В Московском театре сатиры режиссёр Юрий Ерёмин провёл героев Теннесси Уильямса «Между светом и тенью»
Странное дело! Когда у нас в стране не было (во всяком случае – официально) ни миллионеров, ни мелких лавочников, ни самодуров-шерифов, пьесы Уильямса ставили лучшие режиссёры, играли в них выдающиеся актёры и зрители с ночи занимали очередь в кассу, чтобы раздобыть вожделенный билетик на «Кошку на раскалённой крыше» или «Трамвай «Желание». Бушевавшие на сцене страсти были нам близки и понятны, хотя жизнь героев всё равно воспринималась как «не наша». Зато теперь, когда мы вмонтированы в реалии этой жизни в режиме 3D, о выдающемся драматурге почти не вспоминают. А между тем практически каждый из нас играет свою роль в уильямсовском «театре жестокости», давно и прочно обосновавшемся в нашей постсоциалистической действительности.
Свой спектакль Ерёмин собрал из разных версий пьесы, которая начиналась в 1939-м как «Битва ангелов» и обрела свою окончательную форму как «Орфей спускается в ад» в 1957-м. Режиссёр убрал несколько третьестепенных персонажей, свёл к минимуму «негритянско-ку-клукс-клановскую» линию сюжета и перенёс действие в середину 70-х, поместив героев в стеклянный «аквариум» магазина готовой одежды. Многослойная прозрачность ерёминской сценографии помогает зрителю погружаться в пространство спектакля ровно на ту глубину, на какую ему хватит сил.
Можно остаться на уровне трагедии несбывшейся любви, тем более что сыграна она на полную катушку: без сериальных поддавков, какие и в театре уже, увы, совсем не редкость, и, что ещё ценнее, без смакования торжества животной страсти, чем постановщики грешат ещё чаще. Наталья Карпунина – Лейди и Стас Николаев – Вэл (в первом составе играют Алёна Яковлева и Андрей Барило), не возводя своих героев в ранг ангелов, не затушёвывая присущих им человеческих слабостей, граничащих с ущербностью, играют тот самый огонь под пеплом, который подразумевает не просто борьбу человека с самим собой, но и некое внутреннее преображение. И в моменты, когда герои, корчась от нестерпимой боли, сбрасывали с себя скорлупу, ставшую их второй кожей, в зале повисала такая напряжённая тишина, что упади на пол спичка, было бы слышно. Но вот что показательно: горячее всего публика аплодировала в сцене, когда Лейди сообщает Вэлу, что ждёт от него ребёнка, а тот признаётся, что счастлив этим…
Появление Александра Ширвиндта в роли Дэвида Катрира (превратившегося из брата в отца Кэрол) – пример того, как в две-три реплики можно вложить судьбу своего персонажа: в коротком «я не знал» сквозь спасительный пофигизм прорывается вселенских размеров тоска о жизни, проданной за бесценок. А вот Анастасии Микишовой, несмотря на то что Кэрол Катрир располагает гораздо бóльшим количеством сценического времени, сделать свою героиню живой и естественной пока не удалось: для влюблённой женщины она слишком спокойна, для хипповой девчонки – чересчур «правильна», несмотря на своё весьма живописное одеяние (художник по костюмам – Виктория Севрюкова).
Есть в спектакле и ещё одна несомненная актёрская удача. Юрий Воробьёв делает шерифа Толбота таким узнаваемым, что оторопь берёт. Вэл выводит шерифа из себя не только своей независимостью, хотя одного этого было бы достаточно, чтобы выдворить чужака за пределы графства. Он покусился не только на официальную власть, коей наделён сей служитель законного беззакония. Он поддержал готовую подняться на крыло Ви Толбот (Юлия Пивень), и в шерифе заговорил вовсе не оскорблённый супруг, а зверь, из лап которого пытаются вырвать законную добычу: приковать к земле человека легче (да и надёжнее), чем попытаться вслед за ним от неё оторваться. Вот это «держать и не пущать», сыгранное почти без слов, и производит ошеломляющее впечатление. И от этого ещё грустнее, что Вадиму Завьялову (Джейб Торренс) не хватило темперамента (а возможно, понимания психологической «правоты» своего персонажа) на короткую, но принципиально важную сцену признания. Не нравственность влюблённых парочек блюли Торренс со товарищи, поджигая виноградник пришлеца-итальяшки, не мужскую свою честь защищал он, убивая Лейди и Вэла: привыкшие ползать рубят крылья тем, кто умеет летать или хотя бы пытается оторваться от земли.
Но противостоянием крылатых и бескрылых Ерёмин не ограничился. Вариант, когда всю эту историю можно рассматривать как единичную, пусть трагическую, но всё-таки случайность, его категорически не устраивает. Он хочет говорить о закономерном. О том, что сегодня уже воспринимается нами если и не как норма, то как становящаяся привычной неизбежность. Вот почему он «позволяет» стоящему одной ногой в могиле Джейбу не просто убить жену и счастливого соперника (бытовуха, рядовое событие из ежедневной криминальной хроники ему неинтересно), но и спалить собственный магазин, несмотря на то что Лейди так и не удалось «возродить» на его месте цветущий виноградник своей юности.
Юрий Ерёмин вернул на сцену ту социальность, которой весь минувший век в меру сил и возможностей служил русский театр. Страна всё стремительнее скатывается в самое что ни на есть дикое Средневековье. Жёстко детерминированные касты, сословия, бдительно охраняющие свои ряды от чужаков, «аристократы», ничтоже сумняшеся пускающие в ход травматическое или какое иное оружие, при малейшем подозрении в посягательстве на священные права, кои им обеспечивают туго набитые кошельки и связи во всех нужных инстанциях. Самым эффективным средством демонстрации собственного статуса стало унижение ближнего. Самым надёжным аргументом – пистолет. Джейб Торренс может оказаться вашим соседом в ресторане, а шериф Толбот возьмёт да и припаркует свою машину рядом с вашей. Нам не проскочить между светом и тенью. На этой грани стабильное существование невозможно. Время Теннесси У. уже наступило. Только мы этого, похоже, не заметили.