«Русский след» снова на экранах
Мы, похоже, снова в моде. По крайней мере если судить по фестивальному кино минувшего года. Ну то, что на ММКФ встретились «Незнакомка» Джузеппе Торнаторе и «Русский треугольник» Алеко Цабадзе, дело понятное. Где ещё делать акцент на эту тему, как не на киносмотре в столице России! Но плюс к этому на кинофестивале в Торонто престижный приз получил канадский режиссёр Дэвид Кроненберг, представивший ленту «Порок на экспорт», живописующий нравы русской мафии в английской столице. И не забудьте ещё «Душку» культового голландца Йоса Стеллинга, показанного в Москве на фестивале «Завтра». Я неслучайно упираю на фестивали, хотя все эти фильмы потом шли у нас в прокате. Речь не о каких-то там поделках, сделанных на скорую руку, а о фильмах серьёзных мастеров. И ироничный интеллектуал Стеллинг, и прославленный радикальностью и любовью к жёсткому взгляду Кроненберг, и умеющий снимать большое зрительское кино Торнаторе – люди известные, с ярким и самобытным талантом. Их не заподозришь в желании угодить конъюнктуре рынка или в том, что их «сломали» продюсеры.
Более того, создатели каждой из этих картин обнаружили недюжинный интерес к русской культуре. Актёр Вигго Мортенсен, проснувшийся знаменитым после роли Арагорна во «Властелине колец», а в фильме Кроненберга сыгравший «нашего» мафиози, выучил русский язык настолько хорошо, что даже на пресс-конференции впечатлял журналистов отсутствием акцента. Во время съёмок в России Мортенсен «сбежал» на Урал, где почти два месяца колесил по маленьким городкам и деревушкам, изучая «настоящих» русских. И даже общался, как он выразился в одном из интервью, «с людьми с криминальным прошлым, расспрашивая их о бандитском жаргоне, о татуировках». Короче, голливудскую звезду не упрекнёшь в отсутствии интереса к теме. Джузеппе Торнаторе вообще пригласил на роль несчастной русской секс-рабыни, разыскивающей своего ребёнка в Италии, Ксению Раппопорт. Чтобы уж снять вопрос о вживании в образ россиянки и проблему поиска идентичности героини… Что касается Стеллинга, то можно сказать, что он выиграл поединок со зрителем в тот момент, когда на пороге дома почтенного голландца появляется в заглавной роли Душки Сергей Маковецкий – в ушанке, с идиотским подарком и... тем фантастическим зеркальным взглядом, который способен, кажется, только отражать, но не даёт проникнуть в глубь души. Персонаж, именуемый Душкой, оказывается в этом смысле идеальной вещью в себе.
Строго говоря, и остальные герои – будь то русский мафиози, таинственный и элегантный, как Джеймс Бонд, или русская секс-рабыня, сексапильная, как Мэрилин Монро, и отважная, как Мата Хари, или загадочный киллер в фильме «Русский треугольник» – это такие сфинксы, над загадками которых ломают головы остальные действующие лица. Сам по себе этот приём вполне себе расхожий – нужен же крючок, чтобы держать зрительское внимание. Непонятный герой, особливо байронического склада злодей иль на худой конец страдающая от него жертва, – в литературе в ходу невесть с каких пор, а в кино, наверное, с момента его зарождения. Сюжет, собственно, для того и нужен, чтобы загадки разгадать, точки над «i» расставить и финал, желательно счастливый, обеспечить. Но фестивальное кино не может же, словно какой-нибудь заштатный фильм класса «В», позволить, чтобы рёбра сюжета торчали на всеобщее обозрение. Оно немедленно задействует высокую культуру, желательно классику. Поэтому ключ к загадочным русским незнакомцам и незнакомкам должна помочь отыскать великая русская литература. Без неё душу у Душки-русского никак не обнаружить.
И тут уж авторы не скупятся на цитаты, параллели и прочие интертекстуальные радости. Шофёра русской мафии зовут с набоковской прямотой – Лужин. Стеллинговский Душка, мягко говоря – немногословный, оставшись наедине с обворожительной девушкой, немедленно декламирует: «Я вас любил, любовь ещё быть может…». А как думаете, что может оставить киллер на чердаке, откуда расстрелял жертву? Напрягите воображение. Разумеется, роман «Бесы» Достоевского, пропахший порохом и гарью. Я не шучу. Авторы фильма «Русский треугольник» – тоже. Они снимали не какую-нибудь там сериальную лабуду, а серьёзное проблемное кино. А потому у них киллером становится не кто иной, как учитель литературы, потерявший под бомбёжками в Грозном жену. А если вы упоминаете Фёдора Михайловича и его романы, то считайте, что и объяснять больше ничего не надо. Великий писатель уже всё объяснил. Дескать, ищите ответы в русской классике. Она за всё ответит.
Комизм ситуации столь очевиден, что даже не имеет смысла вспоминать о бузине и киевском дядьке. Ну да, с логикой не очень. Но выступать на защиту классики – типа руки прочь от нашего Лужина, то бишь Набокова, а также Пушкина и Достоевского – совсем смешно. И ежу ясно, что дело не в классике. И тем более не в злонамеренности или невежестве создателей фильмов. Они, напротив, похоже, намеревались объясниться в любви к русской культуре. С другой стороны, режиссёры не учёные-слависты, у них свои задачи. И «русский след» в фильмах им нужен для своих авторских задач. Соответственно неплохо бы понять, для чего этим культурным и умным людям до зарезу понадобилась апелляция к русской культуре.
С Кроненбергом более-менее понятно. По-видимому, он искал экзотический материал, чтобы развить свои любимые идеи. Могли сгодиться, наверное, и японские якудзы, и итальянские доны корлеоне, но этот материал уже настолько привычен западному зрителю, что брать его – заведомо идти по проторённому пути. Иное дело – татуировки русских криминальных авторитетов, вполне годящиеся в качестве этнокультурной новинки. Соответственно криминальные татуировки (которые, понятное дело, экзотика и для самих русских, что, кстати, в фильме и обыгрывается) используются как знак иного непонятного страшного мира. Повторюсь, для Кроненберга непонятность и жестокость мира вообще – любимая тема. То, что он в данном случае связывает её с Россией, – вариация мотива. Пожалуй, в фильме «Порок на экспорт» этот мотив ещё и неожиданно смягчён. Можно, конечно, хихикать в трагический момент, когда Венсан Кассель в роли сына босса рыдает над младенцем, которого должен кинуть в холодные воды Темзы. Но для режиссёра, кажется, это способ указать на сентиментальность непредсказуемой русской души. Тут, кстати, жёсткое кино Кроненберга перекликается с мелодраматическим штилем Торнаторе.
В «Душке» – выстроенном как поэтическое размышление о любви и смерти – русские появляются вроде бы совсем в иной роли. Не ведающие хороших манер. Не знающие языка. Что-то вроде тех героев, о которых пел когда-то герой Миронова в «Бриллиантовой руке» – «на лицо ужасные, добрые внутри». Умеющие тем не менее выживать и приспосабливаться. В общем, загадочные живучие создания. Справедливости ради надо заметить: то обстоятельство, что благовоспитанный голландский журналист никак не может избавиться от Душки, в какой-то момент доводится до абсурда. Душка с его цитатами из Пушкина и глуповатыми манерами гоголевского Петрушки явно оказывается двойником героя. Закольцовывающий фильм сюжет с темой рождения и смерти в деревенском автобусе на просёлочной русской дороге окончательно переводит его в регистр притчи. Получается прям по Гройсу – русский как подсознание голландца. Несмотря на столь возвышенный оборот дела, всё же нельзя не заметить, что и тут наш Душка выступает как символ Другого, иррационального, невыразимого начала.
Но если русские берутся как символ непостижимой иррациональности, то неудивительно, что создатели фильмов эту самую иррациональность начинают педалировать. Просто чтобы подчеркнуть отличие: они не мы, мы не они. Отсюда до фарса – рукой подать.
Что, собственно, во всём этом нового? Понятно, что некогда в лентах про агента 007 русские ассоциировались только с мощью ракет и вездесущим KGB. Сейчас – с иррациональными Другими. На мой взгляд, новое всё же есть. Не только в том факте, что на дворе глобализация и этническая тема (в том числе российская) становится востребованной. Самое любопытное, по-моему, в том, что этническое рассматривается как способ отличия в глобальной культуре. Но не такого отличия, которое несёт глубокий потенциал (как его рассмотреть-узнать?), а такого, что видно с ходу – с лёту, с первого взгляда. Соответственно этническое должно иметь внешние закреплённые признаки. Понятно, что кокошники и сарафаны даже у деревенских бабушек не увидишь. Ищутся новые дифференциальные признаки. И на роль их вполне годятся как татуировки «людей в законе», так и цитаты из классики. Ведь важно не то, что стоит за различием, а его обозначение. Ну и, разумеется, узнаваемость «фишки» важна. Такие вот глобализации шаги саженьи получаются…
