубы пара, длинные поезда, подходящие к перронам, усатые кондукторы, свистящие в свистки, тысячи пассажиров с заплечными ранцами, вбегающие в вагоны. Он слышал топот их подкованных сапог, короткие команды и бесконечный перестук колёс на рельсовых стыках. Поезда входили в его сон один за другим, штабс-капитан выскакивал на пути, размахивал руками, пытался остановить их, но они шли и шли на юго-запад, не останавливаясь, прямо из его сна врываясь в реальность ночи. Наконец он с трудом вынырнул из этого сонного плена, встал, умылся во дворе у колонки.

В офицерской столовой уже заканчивал ранний завтрак начальник штаба дивизии генерал Радус-Зенкович. Он сообщил офицерам, что большинство погибших свезли в Маттишкемен, сегодня утром их отпоют и похоронят в братских могилах. Несколько офицеров отправились в Маттишкемен, с ними увязался и Орловцев. Езды от Рудбарчена по просёлочным дорогам меньше часа, шли налегке, резвой рысью. Старое сельское кладбище раскинулось за околицей посёлка, сильно порушенного огнём немецкой артиллерии. Стволы деревьев на кладбище и за ним стояли иссечённые осколками, кладбищенская ограда, многие памятники и надгробья разбиты. При входе на погост уже отрыли свежие могилы для офицеров, ближе к центру зияла огромная яма – солдатская братская могила. Жирные чёрные комья ещё влажной земли рассыпались по изумрудной траве, а сверху золотой россыпью неуместно празднично лежал светло-жёлтый песок. Тела солдат уже сложили на траве у входа на кладбище, и их всё ещё продолжали подвозить на скрипучих подводах. Хоронили рядовых и унтеров без гробов. Четверо солдат спрыгнули на дно ямы, принимали тела с того края, который пониже, укладывали на дно в несколько рядов и затем друг на друга. А скрип похоронных телег всё висел и висел над кладбищем.

Наконец огромную братскую могилу засыпали, установили над ней высокий сосновый крест.

Офицеров хоронили в отдельных могилах. Перед могилами поставили открытые гробы, в них уложили тела погибших, чтобы товарищи могли проститься с ними. В одном из гробов лежал офицер с большим осколком, застрявшим во лбу. Как ни пытались вытащить этот осколок из лобной кости, так и не смогли… Так и похоронили с осколком, не освободив человека от убийственного металла.

Отпевал воинов благочинный дивизии. Ни слёз, ни рыданий, мужчин хоронили мужчины. Орловцев стоял в головах погибших, и это отпевание молодых мужчин под высоким радостным небом в узорчатой тени густой листвы казалось ему совершенно противоестественным. Только в самом конце службы, когда священник с чувством огласил: «Со святыми упокой…», смерть знакомых офицеров стала для Орловцева реальностью. Они, убитые, теперь как будто отделились пока ещё прозрачной, но уже непреодолимой стеной от них, волею провидения оставшихся в живых. Над могилами офицеров поставили небольшие кресты с фамилиями и номерами полков, где они служили.

Вскоре все разошлись.

Орловцев вышел за ограду, прошёл вдоль кладбища и присел, привалившись спиной к стволу берёзы. Возвращаться в Рудбарчен не хотелось. День разгорался, кладбищенская кукушка не останавливаясь куковала и куковала. Казалось, она была готова напророчить века, но было непонятно, был ли тут хоть один счастливчик из тех, кому достанется хотя бы год от её щедрот. Выживет ли хоть кто-то в этой мясорубке, в которой всего за четыре дня на этом небольшом пятачке земли были перемолоты тысячи жизней.

Поднялся ветерок, штабс-капитан спиной чувствовал, как раскачивается ствол дерева, но внизу царила тишина, и среди полевых трав текла своя особенная жизнь, совсем не видимая и не осознаваемая с высоты человеческого роста. Мириады насекомых ползали в траве, по земле и листве, занятые своими делами, необходимыми для течения их жизни и, казалось, никак не связанными с тем, что происходило у людей. Чёрный муравей карабкался на стебелёк выше и выше, пока тот не склонился. Муравей упал на офицерский сапог, побежал по брючине вверх, на китель и дальше до шеи, заполз под воротничок и тут был слегка прижат тканью к шее, испугался и своими маленькими челюстями куснул розовую человеческую кожу. Орловцев, почувствовав лёгкое жжение, не раздумывая, хлопнул себя рукой по шее, нащупал пальцами мельчайший комочек и бросил его на землю. Ничего не произошло, шелест листьев всё так же смешивался с пением птиц, и так покойно было кругом. Ничего не изменилось с этой случайной, совсем не обязательной смертью муравьишки – такой же Божьей твари, как и человек. А хоть бы и гибель человека? Что изменилось бы от этого в природе? Ничего, всё так же шумели бы травы и деревья, текли ручьи, и одно время года в свой срок сменялось бы другим. И только где-то далеко молодая женщина останется без мужа и уже никогда не родит от него детей, совершенно особенных – его детей. А те не родят своих детей, и никогда, никакими усилиями уже никто не сможет заштопать эту дыру в человеческом племени.

К обеду Орловцев опоздал, офицеры штаба уже расходились. Несколько столов и лавок они вытащили из палатки и отобедали на воздухе. Настроение у тех, кто не участвовал в похоронах, было весёлым. Как всегда, вспоминали эпизоды отгремевшего боя, окрашивая их непременно в яркие, победные тона, шутили, балагурили. Постепенно улучшилось настроение и у Орловцева.

Как раз в этот момент подошёл капитан Павлов из штаба дивизии. Весёлый, беззаботный малый болтал безостановочно. Видимо, после страшного нервного напряжения вчерашнего дня его наконец отпустило, и он расслабился. Павлов торжественно объявил, что поступила высочайшая телеграмма о награждении орденами участников вчерашнего сражения при Гумбиннене и выплате двойного жалованья. Большинство офицеров наградили орденами Станислава второй степени с мечами. Все вновь вернулись к столам, чтобы обмыть честно заслуженные ордена. Зазвучали здравицы командирам, спели «Боже, царя храни…». Людьми безраздельно завладела радость, которая только и может быть у тех, кто недавно счастливо избежал смерти.

Неожиданно день потускнел, подёрнулся серой поволокой. Серость эта всё сгущалась и сгущалась, переходя в черноту. Облака, ещё минуту назад белые, теперь сумрачно потемнели. Всё затихло и оцепенело, как это случается погожим летним днём при приближении нежданной грозы. Воздух стал густым и тяжёлым, на замерших деревьях не колыхалась ни одна ветка, не шевелился ни один листок. Слова замирали, едва сорвавшись с уст говорящего. Воцарилось тревожное молчание, веселье сменилось растерянностью, а затем ужасом. Все с болезненной остротой ощутили трагический символизм надвигающейся темноты. Полное солнечное затмение грузно нависло над Восточной Пруссией 21 августа, на следующий за русской победой день. День, когда победители праздновали первую многообещающую победу, дав проигравшим шанс стремительно нарастить свои силы, чтобы затем, сжав их в кулак, нанести ответный смертельный удар. Не больше десятка минут висела над землёй тягостная тень, и с постепенным освобождением солнца из лунного плена природа стряхивала оцепенение, оживала, но люди оставались в смятении. Павлов, подавленный произошедшим, уже больше не балагурил, молча сидел за столом и что-то торопливо писал на вырванном из тетрадки листке. Оказалось, письмо родителям. Многие офицеры по какому-то неясному им самим позыву вслед за ним сели за письма своим близким. Орловцев поддался общему настроению и написал трогательное письмо родителям в Тверскую губернию. На отдыхе время тянется в разы медленнее, чем в бою или на марше. Но и этот томительный день отдыха закончился, и своим чередом прошла ночь.

Утром 22 августа части 27 й дивизии тронулись на запад. Дивизии было приказано выйти к Алленбургу. Шли широким фронтом, растянувшись между Инстербургом и Даркеменом точно так, как бежали немецкие войска с поля боя под Гумбинненом.

Повсюду глаза натыкались на следы этого поспешного отступления: брошенные винтовки, ранцы, патронные ящики, опрокинутые повозки со снарядами и орудия, трупы лошадей, бинты и окровавленная вата. Офицеры и солдаты видели, что отступал противник в панике, немцы попросту бежали. Значит, преследование врага развивалось бы успешно и привело бы к полному разгрому немецкого корпуса. А если бы удалось ввести в преследование кавалерийский корпус и дивизии армии Ренненкампфа, то за двое суток судьба провинции была бы решена и войска врага отбросили бы далеко, за Вислу. Судьба дала русским счастливый шанс, дала не просто так, а за мужество и стойкость солдат и офицеров под Гумбинненом. А ещё вернее – за великое терпение, которое в обороне важнее смелости. И этот шанс высшие командиры упустили, не смогли использовать. Повторится ли он или судьба отворачивается от тех, кто не удерживает огненную птицу удачи в своих руках?

_______________________

Название населённых пунктов с рабочей карты штабс-капитана Орловцева в месте сражения 27 й дивизии 20 августа 1914 года в 15 км юго-восточнее Гумбиннена (Гусева): п. Допенен – Покрышкино, п. Вальтеркемен – Ольховатка, п. Маттишкемен – Совхозное, п. Варшлеген – не сущ., п. Соденен – не сущ., п. Риббинен – не сущ., п. Грюнвайтшен – Новостройка, имение Рудбарчен – не сущ., п. Эндцунен – Чкалово, п. Гросс Тракенен – Ясная Поляна, п. Швигсельн – не сущ., п. Вирбелн – Сурково, п. Йодцунен – не сущ., п. Аугступенен – Калининское, п. Альт Грюнвальде – Коврово, Сталлупенен – г. Нестеров, Инстербург – г. Черняховск, Даркемен – г. Озёрск, Алленбург – п. Дружба.