«ЛГ» поздравляет автора с 70-летием, желает крепкого здоровья и новых книг!
У памятника Пушкину
Открыто смотрит он в лицо столетьям.
Задумчив. Грустен. И немного строг.
Наверно, так же он стоял
под пистолетом.
Никто тот выстрел отвести не мог!..
По-русски горько бабы голосили.
Шалел февраль, метелями трубя ...
Одна лишь пуля.
А Россия
Всё не придёт никак в себя.
Рост
Висишь, паришь
над пропастью бездонной,
В отчаянье секунды страшной ждёшь
И... просыпаешься от маминой ладони:
«Не бойся, – шепчет, – это ты растёшь».
Теперь, бывает, падаю больнее –
Не детский сон. Но на лету
Я всякий раз шепчу себе, бледнея:
«Не бойся, мама, это я расту».
Ночная тишина
Жизнь катится, чуть прогибая оси.
Сентябрь, октябрь, ноябрь на перелом.
В который раз уже трёхтомник осени
Выходит в свет огромным тиражом.
Вновь так желанна в городе большом
Мысль о побеге в деревеньку дальнюю –
Там звуки носят мягкие сандалии
Или бесшумно бродят босиком.
Очнулся дождь и перешёл на шёпот.
Он что-то шепчет мне о ноябре.
Морозец ночью сможет ли заштопать
Зияющие лужи во дворе?
Я привожу в порядок мысли давние
По праву возраста...
Я очень тороплюсь:
Вдруг, как минёр, не выполнив задания,
На тишине бессонниц подорвусь!
Какая ночь!
С одной звездой-пробоиной.
Мне говорил знакомый старшина:
«Страшна, конечно, тишина до боя.
Страшнее – после боя тишина...»
Жизнь катится...
Берёзка
Бесхлопотно – даже причёску
Не потревожив свою, –
Шофёр у дороги берёзку
Срубил и швырнул в колею.
И тем был он счастлив нимало,
Что слышать душа не могла,
Как долго о жизни кричало
Бескровное тельце ствола.
Пришёл он домой, раздевался,
Сидел, выбивая мундштук,
И тихо над тазом ругался,
Что грязь не смывается с рук.
Наталье Гончаровой
Я камня на неё не поднимал.
Не убивал язвительною речью.
Поймите наконец, на Чёрной речке
Ведь он её под пулей оправдал!
Наедине подумайте об этом.
И острый камень да минует цель.
Не суесловьте о жене поэта:
Он вас не может вызвать на дуэль.
Строка
Не по томам, что на лотке
Покоятся горою, –
Поэта ценят по строке,
Единственной порою.
Миры раздумий и страстей
Она одна вбирает.
Бывает, что и жизни всей
На строчку не хватает...
Ворон
Жалкий старый ворон.
Хватит, полетал.
Сердце просит воли,
Да не по летам!
Было время – падал
Камнем на цыплят.
А теперь и падали
Старый ворон рад.
Чёрствой булки долька,
Косточка с хрящом...
В этой жизни столько
Радостей ещё!
Памяти Сергея Довлатова
Когда судьбой отпущенное истекло
И он ушёл, нас грустно утешало,
Что между ним
и миром мёрзлое стекло
Ещё при нём его душа чуть продышала.
Что наша жизнь?
Она – то святость, то буза.
Один глоток волшебного напитка.
Признанья первого – блестящие глаза
И поздней славы виноватая улыбка.
Старикам
Когда я был самозабвенно млад,
Не замечал я старческие лица.
Теперь на них задерживаю взгляд –
Боюсь вас не узнать, не поклониться.
Смотрю на ваши белые виски,
Смотрю на ваши сморщенные шеи.
Как вы противны были, старики,
И как же вы теперь похорошели!
Домик в Орловщине 
Бревенчатый домик.
И кто бы туда ни пришёл,
Всем бабушка, плача в подол,
говорила о сыне.
Но было же, было
и мне в доме том хорошо,
Где счастье глядело
в окошко глазами косыми.
И серый колодец,
и деда отчаянный взмах –
Всё там же, на том же,
судьбой заколдованном, месте.
Вздыхает корова,
и овцы белеют впотьмах,
И сонные куры кудахчут
на сонном насесте.
Деревня. Орловщина.
Сорок годков до весны,
Где запахом яблок и мёда
пропитанный вечер.
Всё было, как милость.
Теперь возвращается в сны,
Где я – малолетка, упрямый
смешной человечек,
Где время рожденья –
июль в васильковом венце,
И в душное сено прыжки
под крутыми стогами.
Я вновь просыпаюсь
с улыбкой на бледном лице –
И бабушка ходит над тестом
святыми кругами.
Мирская дорога – сомненье,
разлом и раскол.
Но память о детстве
сияюще непогрешима.
Бревенчатый домик, и сад,
и кривой частокол –
На нём до сих пор ещё чистые
сохнут кувшины.
* * *
Всё к жизни приложимо: вздох, рывок,
Дорог судьбы натянутые тросы,
Осенний воздух, сада островок
Да жёлтых дней рассыпанное просо;
Внезапно возникающая мысль,
Готовая развиться до Вселенной;
Стихи и проза, вечность, время, смысл,
Покой души и горсть земли нетленной.
И явь, что дарит встречи на лету,
И неземные сны голов упрямых,
И промысел: знать эту, а не ту,
Скупое «жду», распахнутое «мама».
И сердце-друг в кругу друзей иных,
И сердце-недруг, горестный и меткий,
Мельканье лун да в книгах путевых
По-детски непутёвые заметки.
* * *
Земля заигралась в цветное лото,
Удачны уловы.
Но осень ускорила шаг золотой,
И холодно слову.
И скоро, как парусник, бедный листок
От дома отчалит,
И станет наш мир, как листок, одинок,
Как время, печален.
И скоро дожди, становясь всё сильней,
Пройдут – пилигримы –
От сизых галактик до серых теней –
Сквозь вечность и мимо.
Охватят всю землю, что так озорна,
И взором окинут;
Печальным воронам печали зерна
Печально подкинут.
О том, кто не понят, о том, кто убит,
Дожди посудачат –
От всхлипов мгновенных, минутных обид –
До горького плача.
По свету идя, нарожают дождей,
Неспешных, глубоких,
Загонят в дома нелюдимых людей,
Уставших от склоки,
И мне принесут беспокойную весть
Дожди-побратимы:
Не будет, как было, не будет, как есть,
Всё невозвратимо.
Размокнет тропинка,
что к детству ведёт,
К дорогам смоленским.
И будет казаться: с рожденья идёт
Дождь этот вселенский.
* * *
Пуст мамин дом.
В дверях затвор непрочен.
Но образ чистый светел, как всегда.
И смотрят мамы праведные очи
Сквозь жизнь и смерть
на все твои года,
На почерк твой, что рвётся безутешно
В надгробных начертаньях сжечь вину,
На твой надрыв,
на твой приезд поспешный,
На волосы твои, на седину…
Хлебнёшь печали, лишь беды не трогай.
Все души ходят к близким напрямик.
И ты, почуяв позднюю тревогу,
Прозреешь – и увидишь в тот же миг,
Что зло растёт из трещины убогой,
Что грешный мир теряется во мгле,
А мать идёт над грязною дорогой –
По воздуху идёт, не по земле.
Идёт она, как светоч, как знаменье,
Над горестным смешеньем чёрных вод,
От Рождества идёт до Вознесенья –
Плечами подпирая небосвод.