Продолжаем знакомить читателей «ЛГ» с талантливыми авторами, живущими не в Москве. И даже не в Санкт-Петербурге
Сегодня в гостях у «ЛГ» известный писатель из Кургана Виктор ПОТАНИН.
– Виктор Фёдорович, вся ваша жизнь протекала в русской глубинке. Не пытались ли вы хоть однажды вырваться из провинции в столицу?
– Нет, не пытался. Да и крепко держит нас в своих объятиях эта провинция. Но мы и не страдаем. Под словом «мы» я подразумеваю тех писателей, которые считают себя детьми русской деревни. Помните замечательный ряд – В. Белов, В. Распутин, В. Астафьев, Е. Носов, В. Крупин, В. Лихоносов… Всего около десяти имён. Где-то в конце того списка, или, как говорят, обоймы, стояла и моя фамилия, а всю эту обойму относили к «деревенской прозе». Термин этот, на мой взгляд, очень однобокий, поверхностный. Ну и что из того, ведь сами-то писатели остались и книги их тоже…
Только вот в последнее время наша мать – родная наша деревня – очень изменилась и согнулась от многих болезней. Но всё равно… Да, всё равно мы её уважаем и любим, и любовь эта какая-то особенно печальная и горькая. Я бы даже назвал её мучительной. Помните замечательную строчку у поэта: «Как солдат, обрубленный войной, ненужный, ничей, бережёт свою единственную ногу…» Так и мы бережём в своей памяти ту деревню, где прошло наше детство, где написались самые первые страницы…. И всё же, всё же какой-нибудь проницательный и думающий человек нет-нет да спросит: ну чем всё-таки держит-то вашу душу эта погибающая от современных реформ деревня? А я так же строго отвечу этому человеку: а ведь в этой деревне осталось наше детство, там же – и родительские могилки. Держит нашу душу и самое главное для писателя – наш живой и бесценный родной язык, который заходит там в дом прямо в створочку. Держит и сама природа, которая сохранила ещё в нашей глубинке свою первозданность. А ещё очаровывают нашу душу монотонные и затяжные дожди и, конечно же, зимние бураны, метели. Ах эти метели!.. И вот под эти мелодии за окном душа наша впадает в такую мечтательность, что впору писать стихи. А потом будет ещё и ранняя весна, и начнётся апрельский ледоход, который нынче можно увидеть только в провинции. Вот за всё это мы и ценим свою провинцию – за тишину, за потаённость, за ожидания каких-то сказок, чудес и внезапных радостей. Одним словом, за тот идеализм, который в наших столицах был осмеян ещё во времена Гончарова. Но всё равно мы и умирать-то собираемся здесь, в наших медвежьих углах. К тому же говорят, что чайки всегда умирают в своей гавани…
– Вы считаете, что русская провинция умирает?
– Да, повсюду видишь остовы разрушенных животноводческих ферм и построек, покосившиеся плетни и заборы, заброшенные домишки и хаты под замшелыми крышами – и всюду бурьян, бурьян. О Господи, почему так случилось, ну почему же?.. Но нет ответа, нет утешения. Ведь и люди такие же – уставшие, убитые наповал всеми нашими реформами и повсеместной разрухой. Вроде бы люди, а вроде бы и сухие листья. И среди этих печалей и ты живёшь как писатель, как человек. Ну а где же сам народ, кто же всё-таки работает на бывших колхозных полях, есть ли у нашей деревни хоть какая-то надежда?
Кстати, очень похожие вопросы задала однажды «ЛГ» Виктору Петровичу Астафьеву, а потом опубликовала интервью писателя под заголовком «Русский человек – такая бездна». Это стало одним из последних выступлений писателя. Виктор Астафьев сказал тогда, что народ российский хоть и частично, но всё-таки сохранился, но нации как таковой уже нет. И всё же проживают ещё по городам и весям мужики и бабы, особенно бабы, которые работают в поте лица. И если бы, мол, они не работали, то мы бы сейчас просто вымерли. И ещё много горького и честного сказал тогда писатель. Восемь лет прошло с той поры, и самого писателя уже нет на земле. Но его правда осталась. Больше того, некоторые беды в той же, к примеру, деревне ещё больше обострились. Да что говорить... Многие деревни в наши дни просто исчезают с лица земли, а вместе с ними убывают и наш народ, и наш великий русский язык. Об этом я написал недавно не очень весёлую повесть «Золотой ковчег». Она появилась вначале в журнале «Подъём», а потом вышла отдельным изданием в «Роман-газете». В своей повести я попробовал прикоснуться к самым горячим точкам в нашей глубинной, провинциальной жизни. Но эти темы ждут ещё своих Распутина и Белова. Так что всё впереди. К тому же в провинции всё же сохранились остатки наших стародавних привычек – например, читать книги и размышлять над прочитанным.
– Как вам видится с высоты вашего провинциального одиночества современный литературный процесс? Какие явления и события радуют, а что, наоборот, огорчает?
– Радует главное – что литература по-прежнему жива. Стоит открыть любую страницу «Литературной газеты», так сразу убеждаешься: не оскудевает талантами наша Российская земля. Ведь об этом – и аналитические статьи, и обзоры, рецензии и читательские отклики. Огорчает другое: за последние годы на книжный рынок нескончаемым потоком хлынули книги без языка, написанные вне стиля и вне эстетики. И почти все эти книги изданы за счёт средств автора. Нам говорят, что это коммерческая литература. Это чистый обман, потому что слово «литература» здесь совершенно лишнее. Но что делать? Наверное, пора возрождать институт рецензирования рукописей при наших издательствах, вводить в наш обиход и чисто нравственную редактуру и, конечно же, обсуждать все рукописи начинающих авторов в наших писательских организациях. А пока на душе тоскливо. Недавно написал на эту тему статью и опубликовал её в журнале «Тобол». А статью так и назвал – «Тоска по жаворонку». Мысль моя прозрачна – это тоска по стилю, по живому литературному языку, который должен же однажды вернуться на книжные страницы… У нас есть талантливая молодёжь. Особенно богата студенческая среда. И наверное, потому в Курганском государственном университете существует литературная студия. Я руковожу ею уже одиннадцать лет. За эти годы мы выпустили свыше 30 книг, многие из моих молодых коллег печатаются в столичных и в уральских журналах, а двое студийцев стали членами Союза писателей России. Представляли наш город мои воспитанники и на зональных совещаниях молодых в Каменск-Уральске и Сургуте. Хватит ворчать и досадовать на нашу молодёжь. С ней нужно дружить, с ней нужно работать. И тогда будут результаты. И появятся новые Распутины и Шукшины. Впрочем, кто-то скажет сейчас, что я – провинциальный идеалист. А я и не отрицаю. Ведь я только что признавался, что под шорохи осенних дождей и зимних метелей так хорошо пишется и мечтается. Вот мы и мечтаем…
– Вы сейчас вспомнили Василия Макаровича Шукшина. Нынешний год на Алтае – родине писателя – объявлен Годом Шукшина. Вы стали первым лауреатом Всероссийской Шукшинской литературной премии. Существует ли, на ваш взгляд, какая-то формула творчества Василия Шукшина? И возможно ли нынче появление нового Шукшина?
– Формулу творчества Шукшина сформулировал он сам: «Нравственность – есть правда». Да, он не уставал говорить о том, что главное в человеке – это совесть, совесть и совесть. Уже с первых своих рассказов и фильмов он выходил напрямик к народу и говорил с ним о самом главном. И это правда. Потому среди многих и многих современных писателей Василий Шукшин – наиболее народный писатель. Скажу больше: в своё время после фильмов Шукшина я долго не мог спокойно смотреть на работы других режиссёров. Меня угнетали в них унылость и серость диалогов, отсутствие больших мыслей и чувств. То же и с его прозой. Она как-то по-особенному живуча и потому бессмертна. Вот только мне не очень по душе это слово «чудик», которое приклеилось к его персонажам. Само слово родилось от названия одного из рассказов писателя и сразу же было подхвачено теми критиками, которые никогда не были в друзьях у Шукшина. Думается, эти люди хотели как-то принизить значение писателя, сделать из него некоего «областного автора», любителя жаргонных и просторечных словечек. Нечто подобное задумали сделать с Фёдором Панфёровым и, кстати, сделали. Сам же Шукшин называл своих героев «светлые души».
И второе: конечно же, писатель такого диапазона – «новый Шукшин» – был бы очень кстати в наши дни. Думаю, сейчас самое время признаться в том, что мы, многие писатели-провинциалы, относимся к Василию Макаровичу Шукшину как к святому. И от этого убеждения я не откажусь никогда….
Признаюсь: часто мне кажется, как-то решительно кажется, что Василий Шукшин и не покидал нас, а был вместе с нами все эти годы. Порой мне даже чудится, что я вижу его глаза, слышу его голос, чувствую, как волнуется и мучается его душа, переживая вместе с нами все нынешние российские беды. Одним словом, он совсем не захотел уплывать на тот берег, а вернулся опять к нам, в нашу провинцию, в свои Сростки. И опять прошу понимать меня абсолютно буквально. Ведь недавно, совершая поездку по Алтайской земле, я встретил великое множество очень талантливых людей, и мне всё время виделось в каком-нибудь мальчишке с берегов Катуни что-то удивительно шукшинское и давно знакомое. И душа моя прямо торжествовала и кричала кому-то: «Смотрите, смотрите! Это же его лицо, его взгляд и его глаза! Они к нам вернулись, и он снова с нами!» А ведь это правда: Год Шукшина, начавшийся на Алтае, обязательно прокатится по всем русским равнинам, и его достойно отметит вся наша читающая провинция. Я верю, что так и будет.
Беседу вёл