Вячеслав Пьецух: „Ни дня без книги“

Сложно ли пробиться в литературные круги, как становятся писателем и что такое «физиологическая потребность высказаться»? В канун своего 70-летия мыслями об этом поделился с «ЛГ» Вячеслав Пьецух.

– Вячеслав Алексеевич, по образованию вы – учитель истории. Как получилось, что вы пришли в литературу? С детства мечтали стать писа­телем?

– Мой отец был лётчиком. Когда я учился в первом классе, это был 1954 год, у моего отца вышла книжка-учебник для начинающих авиаторов. И я подумал: «Чем я хуже?» Взял тетрадку за три копейки и написал на ней: «Моя книжка» – это был мой первый литературный опыт. Серьёзно занялся творчеством позже, ни с того ни с сего, как лихорадкой заболел. С тех пор каждый день пишу, без выходных. Такая чуть ли не физиологическая потребность высказаться. Парадокс: сделался квалифицированным читателем только после того, как сам начал писать, до этого почти ничего не читал.

– С какой книги вы начинаете свой отсчёт как серьёзный писатель?

– С книги «Весёлые времена». А хронологически первая книга – «Алфавит».

– Сложно было пробиться в литературные круги? В вашей книге «Исповедь дуралея» вы описали этот непростой процесс…

– Помните, как в Библии: «Много званных, но мало избранных»... Печататься было трудно, перед нами состоялось поколение очень серьёзных писателей. Надо отдать должное, они благородно себя вели. Например, Владимир Маканин работал в «Советском писателе» редактором отдела прозы и просто пробивал мою первую книгу. Прежде чем напечатали мою повесть, которую потом на Западе перевели на все основные европейские языки, я 13 лет обивал пороги журнала «Новый мир». Жизнь началась обеспеченная. Я получал такие гонорары, что не хватало места рассовывать по карманам пачки банковских билетов. Но потом всё кончилось… Иногда я по ТВ слышу выражение «лихие 90-е». Я задумываюсь: неужели действительно были такие времена? А я их не замечал. Я был занят борьбой, в сущности, с самим собой. Со своей неумелостью, малограмотностью, неуме­нием построить диалог.

– Но сейчас побороли себя?

– Первая половина литературной жизни – это всегда учёба. Сейчас к определённому уровню технического мастерства я пришёл. То, что на поверхности, внешние обстоятельства, меня мало интересует. Я не из революционеров, не из протестантов, не из демо­кратов…

– Вы традиционалист?

– Конечно. Такой «Чехов для бедных».

– Какие писатели входят в ваш круг чтения?

– Чехов, Толстой, Достоевский, Гоголь, Лесков, в меньшей степени – Салтыков-Щедрин. Читаю я как сумасшедший, не мыслю ни дня без книги.

– Вы следите за современным литературным процессом?

– Нет, с годами человек занят больше собой, своим делом. Нет ни желания, ни времени, ни сил, чтобы следить за тем, что происходит. Хотя имена знаю, многих начинал читать. Но я стал привередой, прочту первые две-три страницы, если идёт – читаю до конца, но чаще закрываю. Общая ситуация в этом направлении мне настолько не нравится, что ничего хорошего я не жду.

– Вы видите, куда мы идём?

– К глобализации культуры. Мы сдаём позиции. Россия сейчас – не читающая страна, народ европеизируется. Не знаю, может быть, просто читать нечего? Может, мы сами виноваты, что нас не читают?

– Сейчас только и разговоров, что о цензуре в искусстве. Как считаете, а есть ли она в литературе?

– Нет, конечно, и я очень сожалею по этому поводу. Отсутствие цензуры удивительно сопряжено с отсутствием культуры. У великих писателей такого пункта, как цензура, не было. Никитенко был цензором, Гончаров, Аксаков… Но настоящие разрушительные глубины им недоступны. А теперь… По телевизору просто матерятся, а русский язык – что они сделали? Элементарные речевые ошибки людей, работающих в культуре!

– Но раньше цензура была?

– Да, но я беды особой от неё не знал, хотя первая моя книжка вышла при Брежневе. Её набирали при нём, он умер, потом пришёл Андропов, и из «Алфавита» выбросили ровно одну треть. Хотя я никогда антисоветчиной не занимался, общественный строй и экономический режим не критиковал, а интересовался совсем другими вещами.

– Над чем сейчас рабо­таете?

– К дню рождения выйдет избранное, называется «Русский анекдот». А попозже – сборник «2016». Конкретно сейчас пишу рассказ, который называется пока «От первого лица». Избитый ход – сон человека, агностика, которому приснилось, что его убили. И на том свете он встречается с Петром Чаадаевым… И вот герои говорят обо всём. Говорят одухотворённо о том, что происходит с Россией и русской культурой, – такая попытка анализа действительности…

– У вас очень интересная фамилия – Пьецух. Знаете свою родословную?

– По матушке я русский, но мой прадед был осетином, его звали Василий Такаев. Моя прабабка была крестьянкой Московской губернии Лопатинского уезда. Потом они переехали в Москву, построили дом за Преображенской заставой в селе Черкизово, где я родился. Дед мой по маминой линии был из дмитровских разночинцев. А по отцу я украинец через бабку, её девичья фамилия Швед, а сама она из Полтавы. Думаю, что без скандинавской крови не обошлось. Отец – поляк. Фамилия Пьецух вообще переводится как «лентяй», это человек, который не любит работать, только лежит на печи. Если точнее, лежебока.

– Но вас в лени точно нельзя упрекнуть!

– Для меня главное – это труд. Надо работать 24 часа в сутки. Серьёзный писатель по молодости пишет семь-восемь часов, в зрелом возрасте – часа на четыре хватает. А остальное время писатель думает. Но самые счастливые часы суток – проведённые за письменным столом. Я в этом уверен.

«ЛГ» поздравляет Вячеслава Пьецуха с юбилеем и желает ему неисчерпаемого вдохновения!