В городе Реутове тихо живёт сибиряк по происхождению Василий Иванович Казанцев; три года назад он без особого шума отметил свой 70-летний юбилей. Он не любит литературных, вернее, окололитературных «тусовок», избегает участия в «мероприятиях». При этом он в общении очень приятен и дружелюбен. Просто он сосредоточен на сути, на творчестве, а пена, которая столь занимает многих, ему совсем неинтересна.
Ещё примечательная особенность: поэзия Василия Казанцева удовлетворяет читателя как поэзия и не вызывает желания интересоваться подробностями его земной жизни, личными связями, географией поездок и так далее. Воистину о нём можно сказать словами классика: он поэт, этим и интересен. Если же другими словами, можно сказать, что это поэзия в чистом виде.
Первая книга Василия Казанцева вышла ещё в Томске в 1962-м. Шума при вхождении его в литературу не было (а то, заметим, была эпоха шумных дебютов). Наверное, поэтому я узнал о нём лишь в 1973-м, когда, раскрыв у прилавка книжного магазина сборник «Талина», сразу понял: это мой поэт, и дома поставил книжку на полку, на которой стоят «самые-самые». Всего Василий Казанцев издал более двадцати стихотворных сборников, не считая многочисленных журнальных подборок.
Как видим, он из тех русских поэтов, середина творческой жизни которых пришлась на слом общественно-политической системы в нашей стране, на доходившую до скандальных форм смену идеологических ориентиров, на шумную переоценку ценностей. Излишне напоминать, что для многих литераторов это оказалось непосильным испытанием, их книги сейчас нередко встречаются на развалах у мусорных контейнеров. Есть другой вариант перехода через перестроечную пропасть – смена окраса. Многие читатели старшего поколения помнят, например, разгневанное письмо группы бухгалтеров в одной из центральных советских газет: они возмущались тем, что молодой, но весьма популярный стихотворец, ярый сторонник Ленина и заклятый враг торгашей, в нескольких стихотворениях издевался над представителями этой профессии, подавая их как символы убожества. Специалисты доказывали, что бухгалтеры играют важную роль в социалистической экономике. Знали бы они тогда, что этот поэт станет ярым сторонником капитализма и будет неплохо кормиться от торгашей уголовного пошиба. Есть ещё один, очень распространённый вариант преодоления перемен: что-то в творчестве писателя остаётся приемлемым и востребованным, а что-то уходит, исключается, скрывается.
Восприятие творчества Василия Казанцева ничуть не изменилось от перемен в жизни страны. Каким-то феноменальным образом его поэзия «прошла плотные слои атмосферы», не обгорев. Причём для неё характерен не эскапизм, не бегство в космические или технические фантазии, не в декоративную древность или в фольклорную стилизацию. Нет, Василий Казанцев говорит нормальным, современным русским языком, виртуозно им владея, о самых обычных, окружающих нас вещах и, главное, о чувствах, которые эти вещи в нас вызывают. При этом проявляет такую зоркость, такую изощрённую способность передать тончайшие движения человеческой души, которая по силам очень и очень немногим. Воздержавшись от поэтических аналогий, скажу, что мне лично Василий Казанцев представляется близким Михаилу Пришвину, в особенности таким его книгам, как «Жень-шень» и «Фацелия». И последнее «из теории»: стихи сибирско-реутовского поэта имеют своей основой вовсе не какие-то отвлечённые и невразумительные «общечеловеческие ценности», а вполне понятные российские реалии нашего времени.
Добавлю ещё, что перу Василия Казанцева принадлежат изящные микроэссе о русской поэзии, в которых переломная эпоха тоже ничего не поломала. Словом, этот поэт легко и свободно проходит сквозь время, об которое, как уже говорилось, будто о стальную стену, столь многие порасшибали свои лбы. Почему это так – не берусь объяснять, здесь тайна, которая, как представляется, в принципе не может быть раскрыта. Но рискну дать прогноз: поэзия Василия Казанцева долго, очень долго останется с русским читателем.
«Выше радости, выше печали»
Василий КАЗАНЦЕВ
***
Высоченны лесные палаты.
Гул и солнце в древесном строю.
– Что ж ты, милая пташечка, плачешь?
– Я не плачу – я песни пою.
А лесинка шумливая рядом
Всё лопочет про радость свою.
– И чему же ты, глупая, рада?
– Я не рада. Я песню пою.
Синий дым, белый день. И звучанье.
Хвойно-лиственный шорох и плеск.
Выше радости, выше печали
Этот дым. Этот день. Этот лес.
Эти песни – не плач и не гимны.
Это выше, чем плач или гимн.
Мне навеки остаться таким бы.
…Если можно остаться таким!
***
– Никому не переча на свете,
Ты прокрался, неслышно скользя,
Ты неслышно прокрался в бессмертье.
– Но прокрасться в бессмертье – нельзя.
– Коль нельзя так неслышно пробраться
И незыблем бессмертья закон,
Как в бессмертье ты смог оказаться?
Значит, был ты бессмертным рождён?
– Просто песня моя о свободе
Так была весела и пряма,
Так наивна, что стража на входе
Раздалась вдруг невольно сама!
***
– Пора счастливая была –
Когда всё смел и мог.
– Пора счастливая прошла,
Когда
Всё смел.
И мог.
– Зачем же ты не брал всего,
Когда всё смел и мог?
– Вполне хватало и того,
Что жил.
Что смел.
Что мог.
***
Мог бы ведь и я иначе жить.
Хорошо, уверенно, умно.
Но зачем, зачем людей смешить?
Людям ведь и так, и так смешно.
Мог бы жить не так, не так совсем,
Мог бы жить совсем, совсем не так.
Но зачем же в грусть вгонять? Зачем?
Грустно ведь и так, и так, и так.
Как бы не обидеть вдруг кого.
Как не огорчить бы хоть чуть-чуть…
Именно вот в этом суть всего?
Именно вот в этом
Вся
И суть.
Дед
Прожил сто лет на свете –
И понял всей душой,
Что все на свете – дети.
И малый, и большой.
И понял: дети эти –
Чужие ли, свои –
Как все на свете дети
Нуждаются – в любви.
В непреходящей ласке.
В улыбке на лице.
И в немудрящей сказке.
С улыбкою в конце.
***
Жалею тех, кто дома, кроме
Родного дома, не знавал,
Кто лишь в одном и том же доме
Рождался, жил и умирал.
И не за то его жалею,
Что он иных путей-дорог
Пытливой, ищущей своею
Душой почувствовать не мог.
И не за то его жалею,
Что он не смог назвать своей
Другую, новую аллею
Других акаций, тополей.
За то жалею, что, усталый,
Он вдруг однажды не входил
В свой дом забытый, прежний, старый,
Внезапных, жарких слёз не лил.
***
– Посажу я дерево
Редкой красоты.
Загорят на дереве,
Как огни, цветы.
– Не сажай ты дерево
Яркой красоты:
Обломают дерево
За его цветы.
– Выращу я дерево
Дивной высоты.
Сладкие на дереве
Заблестят плоды.
– Не расти ты дерево
Чудной высоты:
Искорёжат дерево
За его плоды.
Посажу я дерево
Скромной красоты.
Зашумят на дереве
Лишь одни листы.
– Вырасти же дерево
Проще, проще ты…
Пусть шумят на дереве
Лишь одни листы.
***
Над росяным, с отливом воска,
Сияньем спеющих хлебов
Зари далёкая полоска
Горит. Как первая любовь.
И так же чисто и крылато
Парит. Прозрачная насквозь.
И так же ясно, как когда-то,
Сулит. Всё то, что не сбылось.
***
Как шум листвы над головой,
Счастливо солнечный и лёгкий, –
Ко мне летящий голос твой.
Навечно близкий. И далёкий.
Он дни и ночи напролёт
Звенит. Поёт. И жжёт – и студит.
Он всё зовёт. Зовёт. И ждёт.
Того, чего уже не будет.