Может ли не угнетать мысль о неизбежном конце?
Иду на станцию Переделкино. Подхожу к крутому спуску – внизу узкая речка Сетунь, незамерзающая зимой, и горбатый мостик через неё. А здесь, у начала спуска, прилепился джип Чероки с затемнёнными стёклами. Двигатель не выключен, приглушённо урчит. Рядом топчет подтаивающий снежок квадратный человек с непокрытой, наголо стриженой головой безукоризненно правильной формы – напоминает пушечное ядро. Курит, поглядывая вниз, к мостику, кого-то ждёт.
Там, слева от мостика, под старыми вязами, стоит часовня (построена, как мне сказали, на частные пожертвования). Срублена она в конце 90-х из ошкуренных брёвен в старорусском стиле, покрыта дранкой, и – крест на небольшом куполе.
Спускаюсь к ней по раскисающей тропинке. Останавливаюсь. Сколько раз проходил мимо, окна её были темны, а сейчас светятся. Решил полюбопытствовать. Поднимаюсь на затейливое крыльцо с резными перилами. Тереблю дверь. Она закрыта изнутри на расхлябанный крючок, дребезжит. Хотел было уходить, спускаюсь по ступенькам и слышу – дверь распахнулась. Окликают вслед:
– Чего надо?
– Посмотреть.
– Нельзя, занято.
Но тут за спиной отворившего появился кто-то, негромко сказал ему:
– Пусти. Это тебе не ресторан.
И я вернулся.
Там горели свечи, много свечей у иконостаса, и толпилось несколько человек. Тот, что распорядился пустить, стоял впереди всех, скороговоркой читал по бумажке имена, только имена, без фамилий. Все имена были мужские, их было десятка два. Затем так же по бумажке он стал читать молитву – за упокой, а в паузах размашисто крестился. Остальные тоже крестились, но неумело и неуверенно, искоса поглядывая на читавшего.
Одеты они были в спортивные куртки, стрижены наголо, их широкие спины и сизые затылки в складках выдавали людей физически крепких.
От их шумного дыхания огоньки свечей пугливо колебались, бросая блики на позолоту икон. И я вдруг догадался, что здесь происходит. Люди, живущие «по понятиям» и ещё в 90-х объединившиеся в бригады и группы, враждовавшие друг с другом за право контролировать чей-то бизнес, сейчас, здесь приобщаются к церкви. Пытаются хоть как-то зацепиться «за жизнь вечную», зная, сколь недолговечно и хрупко их собственное земное существование. Они давно легализовались как охранные структуры, но их радикальные услуги (свидетельствует криминальная хроника) всё ещё востребованы в возникающем время от времени переделе собственности.
Я не стал мешать церемонии, тихо вышел. И уже на горбатом мостике через Сетунь оглянулся. Вверху, у спуска к часовне, маячил всё тот же джип с глухо работающим двигателем, и топтался возле него скучающий человек с сигаретой.
А по дороге на станцию вспомнилась мне командировка в город Мариинск Кемеровской области – в конце 90-х. Там парень-сибиряк 28 лет, широколицый медлительный ремонтник железнодорожных путей, рассказал мне, почему стал регулярно ходить в церковь.
Вернувшись после срочной из армии, он устроился в бизнес-структуру, где стал невольным свидетелем жуткой расправы: за одну минуту очередью из автомата на пол офиса были скошены трое молодых людей, скончавшихся тут же, в лужах собственной крови. Но эти трое незадолго до своего последнего дня тоже положили на пол (кого – насмерть, кого – покалечили) нескольких своих конкурентов, поэтому вроде бы жалеть их особенно не стоило.
Но мой собеседник всех их хорошо знал, детство его прошло с ними на одной улице, и их гибель так потрясла его, что он долгое время не мог понять, зачем все эти житейские страсти, это соперничество, эта ненависть, если всё заканчивается кровью, моргом и горсткой пепла после кремации. Зачем?..
С этим вопросом он пришёл в церковь (точнее – его привела туда девушка, ставшая потом ему женой). И стал ходить постоянно.
– Мне там спокойно, – признался он. – Я знаю, что умру, может, даже – завтра или, допустим, сегодня ночью. И мне не страшно. Потому что тут я готовлюсь к другой жизни, и та, другая, будет зависеть от того, что я делаю здесь – плохого или хорошего… Стараюсь делать только хорошее…
Он говорил не торопясь, сцепив на столе узловато-крупные, мосластые руки, и по его лицу и задумчивому взгляду было видно, что ему в конце концов удалось вырвать себя из бессмысленного, жестокого, кровавого хаоса, в котором он несколько лет назад оказался.
В храме у него есть духовник, которому можно рассказать всё, что ложится тенью на душу, и всякий раз после такого разговора и он сам, и всё вокруг ему кажутся другими. Гораздо лучше, чем до исповеди.
Объяснить такое превращение он не может.
Я всё чаще вспоминаю встречу с этим парнем и его историю и всякий раз думаю: а ведь, судя по всему, он нашёл правильное для себя решение, придя в церковь. Как иначе он мог изжить в себе страх смерти?!
Но каково тем, кто к вере не пришёл? Каково всем атеистам, не способным в силу воспитания прийти к вере? Осознание неизбежного конца, я думаю, не может не угнетать их. Что делать им, особенно в преклонные годы, когда близящийся уход из жизни парализует волю, иссушает душу, гнетёт сердце?
, МОСКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ