Одна из наиболее заметных премьер последних месяцев «Обломов» в Московском академическом театре имени В. Маяковского возвращает нас к тому театру, который можно назвать интонационным. Сейчас много говорится о том, как современные режиссёры уродуют классику, в патриотическом запале иные критики доходят до обвинений чуть ли не в театральной госизмене, забывая, что театр вообще-то это искусство трактовки, а не громоздкого и скучного воплощения каких-либо твёрдокаменных постулатов.
Трактовка знаменитого романа Ивана Гончарова Миндаугасом Карбаускисом отличается подчёркнутой интеллигентностью, эстетизмом, желанием максимально детально разгадать замысел, но при этом не перенести на сцену из прозы ничего из того, чтобы помешало зрителю понять нечто главное, что за текстом и сюжетом трепещет, что текстом и сюжетом двигает.
На сцене нет Штольца, и это поначалу вызывает шок. Ведь вся парадигма конфликтов и фабульных напряжений вокруг Ильи Ильича Обломова в романе поддерживается и комментируется именно Андреем Ивановичем Штольцем. В спектакле роль такого комментатора берёт на себя сам театр, сопровождает героя вся сценография, все декорации, оригинальная аскетичная музыка Фаустаса Латенаса, авторами сценического действия создаются системы интонационных контрапунк-тов, над которыми парит трагически прекрасная мелодия в исполнении Вячеслава Ковалёва, играющего Обломова. Сам Ковалёв признавался, что кинообраз его героя, со-здан-ный великим Табаковым, довлел над ним. Надо сказать, что ему удалось на сцене нечто совсем своё, но не менее убедительное. При всём возможном презрении к Обломову, при всей очевидной, столетиями заштампованной жалости к нему, с навязыванием которых разного рода интерпретаторами русская читающая интеллигенция почти свыклась, эти чувства в отношении к ковалёвскому Обломову уступают место симпатии и сопереживанию. От этой обломовщины не хочется бежать, напротив, испытываешь острую тягу погрузиться в сценическую атмосферу. И в этом большая заслуга сценографии Сергея Бархина, как всегда сосредоточенной и точной, с предметной стереоскопичностью. Не только сценография, но и костюмы все со смыслом. Чего стоит безразмерный обломовский халат, функционально служащий герою ещё и одеялом!
Инсценировка, выполненная режиссёром спектакля и построенная на выборке отдельных линий и сцен романа, предполагает стройную актёрскую партитуру. Здесь никому не позволено бенефиса, любая самодеятельность и самолюбование разрушат целостность происходящего на сцене.
Вячеслав Ковалёв ведёт свою партию, используя максимально возможную палитру приёмов. Разумеется, и по замыслу Гончарова, и по задумке авторов спектакля Илья Ильич двигается по сцене сравнительно мало. Поэтому вся роль Ковалёва построена на нюансах речи, на перепадах тона, на эмоциональных сдвигах. Артист умело владеет вниманием зала, не фальшивит, действует строго в рамках показываемой на сцене эпохи, но при этом не выглядит архаичным. У Ковалёва нет задачи выявить типаж, акцент сделан на уникальность человека, и, что, на мой взгляд, крайне важно, на его независимость. Ведь тот, кто зависит от себя, от своих слабостей, ограждает ими свой жизненный путь от куда более резких зависимостей. Если угодно, Обломов в версии Карбаускиса таким образом сохраняет себя. И на вопрос: лучше ли ему было, если бы он преодолел себя до конца и связал свою жизнь с Ольгой, зритель скорее ответит: не лучше. Ведь тогда его обаяние может утратиться. А обаяние – есть проявление сути человека, его целостности. Понимаете, теперь, почему на сцене нет Штольца? Карбаускис понял, что Штольц в драматургических рамках будет мешать выявить образ Обломова не тривиальным, не навязанным прежними ангажированными постулатами критического реализма. Это принципиальное новшество в трактовке, и в рамках театра оно убеждает. Сразу хочу упредить тех, кто будет обвинять авторов спектакля в искажении сюжета. Не волнуйтесь: Штольц не изгнан из романа, о нём говорят, он даже появляется за сценой на несколько секунд, и Обломов выбегает к нему. И здесь всё неслучайно, и достаточно, как мне думается, символично: один из редчайших моментов, когда Обломова нет на сцене, связан именно со Штольцем.
Особо стоит отметить народного артиста России Анатолия Лобоцкого в роли Захара. Он блестяще справляется с той смысловой нагрузкой, которую автор инсценировки отдаёт образу слуги. Но впечатляет другое: насколько безупречно он подстроен к Обломову, как дополняет его ровно настолько, насколько нужно для образной целостности этого дуэта.
Прилажены к Обломову и другие персонажи спектакля. Они невозможны без Обломова, они хоть и относятся к нему не как к источнику силы, всё же питаются его человеческой энергией (чтобы удерживать себя в праздности, тоже нужна сила, охранительная сила, – не путать с консерватизмом). И в рамках этой силы к концу действия мелькает догадка, что действующие лица – это всё Обломов, они части его богатой натуры, они непроявленные его человеческие интенции, они то, кем он не стал. А то, чем человек не стал, подчас значимей для понимания личности, чем то, кем он является.
Полагаю, спектакль Миндаугаса Карбаускиса «Обломов» на сцене Театра имени Маяковского – одно из ярких достижений в нелёгком и опасном деле драматургической трактовки классической русской прозы.
Максим Замшев