Талант понимать неброскую красоту, видеть не сиюминутное, а вечное – счастье, которое даётся немногим. Этого художника ещё в молодости счастливцем назвал сам Репин. В галерее Александра Киселёва «Даев, 33» открыта выставка выдающегося пейзажиста, «белорусского Левитана» – Витольда БЯЛЫНИЦКОГО-БИРУЛИ.
Витольд Каэтанович принадлежал к старинному дворянскому роду, известному с XIV века. Предок его Бируля упоминается в летописях времён Ивана Грозного. Второй частью фамилии род был обязан фамильному гербу, пожалованному этому семейству в середине XVI века польским королём Стефаном Баторием: белая подкова на голубом фоне называлась «бялыней». К середине XIX столетия от былой славы рода остались только легенды… и генетическая память, над которой не властно время. Не из её ли глубин выплеснулись на полотна художника жемчужно-белые снега и перламутрово-синие воды: совмещение стихий, когда весна уже началась, хотя зима ещё не кончилась, было любимым временем художника.
Кто-то когда-то, не важно, кто и когда, сказал, что картина становится твоей, если возникает непреодолимое желание войти в неё, стать её частью. Из пейзажей Бялыницкого-Бирули не хочется уходить, возвращаться в гудящую суету огромной столицы, от которой тебя отделяют только хрупкие стены галереи. Здесь другой мир, который дышит и живёт совсем иначе. Здесь слышно, как трещат на морозе деревья, как журчит, обкалывая тонкий ледок, лесной ручей, как шуршат под крыльями ветра багряные осенние листья... И приходит ощущение чуда. Но секрет его прост – художник обладал фантастическим даром останавливать мгновение. В своих воспоминаниях он писал: «Дни невозвратимы и в большинстве не повторяются. Взять, например, работу над этюдом. Вчера шёл, любовался местом и решил писать здесь этюд; сегодня пришёл на то же место (вот даже веточка, надломленная мною для того, чтобы уточнить, где сидеть и писать), а «место» исчезло: вчера были жемчужные облачка, на фоне которых рисовались обнажённые березки, а сегодня небеса гладкие, да и сам ты какой-то другой, не вчерашний». А в современных энциклопедиях всё это волшебство укладывается в сухую строчку: «В своем творчестве В.К. Бялыницкий-Бируля продолжал и развивал традиции русского лирического пейзажа XIX в.»
Судьба была к Витольду благосклонна с самого начала. Безмятежное детство в пусть небогатом, но тёплом, уютном родительском доме, наполненном добротой, светом и музыкой. Первый рисунок – «Аскольдова могила», изображённая шестилетним «художником» на куске обёрточной бумаги, в которую заворачивали сахар. Увлечение сына родители поддерживали. И хотя отец настоял, чтобы тот поступил во Владимирский кадетский корпус в Киеве, Витольд параллельно посещал рисовальную школу. Когда стало ясно, что к военной карьере у мальчика нет никаких наклонностей, не стал препятствовать смене поприща. Витольд с первого же раза поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где учился у таких мастеров, как Поленов, Коровин, Прянишников. На очередной выставке студенческих работ, которую каждый год устраивали в училище, картину «Из окрестностей Пятигорска» увидел Павел Михайлович Третьяков и приобрёл её для своей коллекции. В 20 лет попасть в собрание известнейшего в России ценителя живописи – о таком счастье можно было только мечтать. Третьяков даже пригласил молодого художник в гости – посмотреть, как разместили в галерее его картину.
Потом были награды на престижных международных конкурсах и выставках «передвижников», звание академика, но в 1917‑м дореволюционная слава не могла быть гарантом политической благонадёжности в глазах новой власти. Вопрос уехать или остаться перед художником даже не вставал, он прекрасно понимал, что вдали от родных краёв жить не сможет. Надо было приспосабливаться к новой жизни, не поступаясь ни творческими, ни жизненными принципами. Витольду Каэтановичу это удалось. В своей усадьбе «Чайка» на берегу озера Удомля он устроил художественную школу для крестьянских детей. Причём за помощью рискнул обратиться к самому Луначарскому. Но педагогика педагогикой, а что рисовать, если власти нужны не лесные ручьи и звонкие берёзки, а трудовые будни и праздники победившего пролетариата? Первой солидной работой стал «Бой у Никитских ворот». Впоследствии будут у него и индустриальные пейзажи, и полотна, воспевающие расцвет социалистического сельского хозяйства, но становиться «придворным художником» Витольд Бялыницкий-Бируля не собирался.
Выход был найден, простой и гениальный одновременно. Бялыницкий-Бируля становится, если можно так выразиться, основоположником жанра мемориального пейзажа. Он обращается к местам, где жили и творили гении русской культуры. В 1928 году он рисует окрестности Ясной Поляны, в 1937-м, в год столетия со дня гибели Пушкина, – виды Пушкинских Гор. В 1942-м, когда немцы только-только были отброшены от Москвы, он отправляется в Клин и чудом запечатлевает дом Петра Ильича Чайковского. Но настоящей «охранной грамотой» для художника стали два пейзажных цикла – Горки Ленинские и Гори, место, где прошло детство отца народов. Говорят, что в начале 30-х одну из картин на какой-то выставке увидел сам Сталин. Долго стоял, молча всматривался, наконец произнёс: «Очень похоже...» У вождя была хорошая память: много лет спустя он не колеблясь произвёл «бывшего дворянина» в народные художники СССР.
Писать о художнике – занятие неблагодарное. Как передать словами невесомость вибрирующего воздуха, пронизанного тонкими берёзовыми веточками, блики неверных теней от оседающих весенних сугробов, туман, который, кажется, существовал на холсте до того, как его коснулась кисть мастера, застенчивые полевые цветы, улыбающиеся солнышку на крошечных проталинках… Воистину мы живём в мире контрастов. Кажется совершенно непостижимым, что кто-то может называть себя художником, вставляя в рамку чистый холст и называя его «Автопортретом». И не чудо ли, что солидная галерея в самом центре Москвы отдаёт предпочтение не раскрученным воспевателям однополой любви и собирателям грязных консервных банок, а художнику, чьё имя стоит в одном ряду с Саврасовым, Левитаном, Куинджи...
Странно: далеко не все пейзажи художника озарены солнцем. Весеннее или осеннее ненастье на них запечатлено гораздо чаще, но тучи эти не вызывают ни горечи, ни уныния. Холсты его дышат теплом и радостью, негромкой, сдержанной, но именно радостью: «…в этих молчаливых созерцаниях вечера, сумерек, рассвета слушаешь тишину и биение своего сердца. Слушаешь и не можешь ничего написать, если бы даже этого хотелось. И уйти не в силах: жаль расстаться с тем, что видишь, и боишься спугнуть нахлынувшие, овладевшие тобой думы, мечты...» Может, так и живёт душа человеческая в предчувствии счастья? И правы философы, твердящие нам в течение тысяч лет, что счастье не нужно искать – оно всегда с нами, вернее, внутри нас. Не оттого ли в пейзажи Мастера хочется возвращаться снова и снова?