Осенью это было. Иду за водой. К роднику. День солнечный, но не жаркий. Тропинка вьётся в порыжевшей, пересушенной летним зноем, ломкой траве, мимо огородов, к заросшему молодым лесом оврагу. Родник – там, в сумрачной глубине, в пестроте реющих солнечных пятен. Этот миниатюрный, словно бы игрушечный, колодезный сруб из крепко подогнанных сосновых брёвнышек, испятнанный щупальцами зеленоватого мха, покрыт широкой доской; над ним, на сучках соседних деревьев, будто ёлочные игрушки, висят черпаки, вырезанные деревенскими умельцами из пластиковых бутылок разного цвета.
Подхожу к спуску в овраг. Вижу: кто-то маячит на тропе. То ли пенёк, то ли зверь. Неподвижен, как статуя. Замедляю шаг, всматриваюсь. Неужели заяц? И точно – он. Матёрый русак. Стоит торчком, на мощных задних лапах, спина и бока бурые, брюхо белое с рыжими подпалинами, ростом – мне по пояс. Усы гусарские вразлёт, вокруг глаз – белые кольца, смотрит пристально. Не боится! Ну да, конечно, я же без ружья, с пустым ведром.
Останавливаюсь шагах в десяти, боюсь спугнуть. Рассматриваю зверя. Он не уходит, прядая длинными ушами, улавливая все звуки вокруг – треск кузнечиков, птичью перекличку, шорохи опадающей листвы, далёкий стрёкот моторной лодки, принесённый ветром с излучины Клязьмы, она здесь светится синим пламенем сквозь кроны сбегающих к ней деревьев.
Мы разглядываем друг друга, наверное, минуты две, и я наконец спрашиваю его:
– Ну что, косой, не уступишь дорогу?
Зверь, словно поняв, о чём его просят, отпрыгивает в хрустнувшую под ним траву, но не убегает – всё так же торчит столбиком, любопытствуя, что будет дальше. Я двигаюсь по тропинке к спуску, не сводя глаз с заячьей морды, торчащей над травой шагах в трёх от тропы, и, поравнявшись, предлагаю ему:
– Давай знакомиться, раз уж ты такой смелый.
И протягиваю ему свободную руку.
Это был непростительный с моей стороны жест, превратно истолкованный зайцем. Издав странный, возмущённо фыркающий звук, он пружинисто взвивается над травой и, уже не останавливаясь, но без суетливых скачков в разные стороны, размеренными плавными прыжками направляется по прямой в заросли ивовых кустов, к спуску в речную пойму.
Я прошёл по виляющей вниз тропинке к роднику, отодвинул доску, осторожно, чтоб не взбаламутить песок на дне ключа, начерпал прозрачной воды в ведро и, поднимаясь наверх, к месту нашей с зайцем встречи, вдруг подумал: а ведь здесь, наверное, место его постоянного обитания. На склонах, под кустами, множество удобных для лёжки мест. Если затаиться, никто не заметит, мимо пройдёт. Ходят же сюда редко, когда уж совсем, к концу лета, иссякает вода в деревенских колодцах. К тому же огороды рядом, есть где косому подкормиться.
Да и картина здесь открывается взгляду особенная: сквозь древесные кроны, за синеющей петлёй Клязьмы, кудрявятся берёзовые рощи, сверкают в камышовых зарослях зеркала стариц, плывут над зубчатой кромкой далёкого леса вереницы медленных кучевых облаков. И всё это твоё!
Ну да, конечно, здесь его дом, а тут вдруг врывается в его замечательной красоты владения некто с пустым ведром. Как не возмутиться, не стать на пути, не показать всем своим видом, что непрошеный гость здесь лишний?.. Ему, наверное, тоже, как и нам, прямоходящим человеческим особям, знакомо чувство своего дома, а оно даже зайцев делает бесстрашными. Ведь он, наверное, ощущает себя частью вот этой речной излуки с бегущей по ней золотой рябью. А ночью, погружённый в чуткую дремоту, видит какие-то свои смутные заячьи сны и, просыпаясь от случайного шороха (мышь-полёвка!), обнаруживает над собой, над ивовыми ветками, над всей речной поймой живое звёздное небо.
Что он чувствует, глядя на мерцание вечных звёзд? Неужели не осознаёт скоротечности своего бытия, пребывая в заблуждении, что его тихая заячья жизнь так же бесконечна, как вот эта светящаяся над речной поймой вселенная? Надо лишь избежать некоторых опасностей – человека с ружьём, зимней бескормицы, трескучих морозов…
Я шёл по тропинке, огибающей огороды, к задней калитке своего деревенского дома, вспоминая сказанное поэтом (мечтавшим «ноктюрн сыграть на флейте водосточных труб»): все мы немного лошади. И, отпирая калитку, пересекая задворку, минуя баню из потемневших брёвен, окрепшие саженцы возле неё и старую яблоню с подпёртыми ветками, готовыми обломиться от тяжести налитых антоновок, поднимаясь с полным ведром на крыльцо, говорил себе: нет, все мы немного зайцы.
Все мы боимся житейских утрат. Всех нас гнетёт звёздный взгляд вечности – загадочный взгляд, то ли насмешливый, то ли сочувствующий. И может быть, единственное, что даёт нам силы жить дальше, зная, чем кончается жизнь, – это чувство своего дома.
Ощущение себя его живой частью.
Его душой.
, деревня ПОГОСТ Владимирской обл.