Мы с шефом давно вместе pаботаем. Можно сказать, коpеша, хотя один сеpьёзный недостаток у шефа есть. Не пьёт. Зато всё остальное на месте. Ладный мужик, сметливый. Я его всем в пример ставлю, так и говорю: «Равняйтесь на Виктора!» Я даже сына своего в честь Витька Дмитрием назвал. Шеф ко мне тоже бережно относится и лишними поручениями не обижает, но вот недавно вызвал и говорит:
– Замечаешь, лето на дворе?
– Ну, ещё бы не заметить, – отвечаю. – Жарища-то какая!
– Лето, – продолжил шеф, – пора отпусков. Положим, отдел информации у нас поголовно в отпусках, а тут, как на грех, в Эрмитаже открылась выставка фламандской живописи, и материал к понедельнику нужен позарез. А так как ты у меня нагружен, мягко говоря, не сильно, сходи-ка туда на выходных. Чувствую, что хочешь спросить. Повышенный гонорар будет.
Вот если бы этого последнего шеф не сказал, я бы стал отнекиваться. А так думаю: «Зачем человека обижать? Тем более что руководитель он толковый, дельный».
В субботу совсем уж было по этому делу собрался, и буквально у лифта меня как обухом хватило: ёкалэмэнэ, он же мне не сказал, где этот Эрмитаж находится! Ох, гусь! А я его ещё похвалил.
Кто же так задания даёт?! «Пойди туда, не знаю куда» получается.
Хорошо, у меня есть дружбан, Аркадий. Аркаша всё знает. Даже такое. Пришлось мне возвращаться, беседы телефонные вести.
Ну, худо-бедно, добрался. Как я с тамошними бабками лаялся, как мне тапочки надевали, писать не буду. Это отдельная история. Начну прямо с того, как вошёл я в огромный зал. Залище, можно сказать. Вошёл – ахнул! Прям как на хоккей попал. Так же просторно, прохладно и, поскольку в тапочках, скользко. Когда первая растерянность с меня сошла, смотрю, народ по стеночкам жмётся.
Дай, думаю, погляжу, чего они там не видели. Подошёл – и присох, поскольку увидел её, свою картину! Прелесть такая, что словами, конечно, не передать. Но попробую.
Об огурчиках-помидорчиках, что по скатёрке раскиданы, писать нечего, у самих такого добра хватает. А вот в правом верхнем углу такое чудо выставлено, что дух захватывает. Эту бутылищу я сразу, несмотря на затемнение, заприметил. Сила! Таких я даже в коммерческих магазинах не встречал. Смотрю на неё, любуюсь и, представляете, через века чую, что не томатный сок в той бутылке, а что-то стоящее. Эх, ёксель-моксель, думаю, вот раньше люди жили-ели-пили! Не то что мы, вспомнить стыдно. Теперь по поводу «ели». Закуска ничуть не уступает, а наоборот, даже очень гармонирует. Огроменный кусок ветчины по центру лежит и аж светится.
Мягкий, розовый, как та птичка фламинго, о которой в песне поётся. Ох, как жаль мне было от той картины отходить. Но всё же отошёл. Правда, ненадолго. Испугался, что ветчины меньше станет, и вернулся назад. Караулить…
Вечером с бабками опять поругался, когда они меня выпихивали, ну а с расстройства, конечно… Оно и понятно. Не каждый день такие потрясения.
Утром встаю, голова тяжёлая, жена кричит: «Пиши, падлюка!» Это я ей сдуру о гонораре рассказал. Сел и думаю: «А что писать-то?» Опять Аркаше звоню. Он советует: перво-наперво отметь буйство красок, экспрессию, удачную постановку предметов. И добавь, что у фламандцев уверенный, хороший мазок. Тут я за фламандцев очень порадовался, потому что, как себя по молодости вспомню, всегда у меня плохой мазок был.
Вот, собственно, и всё. Как мне посоветовали, так я и написал. Отнёс шефу с чистой совестью и со спокойной душой, потому как, если у меня что не так, шеф живо поправит. Он во фламандской живописи не хуже моего разбирается.
Дежурный искусствовед , САНКТ-ПЕТЕРБУРГ