ПЕРСОНА
В год своего 50-летия прославленный пианист и дирижёр Михаил Плетнёв вновь отправится со своим оркестром «вниз по матушке по Волге»
Кто из музыкантов мирового масштаба, кроме Плетнёва, может похвалиться тем, что собирает переполненные залы на произведениях Танеева? Конечно, Чайковского, Моцарта или, допустим, Бетховена Михаил Васильевич тоже с успехом играет, но этих «шлягерных» авторов исполняют все. А вот заполучить аншлаг на композиторе, за которым закрепилась столетняя репутация кабинетного учёного от музыки... И с завидной регулярностью срывать овации не только в России, но, допустим, в Англии, Греции... Даже в католической Португалии темпераментные южане, говорят, просто обалдели от суровой «северной» красоты танеевских партитур с их строгой православной мелодикой и богатейшим полифоническим «узорочьем».
Накануне своего 50-летнего юбилея музыкант дал интервью «ЛГ».
– Михаил Васильевич, когда дирижируете музыкой Танеева, для вас важно, что это и в нравственном отношении был совершенно особый человек – русский интеллигент в самом лучшем смысле, редчайшее сочетание доброты и принципиальности?
– Конечно, это привлекает. Но всё-таки в первую очередь важно качество самой музыки. Скажем, про Вагнера известно, что он был не очень приятным, заносчивым человеком. Но вот провидению почему-то было угодно наградить его гениальным даром. Понимаете, композитор – в определённом смысле лишь посредник, доносящий до нас, простых смертных, идеи, которые приходят ему в голову. А откуда они приходят, почему именно ему – кто может сказать... Он ведь такой же человек, как мы. А что, думаете, Моцарт был такой уж подарок? Многие его воспринимали как легкомысленного насмешника. А Бетховен?..
– Ну да, мог бронзовой чернильницей в нежеланного посетителя запустить...
– Понимаете, человек – сложное существо со своими достоинствами и недостатками. И тем не менее некоторые люди наделены божественной искрой.
– Вы, конечно, чернильницами не бросаетесь, но и про вас, играющего на рояле или дирижирующего, критика всякое пишет: тут не только восторги, но и выражения типа «мрачный, флегматичный недотрога», «абсолютно аэмоциональная игра», «явление небожителя, не предполагающее коммуникации между сценой и залом»...
– Ну, на то она и критика, чтобы критиковать. Иначе называлась бы по-другому – допустим, восхвалитика. Только журналистам, прежде чем писать, надо было бы всё-таки немножко подумать – если человеку не нужна публика, зачем он перед ней появляется? И если так уж отсутствует коммуникация, то почему слушатели всё же приходят на концерты – а я, при том что играю «флегматично и неинтересно», в общем-то, не могу пожаловаться на отсутствие аудитории... Вот маленький совет критикам. Хотя нельзя давать им советы, это могут расценить как давление на свободную прессу.
– Но знаете, и у меня на недавней серии ваших фортепианных вечеров возникло странное ощущение. Сперва я слушал вас с галёрки – ближе не смог пробиться. И прелюдии Шопена слились в какой-то невнятный шелест. Но на следующем концерте мне удалось получить билет в один из первых рядов – и проступила вся филигранная ткань сонат Моцарта, циклов Шумана, того же Шопена... Работа тончайшая – но вся она в узком диапазоне от пиано до пианиссимо и доступна только нескольким десяткам людей из почти двух тысяч...
– Всё, закрываем галёрку.
– Её и без вас закроют, она уже рушится...
– В самом деле, если там невнятный шелест, – это, конечно, плохо. Правда, пока никто не жаловался, вы первый.
– У меня ещё один к вам вопрос в связи с Шопеном. Вы, говорят, переоркестровали его фортепианные концерты – а я слушал вашу версию и ничего особенного не заметил...
– И хорошо – значит, всё звучало естественно. Такая цель передо мной и стояла. Вот теперь, зная новую версию, вернитесь к оригинальной шопеновской – как говорится, почувствуете разницу. Понимаете, я всего лишь хотел, чтобы оркестр зазвучал так, как того достойна сама музыка. Гениальный Шопен был ещё очень юн, когда писал эти партитуры, у него не было достаточного оркестрового опыта. Кстати, он часто играл эти концерты вовсе без сопровождения – просто чуть-чуть расширял фортепианную партию, вводя в неё куски оркестровой. Но уж если задействован большой коллектив, то надо обеспечить его работой, чтобы люди не сидели как стадо идиотов, чтоб был настоящий диалог между солистом и оркестром.
– Ну ладно, но Скрипичный концерт Бетховена вы и вовсе переделали в Кларнетовый! Как можно сумасшедшую экспрессию скрипки передать на мурлыкающей дудочке, которая в «Пете и волке» Прокофьева изображает Кошку?
– Ну почему только Кошку, этой «дудочке», например, и трагический рассказ Франчески да Римини поручен Чайковским... А слышали бы вы потрясающего кларнетиста Майкла Коллинза, для которого я это переложение сделал! Несправедливо, что для кларнета так мало написано, вот я и исправил отчасти положение. Между прочим, Бетховен вполне допускал, что его Скрипичный концерт может быть исполнен на других инструментах. Он сам сделал его переложение для рояля: по сути, это Шестой фортепианный концерт.
– Я всю предшествующую жизнь считал, что их у Бетховена пять...
– Просто его очень редко играют. Наверное, чтобы не обижать скрипачей, которым Бетховен пожаловал только один концерт. Тем не менее есть записи, послушайте, вам, думаю, будет любопытно.
– А я читал, что вы не любите переслушивать свои записи.
– Истинная правда – зачем? Надо смотреть вперёд, а не назад.
– И ещё якобы не любите ездить с гастролями.
– Гастроли – печальная необходимость, если судить с точки зрения творчества. Оно, наоборот, требует покоя и уединения. Не зря же люди, которые хотят сосредоточиться на своей внутренней жизни, уходят в монастырь. Я недавно был в одном монастыре, мне очень понравились сводчатые кельи – в них такая концентрация энергии!
– Но Мацуев, например, гордится, что дает по 150 концертов в сезон. Да и Рихтер в своё время очень много гастролировал – помните, чуть ли не всю Сибирь дважды объехал, в самые глухие уголки заглянул... У вас сейчас сколько концертов в год?
– Как-то не считал. Я, в общем, завершил с большими сольными турами, окончание последнего недавно отметил в хорошем ресторане. И так славно себя почувствовал! Если серьёзно, сейчас я хочу в основном сосредоточиться на работе с оркестром.
– А жить-то на что?
– Да много ли мне надо...
– Вы удивительный человек – в год, когда все кинулись на Моцарта и Шостаковича в связи с их юбилеями, взяли да сыграли в пику другим шикарный цикл из всех симфоний и фортепианных концертов Бетховена...
– И даже с помощью «Дойче граммофона» записал их с Российским национальным оркестром.
– Здесь, в «Оркестрионе»?
– Нет, в другом зале.
– Кстати, «Оркестрион» – тоже некий знак вашей «отдельности», этакий отшельнический скит на окраине Москвы, куда вы вместе с Российским национальным приглашаете на концерты вашу самую преданную публику...
– Ну какой скит, мы бы рады иметь хороший зал в центре города, просто его нет. «Оркестрион» – далеко не идеальное решение. Всё-таки это бывший кинотеатр, то есть помещение, совершенно не рассчитанное на симфоническое звучание. Хотя место само по себе хорошее – Юго-Запад, много интеллигентной публики... Мы за несколько лет здесь многого добились, обшили зал деревом. Но акустика нуждается в дальнейшем улучшении, а это, сами понимаете, большие деньги – откуда нам их взять?
– Мне вообще кажется, что классическая музыка должна звучать в классической архитектуре со всеми этими колоннами, балюстрадами, завитками... Они дают множественное отражение звука, он живёт, дышит... А в современных упрощенно-линейных объёмах сразу гаснет, как в подушку проваливается.
– Я тоже люблю атмосферу старых залов. Но есть и немало прекрасных современных концертных площадок – например в Японии. Даже на острове Тенерифе. Да и в Америке, кроме Карнеги-холла, который ещё Чайковский открывал, старинных сцен практически нет. Просто за рубежом не жалеют денег на приглашение специалистов-акустиков – и добиваются великолепных результатов.
– А вот кое-кто считает, что и само звучание Российского национального оркестра в последние годы ухудшилось – не та цельность, не та стройность, что были полтора десятилетия назад, когда вы только-только создали коллектив...
– У нас несколько лет назад действительно был период, когда государство, вместо того чтобы помочь уже существующему РНО, решило создать с нуля новый оркестр с огромными зарплатами, куда ушли некоторые наши оркестранты (Плетнёв, очевидно, имеет в виду Национальный филармонический оркестр под руководством Владимира Спивакова. – С.Б.). Значит, нужно было искать им замену. Не мы создали этот кризис, не мы в нём виноваты. Это как стихийное бедствие – допустим, землетрясение, при котором неизбежны разрушения. Но сейчас, судя по той же записи симфоний Бетховена, Российский национальный играет хорошо. Иначе «Дойче граммофон» не стал бы с нами иметь дело.
– Год назад и вы, до того отстаивавший независимость РНО, решили добиваться государственного статуса коллектива. С тех пор дело продвинулось?
– Процесс идет, но не очень быстро. Медленнее, чем у других, которые, видимо, лучше нас ориентируются в структурах власти и ближе знают тех, кто принимает решения. Тем не менее надеюсь в течение ближайшего года рассказать вам о важных новостях.
– Я слышал, будто вы решили положить конец проектам вроде выступления оркестра на винных фестивалях, что проходят на юге Франции, в Италии...
– Отчего же, просто это не должно мешать основной работе коллектива. В последние годы – не по моей инициативе – акценты иногда смещались в сторону второстепенных акций. Сейчас, мне кажется, правильная пропорция восстановлена.
– К вину у вас нет предубеждения?
– К хорошему – нет. Но мы же с вами в России были его практически лишены. И мне недавно объяснили, почему. Для того чтобы добиваться настоящего качества, нужно было отбирать только лучшую часть урожая, остальное уничтожать. И то не каждый год вино удавалось. А от колхозов требовали выполнять и перевыполнять план. Премию-то платили за количество, а не за качество. Вы же помните эту систему. Вот и залили страну «Солнцедаром»...
– Я почему ещё про вино спросил – у меня прагматическая цель. Вот недавно пришёл я к вам на завершающий концерт бетховенского цикла – а что подарить артисту? Цветы? Вроде не то...
– Да, цветы, пожалуйста, только на похороны.
– Шуточки у вас... Ну так вот, я тогда фляжку дагестанского коньяку принёс – а не знаю, попал ли в точку...
– Попали, спасибо вам.
– Артистам, особенно на гастролях в глубинке, вообще дарят самые экзотические вещи. Например, банки с солёными огурцами...
– Со мной такого не происходило. Может, это другим огурцы дарили? С РНО ведь немало дирижёров выступало...
– Могут ли знаменитые артисты между собой дружить? Вот, скажем, вы с Мартой Аргерих, известной аргентинской пианисткой, записали диск фортепианных дуэтов, получили за него «Грэмми». Вы только партнёры по записи или это выливается в какие-то человеческие отношения?
– Двум гастролирующим артистам дружить очень сложно. Где они могут встретиться? Разве что случайно в аэропорту. Кстати, с Мартой так и получилось. Буквально на следующий день после присуждения нам «Грэмми» я с оркестром куда-то летел – кажется, в Италию из Бельгии. Причём из-за каких-то дел опоздал на рейс, пришлось лететь другим самолётом. И вот посадка в Италии, я смотрю – по аэропорту идет Марта! Я к ней: какая встреча, ты знаешь, что мы с тобой премию получили?.. Она: да, а ты как тут оказался?.. Выяснили: ей – в Болонью, а мне – во Флоренцию. Представляете, сколько случайностей должно было произойти, чтобы мы вот так встретились на несколько минут? А потом разошлись, возможно, на годы... Артистическая профессия многих обрекает на одиночество.
– Ну, про вас, дирижёра, скорее, можно сказать – «наедине со всеми». Кстати, вы упомянули о ваших совместных с оркестром поездках по Волге...
– Это одна из традиций РНО. Я русский человек, родился в Архангельске, рос в Астрахани, Казани... Москва забыла, что в стране есть провинция. Центральная пресса оставила духовную жизнь россиян в покое. А вот нам не хочется оставлять её в покое. Пока в Волге есть вода – будем плыть. Ведь все эти города – Нижний Новгород, Ярославль, Кострома – наша история. И там много публики, которая нас ждёт... А в будущем, может, ещё и поезд нам выделят – есть такая идея. Это сильно расширило бы географию концертов.
– Интересно, как вам, такому невозмутимому с виду человеку, удаётся держать коллектив «в узде»? Неужели никогда не случаются моменты гнева и вы не повышаете голоса?
– Всякое случается. Но не обязательно кричать – иной раз молчание может быть куда выразительнее. Если человек пять раз подряд взял фальшивую ноту, просто остановитесь и внимательно посмотрите на него – он всё поймет и в шестой раз сыграет верно.
– Доставляет ли что-нибудь в жизни радость, сравнимую с той, что получаете от музыки? Никогда не жалели, что избранная ещё в раннем детстве профессия лишила вас многих жизненных удовольствий – скажем, погонять с приятелями во дворе мяч?
– Да нет, особых сожалений не было. Меня больше всего привлекают красота и движение – и того и другого в жизни хватает.
– Спорт?
– Ну, если можно назвать спортом управление самолетом...
– Ничего себе, вы самолёт водите?
– Не лайнер, конечно, – маленький...
– И со своей рублево-успенской дачи сюда летаете?
– Что вы, тут нет аэродрома. Просто когда у меня периоды плотной работы с оркестром, живу в квартире неподалёку – пешком дойти можно. Что же до любительских полётов в России... Вот представьте себе, что вы должны на машине ехать к себе в редакцию. Обычная вещь, да? Но для того, чтобы это сделать, вы должны за месяц подать бумаги в ГИБДД, ФСБ и бог ещё знает куда. А там могут разрешить, могут и запретить. Бред, правда? Но когда речь об управлении частным самолётом, то ситуация в России именно такая.
– Где ж вы упражняетесь в пилотировании?
– Не здесь. В другой стране. Я уже 12 лет числюсь жителем Швейцарии. Не переставая, конечно, быть прежде всего российским гражданином.
– Когда-то, я слыхал, вам доставляло удовольствие изучение языков. Причём вы не ограничились обычной «европейской обоймой» и освоили даже японский...
– Было дело, но давно прошло. Сейчас голова уже не та, в неё мало что входит. Скорее, выходит...
– Что-то это на вас не похоже.
– Серьёзно. Теперь даже книгу реже в руки берешь, потому что времени беспощадно мало.
– Я вижу, у вас рояль партитурами завален.
– Вот от этого никуда не денешься. Видите, совсем свежие ноты баховской Пассакальи пришли из Касимова...
– Из Касимова?!
– Да, там живёт один хороший музыкант, сделал по моей просьбе переложение этой знаменитой вещи – в оригинале-то она Бахом для органа написана... Вы вот, кстати, о чём лучше напишите – в каком плачевном состоянии находятся наши нотные библиотеки. По сути, ни одна нормально не функционирует. Например, бывшая библиотека Всесоюзного радио – богатейшая, но сейчас её выселили из центра неизвестно куда, ценнейшие ноты в мешках где-то свалены. То же самое с библиотекой Музфонда – пришли какие-то люди и сказали: зачем столько нот, половину – сжечь... А ведь эти потери невосполнимы.
– Я знаю, что в последнее время из партитур вас особенно интересует «Пиковая дама» Чайковского...
– Да, я давно хотел поставить эту оперу. К сожалению, состояние наших музыкальных театров и их, так сказать, общая направленность не вызывали у меня оптимизма. Я имею в виду обычное для сегодняшних режиссёров желание во что бы то ни стало переделать сюжет, напичкав действие глупой акробатикой и идиотскими идеями. Но в Большом театре, приглашая меня, твёрдо пообещали, что в новой постановке всего этого не будет. Я уже встречался с режиссёром Валерием Фокиным, высказал ему мои условия: главное – верное донесение музыки, раскрытие всей её глубины. Он со мной согласился, подтвердил, что мы ставим именно оперу Чайковского, а не повесть Пушкина. Это для меня важно: нынче ведь стало модно приближать музыкальное произведение к литературному первоисточнику, хотя не понимаю – зачем.
«ЛГ» и её читатели поздравляют Михаила Плетнёва с первым серьёзным юбилеем и желают новых творческих свершений.