Он родился в шахтёрском посёлке Шолоховский у речки Калитвы, легендарной Калки из «Слова о полку Игореве», в семье, никак не связанной с искусством. Дебютировал в фильме Соловьёва «Спасатель», у него десятки ролей в кино и «Современнике», где он служит 42 года. Далеко не всегда удача сопутствовала – и годы простоев случались. О театре и кино, о жизни в искусстве и просто о жизни мы говорили с актёром и режиссёром, заслуженным артистом России Василием Мищенко.
– Василий Константинович, что привело вас в актёрскую профессию? Ведь, как говорится, ничто не предвещало?
– Да, кажется, всё было против. Рос я, как и все поселковые пацаны, на улице. Играли в чехарду, лапту, «чику», «пристенок». По нашим местам война хорошо прошлась, горы оружия валялись по полям да балкам. Так что в войнушку мы играли настоящими немецкими шмайссерами, уж не знаю, как не поубивали друг друга. У меня ещё и пистолет ТТ был, и немецкая каска. И мины находили да по глупости пацанской взрывали. Так убило двоих моих друзей, да и мне по ногам хорошо досталось.
– Представляю, что было с вашими родителями…
– А ничего не было. Они много работали, и главным педагогическим приёмом был отцовский ремень или материнский подзатыльник. К труду приучали с детства. Я лето ненавидел, потому что на каникулах заготавливал сено для нашей коровы Марты. Родители воспитывали в строгости, но у них и жизнь была несладкая, они ведь и познакомились в концлагере в Германии. Отец, Константин Родионович, попал в плен в первые месяцы войны. А маму, Александру Прохоровну, угнали в Германию в начале 1942 года из-под Белгорода. Через много лет после войны «Современник» был на гастролях в ФРГ, я приехал в Людвигсбург, где был концлагерь, и ходил по улицам, по которым водили моих родителей в кандалах. У нас память о войне в сердце, в душе, мы из этой памяти сотканы. Вот мы с вами беседуем 22 июня, я сегодня до рассвета глаз не сомкнул.
– А когда решили стать актёром?
– Поначалу об этом и не думал. Занимался лёгкой атлетикой, увлёкся боксом. Потом потянуло к творчеству, ходил в танцевальный кружок, писал стихи, играл на гитаре. Как-то написал Эдмонду Кеосаяну, чтобы он снял меня в следующей серии «Неуловимых мстителей» – мол, умею скакать на коне, хорошо стреляю. Может, на мысль об актёрской профессии натолкнуло увлечение музыкой «Битлз». Мы с друзьями однажды даже убежали в Ливерпуль, к битлам.
– Добежали?
– Нет, нас с поезда сняли. Потом долго таскали по следователям как «антисоветчиков». До сих пор помню следователя, который меня допрашивал. Вкрадчивый такой человек, очень внимательно меня выслушивал, а потом выуживал нужное ему. Его черты я потом использовал в роли следователя Цанина из «Оттепели» Валеры Тодоровского.
– Да, редкую сволочь вы сыграли…
– А я и должен был сыграть редкую сволочь, хотя и пытался отыскать в нём что-то человеческое. Видимо, попал в точку, мне потом и зрители писали, что я сыграл мразь. Значит, правильно сыграл. Но – не зацикливаюсь на одном, пусть даже удачном образе, мне интересно ломать клише, играть разные характеры.
– Вы сразу решили поступать в ГИТИС?
– Не рискнул, да и друг отговорил: мол, куда тебе, в Москве всё по блату. И поехал я в Краснодар в институт культуры, на режиссёрское отделение. Специальность сдал, русский язык завалил, и тут в газете объявление – Волгоградский театр кукол набирает разовый трехгодичный курс кукловодов и актёров ТЮЗа. Год проучился – и ушёл в армию. А когда отслужил, учиться уже было негде, курс-то был одноразовый. Устроился на Волгоградский завод тракторных деталей и нормалей, получил место в общежитии. До мая перекантовался – и в Москву.
В приёмной комиссии Школы-студии МХАТ сказали, чтобы ноги моей там не было с моим южнорусским прононсом. Пошёл в ГИТИС, у Олега Табакова – первый набор. Конкурс более трёх тысяч человек на 25 мест. После творческих туров я попал в число счастливчиков, из которых Олег Павлович потом отсеял ещё десять человек. Он сказал, что 1 сентября начнём заниматься, и уехал на гастроли в Саратов. В ГИТИСе есть факультет музыкального театра, и надо было пройти фониатра. Он обнаружил у меня узлы на связках и сказал, что я профнепригодный. Звоню Табакову в Саратов: так и так, у меня узлы. Он говорит: дуй в приёмную ректора и сиди там до упора. Долго сидел, потом позвали к ректору, и он сказал: «Звонил Олег Павлович, идите сдавайте экзамены, а с вашими узлами потом разберёмся». Позже получил справку о зачислении на актёрский факультет и поехал домой. Приезжаю, гордо показываю отцу документ из ГИТИСа. Отец хмыкнул, повертел его и говорит маме: «Смотри, Шурка, в этой Москве такие гении, что даже деньги печатают как настоящие, а такую бумажку они за минуту нарисуют». Так он мне и не верил, пока я, уже на четвёртом курсе, не пригласил родителей в Москву на премьеру моего первого фильма «Спасатель», где Серёжа Соловьёв дал мне главную роль. Фильм начинается с моих армейских фотографий и моего голоса за кадром: «Здравствуй, мама, это я». Смотрю, родители головы опустили и плачут. Так весь фильм и проплакали.
– А что главное в актёрской карьере – удача, талант или трудолюбие?
– Как говорили мои педагоги, если Бог поцеловал в темечко, тогда ты актёр. На втором месте – удача. А трудолюбие – на третьем. Господин Случай в нашей профессии играет огромную роль, если вообще не главную.
– Люди вашей профессии нередко говорят об «актёрской зависимости». Вы на себе её ощутили?
– Да уж, больная тема. При Галине Волчек в «Современнике» мне 11 лет не давали новой роли. Пришли другие актёры, Галина Борисовна увлеклась ими, а я играл текущий репертуар. На этом многие ломаются. Но Господь привёл к режиссуре, я стал снимать фильмы, ставить спектакли. В 1998 году был сорежиссёром и сыграл одну из главных ролей в двухсерийном фильме «Крутые. Смертельное шоу». Это был один из первых фильмов кинокомпании «Централ Партнершип» Рубена Дишдишяна. Мы хотели сделать что-то вроде «знатоков», только у нас следствие вели Круглов, Тынянов и девушка Ермаш – КруТыЕ. Но – не вышло: дефолт случился.
– Кто из актёров был вашим кумиром в молодости?
– Поначалу – никто. Западных я почти не знал и «Пролетая над гнездом кукушки» с Николсоном увидел только на гастролях в Праге. Даже о своём учителе Олеге Табакове до приезда в Москву имел весьма смутное представление. Потом, конечно, увидел плеяду обожаемых мной стариков. Огромную роль в моей актёрской жизни сыграл Володя Высоцкий, очень жалею, что не успел ему об этом сказать. Мы должны были сниматься у Геннадия Полоки в фильме «Наше призвание», Высоцкий хотел написать десять песен к этому фильму. Но шёл уже 1980 год, и после смерти Володи его роль сыграл Иван Бортник. А в фильм вошла только одна песня, которую успел записать Высоцкий. Знаете, я понял гениальность Володи только после его смерти, когда вдруг ощутил пустоту. Наверное, такое же ощущение пустоты было у современников Пушкина после его смерти. Высоцкий – это мой Пушкин. Мы со студентами Института театрального искусства имени Иосифа Кобзона, где я преподаю, посвятили его памяти спектакль «Сорок лет без поэта». Сами собрали материал, а поскольку мой курс «непоющий», вставили в спектакль песни в исполнении Высоцкого. Я тогда попросил ребят взять интервью на улице у молодых людей. Вопросы были простые: кто такой Высоцкий, в каком театре служил, в каких фильмах снимался? И что же? 85 процентов не знали, кто такой Высоцкий!
– Нынешние студенты отличаются от студентов вашего поколения?
– Да, и во многом в лучшую сторону. Они раскованны, на ты с гаджетами, знают иностранные языки. Но вот читает нынешняя молодёжь мало, плохо знает литературу и историю. А ведь нам есть чем гордиться. Взять хотя бы систему Станиславского. На гастролях в Нью-Йорке мы часа два проговорили об этом с Аль Пачино, и он не скрывал, что завидует русским актёрам, наследникам системы Станиславского. Увы, сейчас её раздербанивают по кускам, выдавая за свои «открытия» и зарабатывая на этом деньги.
– Как вы относитесь к театральным экспериментам Богомолова и иже с ним?
– Всё, что сегодня предлагают наши «новаторы», давно существует в Европе, театры такого рода есть в той же Германии, у них свой зритель. Но это частные театры, а у нас «новаторы» на госбюджете. Но хочешь «особый» театр – ищи спонсоров, арендуй помещение, твори для своего зрителя. У нас же на казённые деньги вторят голый во всех смыслах эпатаж. И эти ребята, требующие по отношению к себе «толерантности», сами с другими не церемонятся. Я поставил в Театре Гоголя «А поутру они проснулись…» Шукшина. А потом театр стал «Гоголь-центром», и Серебренников в буквальном смысле выбросил спектакль вместе с декорациями и Шукшиным на помойку. Ну зачем им Шукшин, у них свои любимые авторы…
– Как складывалась ваша режиссёрская судьба?
– Как самостоятельный режиссёр я дебютировал в 2005 году, и опять вмешался Господин Случай. Во время съёмок «Красной площади», где играл полковника МУРа Светлова, я предложил продюсеру Владлену Арсеньеву свои услуги в качестве режиссёра. Вскоре он принёс сценарий 16-серийного «Атамана»: «Ну, казак, вот твоя тема! Берёшь?» И я взял. В театре я уже не был востребованным, и «Атаман» стал для меня отдушиной.
– Что сильнее притягивает – кино или театр?
– Конечно, театр. Сейчас у меня два проекта, которые я, даст бог, осилю и на этом закончу свои актёрские отношения со сценой. Главный режиссёр Ногинского театра Михаил Чумаченко ставит антрепризный спектакль «Смит и Вессон» по пьесе итальянца Алессандро Барикко, у меня там одна из главных ролей. А в «Современнике» по книге Александры Николаенко «Убить Бобрыкина» ставит спектакль Игорь Сукачёв, я репетирую главную роль. Игорь Иванович, можно сказать, вернул меня в «Современник», который я покинул было после смерти Галины Волчек в 2019 году. До этого мы с ним делали в «Современнике» спектакль «Анархия», а пару лет назад Сукачёв снял меня как актёра в короткометражке на его песню «Пой, ветер».
– Как работается с Сукачёвым?
– Легко. Мы говорим на одном языке, нам ничего не надо долго объяснять друг другу. Игорь Иванович точно знает, чего хочет от актёра. Он как режиссёр ставит задачу, я показываю, как это вижу, и мы приходим к общему решению.
– А ему с вами работать легко?
– Надеюсь. Хотя у меня колючий характер. Может, оттого и не складываются отношения со всякими чиновниками да начальниками: у меня всё время такое омерзительное чувство, будто я против своей воли заглядываю им в глаза. Как говорил Шукшин: «…у меня такое ощущение, что ты всё время заглядываешь в глаза и улыбаешься». Был у меня такой герой, никчёмный человечишка, а всё, подлец, улыбался. Такая «улыбка ласкового гада» была у моего Смердякова.
– А правда, что вы крёстный отец Михаила Ефремова?
– Да, я его крестил, когда ему было лет двадцать пять. Меня попросила об этом покойная ныне Рая Ленская, она была секретарём у Олега Ефремова, потом «по наследству» перешла к Галине Волчек. Рая знала Мишу с пелёнок и как-то сказала мне: «Ты не против, если мы станем его крёстными?» Вот так мы в один день крестили Мишу и Алёну Яковлеву. С тех пор Миша меня «папкой» и зовёт.
– Вы сейчас с ним общаетесь?
– Конечно! С Мишей случилась большая беда, он пронесёт это через всю оставшуюся жизнь. Он многое переосмыслил, многое понял в себе. Болезнь его сгубила, и я гневаюсь на тех, кто не остановил его тогда, не предотвратил беды. Он хочет работать, много читает, даже снял на телефон короткий фильм о жизни заключённых. Молюсь, чтобы Миша поскорее оказался на свободе.
– Что для вас главное в человеке?
– Совестливость.
– А чего вы никогда и никому не простите?
– Подлости. И бахвальства. Вот сейчас сняли фильм в космосе и кричат: ура, мы первые! Ну и какое кино вы там сняли? Вам денег девать было некуда? Помогли бы больным детям, армии. Никогда не любил все эти пафосные проекты, где всё заканчивается пшиком и скандалом. Делаешь доброе дело, делай молча.
– Как режиссёр продолжаете работать?
– Да, например, в Тольятти, в театре «Колесо», поставил «Пять вечеров». Скажу без ложной скромности, я первый режиссёр, который ввёл в этот спектакль автора – самого Володина, я его знал лично. Мы ничего не меняли в пьесе, просто взяли стихи Володина, и новый персонаж органично вписался в ткань спектакля, стал связующим звеном между сценами, не просто направляющим действие, но и создающим определённое настроение, как и романс композитора Алексея Пономарёва. После «Пяти вечеров» поставил антрепризу «Любовь и голуби»…
Хочется ещё поработать в режиссуре, есть пьесы, но – не зовут, не дают, особенно в столичных театрах. То же и с кино и телевидением, никого не интересуют, например, мои проекты биографических сериалов о Шолохове и Шукшине и собранный материал к сценарию о Степане Разине. Такое ощущение, что везде всё занято какими-то «людьми из обоймы», куда посторонним вход строго-настрого воспрещён, – здесь сплошные «мастера эпатажа». Дело не в моих обидах или амбициях, мне больно видеть, как уничтожается наша великая театральная культура, да и просто культура. Вот мы ахаем: молодёжь бездуховная! А откуда духовности взяться? От спектаклей, где голая дама обслуживает десять голых мужиков?
Одна из моих задумок – снять фильм «Предатель» о людях, переживших плен в Великую Отечественную войну и сейчас, на Украине. Это не придуманная история, это судьба моих родителей, побывавших в немецком плену. Помните, как у Бакланова в «Пяди земли»: «Пуля, убивающая нас сегодня, уходит в глубину веков и поколений, убивая и там ещё не возникшую жизнь». Отца в плену прессовали, чтобы вступил в армию Власова или стал охранником в концлагере. Он отказался и чудом выжил, пройдя все круги ада, но потом, после войны, слышал в свой адрес обвинения в предательстве – чаще всего от тех, кто пересидел войну в тылу. Отец всё вынес, не озлобился, и в нас, детях, воспитал правильное отношение к Родине. Моя идея – показать через человеческие судьбы омерзительность войны. Ведь это миллионы людей, попавших в плен и бесследно исчезнувших. А люди не должны бесследно исчезать.
– Что думаете о «бегунках», покинувших Россию после 24 февраля 2022 года?
– Они для меня – никто. А вот к нашим военным, вернувшимся из плена, я как к предателям относиться не буду. Потому что неизвестно, кто и как поведёт себя на войне. А желающих переобуться не уважаю. Ну да бог им судья.
– Как вы относитесь к происходящему на Украине?
– Как к испытанию России. Мы должны пройти через это горнило. Ведь столько набедокурили – ещё чуть-чуть, и подошли бы к однополым бракам и прочей мерзости, а то дошло бы и до гражданской войны, что ещё страшнее. Сейчас Господь хочет, чтобы мы очистились от скверны. У нас получится, мы уже и сегодня – другие. Не с Украиной мы воюем и даже не с Америкой, а с дьяволом, заразившим червоточиной многие души. А душа должна быть чистой.