Светлана МОСОВА
Родился. Приехал. Прошёл по Невскому, закутавшись в свой плащ, и – написал. Навсегда написал. Так написал, что никто никогда не посмел посягнуть на его «бренд» (прости господи!) – «Невский проспект». Потому что если «Невский проспект», то всякий знает: гоголевский. Единственный и неповторимый.
Он сказал о нём всё. Заблаговременно и на века вперёд. «Всё обман, всё мечта...» И что возразишь? Как припечатал.
А ведь и шляпки на женщинах давно не те, и женщины совсем другие (или те же?), и «вицмундиры» иного цвета, а приглядишься – всё тот же господин стоит на Невском, состоящий из своего сюртучка, и два толстяка судачат о двух воронах, и безделушки на витринах всё так же хороши и «пахнут страшным количеством ассигнаций», и мириады карет валятся с мостов в своё отражение, и всё так же – «боже вас сохрани заглядывать дамам под шляпки»!..
Пришёл, увидел, исстрадался от дураков и написал. И не добавить – штрих, другой, третий… То есть, может, и рады бы услужить литературе, но… Не смеем. (И это красит человечество.)
Но что для этого надо было? Может быть, родиться в Сорочинцах? Плохо учиться в гимназии (ну это и нам по плечу), любя лишь театр? И сжечь тираж своей первой книги? (А потом – и последнюю, рукопись!..) Служить в департаменте? Быть оплёванным дураками? (И нам не ново!) Умчаться в Италию («снега, Петербург, подлецы, департамент...»)? Прожить свой ад на земле и в конце сказать: «Как сладко умирать!»
Говорят, за день до смерти он вдруг воскликнул:
– Лестницу, поскорее давай лестницу!
Какую лестницу?!
В небо – конечно же, в небо: ему открылось. Он видел, куда идёт. И поэтому было сладко… И поэтому крикнул ангелу: лестницу, поскорее лестницу!..
Тайна, тайна – нам её не постичь, нам только рыдать два века над бедным его чиновником и его бессмертной шинелью…
Но он об этом не знает.
А может, знает?..
Кто его знает…