Из дневников, написанных в осаждённой Москве
По документам она была Людмилой, но так её никто не называл. Только Милочкой…
Жила она с папой, мамой и младшим братом Колюшей недалеко от ВДНХ. В 1940 году Милочка окончила школу и поступила на фармацевтический факультет медицинского института. Появились ухажёры. Среди них старшекурсник, красавец Николай. Он влюбился в её косы. Каждая с руку толщиной, две тяжёлые косы спускались ниже пояса и заставляли Милочку держать голову высоко. Но ни надменной, ни высокомерной она не была.
Когда началась война, отца отправили в тыл готовить приём эвакуируемых заводов. Брат Колюша уже год как учился в лётном училище, а Николай, получив 21 июня диплом врача, 22-го уходил на фронт. Поздно ночью, уже в военной форме, он заскочил на минутку к Милочке, чтобы сказать, что очень её любит, что он обязательно вернётся, они поженятся, и у них родится дочка Олечка.
В холодные ноябрьские дни Милочке пришла в голову мысль вести дневник. Вот он у меня в руках, выгоревшая тетрадка в матерчатой обложке с потемневшими страницами. Свидетельница взросления в дни страшных испытаний осени и зимы 1941-го.
10 ноября. Написала письмо родной Ингочке, моей любимой подруженьке, но уверена, что она сейчас мало думает обо мне. До сих пор не могу понять, за что их семью отправили в Караганду. Неужели только за немецкую фамилию Фельдшау? Это или чудовищное недоразумение, или чудовищная глупость!
Я всё-таки чувствую, что эта бойня не доходит до меня до конца. Не об этом думаю. Скучаю по любимым подругам. Прочла «Пушкин в Михайловском». Хочется читать и читать. Стихи, посвящённые раньше незнакомым мне людям, стали до боли знакомыми и понятными. А эпиграммы до чего точные! Будто алмазными гранями блестят!.. Как близок он мне стал, как будто нас и не разделяет столетье! А ещё мир и война. И люди совсем другие. И озабочены не тем.
За сегодняшний вечер второй раз объявляют тревогу. Ужасно не люблю этот противный звук!
18 ноября. Вечер. Так и хочется сказать тишина. Но до тишины далеко. На улицах раздаются раскаты орудийных выстрелов. Как будто бочки пустые кто-то по чердаку катает.
Вчера пришла Женя Уткина за книгой, а с ней её мама, Вера Васильевна. Мы с Женей разговаривали, а наши мамы шептались, а потом и говорят: «Девчонки, вас нужно спрятать. Мало ли что может быть! Немцы совсем рядом. Давайте в Сокольниках землянку выроем, вы туда и спрячетесь».
Мы с Женей и не знали, что сказать. Может, они и правы. Но что-то не хочется думать ни о какой землянке. Хочется думать, что Москву не сдадут. Опять бомбёжка! Больше недели немцы налетают по 7–8 раз в сутки! Внутри постоянная тревога. Лечь бы, закрыть глаза и уши и думать о хорошем.
А хорошее есть! От моего братика Колюши, моего родного мальчугана сероглазого Женя вчера получила письмо. Пишет, что бреется, значит, возмужал. Но по тону письма чувствуется, что по дому скучает. Как мне хочется увидеть его весёлую рожицу, снова услышать его неиссякаемые остроты! Пишет, что учится хорошо, летает хорошо и кормят хорошо. А что потом? Фронт. Войне что-то не видно конца. Страшно за него. У него есть какая-то бесшабашность в характере, авантюрность.
Ну вот! Пока я всё это писала, из репродуктора раздалось: «Угроза воздушного нападения миновала! Отбой!» И какой радостный голос у диктора! Сразу чувствуется, что живой человек.
24 ноября. Кольцо вокруг Москвы сжимается. Носятся слухи, что Тула сдана уже три дня назад, а наши всё ещё говорят с ней по радио. Но за последние несколько дней только два раза была тревога. Удивительно, но я раньше не боялась этих тревог, а сейчас очень нервничаю…
25 ноября. Была сегодня в институте. Странно и страшно было вступать в молчаливое здание. Стенная газета, последние объявления. Не верилось, что здесь больше не учатся и не работают. Институт уехал в Пермь. Мне дали адрес, где я могу найти работу.
27 ноября. Ходили слухи, что на 26 ноября готовится генеральное наступление. И ничего нет. Все умы занимает один-единственный вопрос: как будет браться и сдаваться Москва? Одна женщина сказала, и я с ней согласна, что Москву сдадут, вернее, немцы возьмут так, как не брали ни один город. Всё-таки это столица! В одном из городов при его взятии наши предложили жителям бежать, а кто посмеет остаться, будет считаться врагом народа. Но куда бежать из Москвы, если она окружена?
Если впереди тебя враг, то пуля или бомба с самолёта – это ничего ещё. Но не всех поражает пуля или бомба, а вот голод и мороз достанут всех. Невольно думаешь, что лучше остаться и умереть здесь под пулями и бомбами! Но говорят, что будут выгонять насильно. Собственно, это вполне правдоподобно, не может же пастух оставить своё стадо на съедение волкам! Правда, вчера я краем уха подслушала разговор двух женщин, которые говорили, что правительство уже себе мирно живёт в немецком городе.
Меня только удивляет, откуда могут ползти такие слухи, просто возмутительно! Я, конечно, в такие слухи не верю. Если же будет твориться что-то неимоверное и смерть покажется спасением, то у меня есть две ампулки с ядом.
7 декабря. Вот уже два дня я работаю. Это слово и звучит как-то особенно величественно. Ра-бо-та-ю. Правда, с машинкой я не умею обращаться, и сумки получаются какие-то кривые. Приходится распарывать.
Вчера ходили с Женей Уткиной в баню. Обратно шли через Сокольники. Навстречу нам то и дело попадались солдаты в дублёных белых полушубках, перетянутых широкими ремнями. У многих из них на плечах висели противогазные сумки, такие, как шью я. Многие нам приветливо улыбались, и все были такие симпатичные, румяные от мороза. Они казались мне очень сильными, прямо могучими богатырями из сказки. И я подумала, что с такими ребятами, ну, не может быть Москва сдана!
18 декабря. Всё время шью и перешиваю эти сумки. Не получаются они у меня! Или машинка плохая, или у меня руки плохие. Но не в этом дело! Ура! Немцы отходят от Москвы и с 12 декабря начали терпеть поражения! Бомбёжек больше нет. Один раз была «случайная» тревога, так мы даже очень удивились. Такое настроение, что война уже кончилась, и притом в нашу пользу! Вернётся ли мой любимый? И будет ли у нас дочка Олечка?
19 декабря. Пришло письмо от папы из Улан-Удэ. Пишет, что он (не один, конечно) помогал организовывать производство военного обмундирования. И монголы пошили и загрузили для нашей армии несколько эшелонов овчинных тулупов. Пишет, что когда отошёл первый состав, он сел на землю и расплакался от счастья. Вот, оказывается, в чьих тулупах были те бойцы, которых мы с Женей встретили тогда в Сокольниках! Это папа, как оказалось, привет мне передал! А ещё он написал, что недавно начал кашлять кровью. Но пытался успокоить тем, что его лечат китайцы, вкалывая в кожу длинные иголки. Как туберкулёз можно иголками вылечить?
24 декабря. Получила письмо от братика моего родного и фотокарточку. Глаза у него грустные, хотя и пишет, что всё хорошо. Просит прислать ему посылочку с конфетами. Он думает, что в Москве всё, как до войны, – и мясо, и масло, и конфеты в коробках. За простыми макаронами мама стоит в очереди по два часа. Есть хочется всё время.
25 декабря. Ура! Мой институт приглашает студентов зайти для перерегистрации! Снова начну учиться! Как она пойдёт, моя учёба? Придётся потрудиться. Мне в практической жизни не хватает смекалки, быстрой сообразительности. Но зато я упорная. Возьму терпением и настойчивостью. Ведь одолела же я эти сумки противогазные! Сейчас любо-дорого посмотреть.
Наверное, самыми нужными будут знания по организации снабжения лекарствами фронтовых госпиталей. В каком-то из них стоит сейчас, наверное, за операционным столом Николай. Я верю, я знаю, что он жив! Несколько дней назад я отломила вишнёвую веточку от дерева у дома и загадала: если она распустится, значит, мы увидимся. Она зацвела!
15 февраля 1942 года. Сегодня в 6 часов утра мне исполнилось 22 года! Как много прожито, как мало сделано! Ещё над нами веет ветер этой ужасной войны. Но сегодня не буду о грустном. Приготовлю гостям праздничный обед: будет суп из костей с мясом, заправленный пшеницей, потом оладьи из картофельной шелухи и хлебный квас. Гуляем!..
Ольга Онуфриева
P.S. Это всего несколько страничек из дневника моей мамы – Людмилы Станиславовны Онуфриевой. После окончания института она работала в ГАПУ – Главном аптечном управлении СССР – и занималась восстановлением и снабжением лекарствами аптек при больницах и госпиталях на освобождённых и даже на оккупированных территориях.
Мой папа – Онуфриев Николай Борисович почти всю войну прошёл фронтовым хирургом. Был ранен под Ельней. После второго ранения в 1944 году в Германии вернулся с госпиталем в Москву и потом проработал в нём до конца жизни. Поженились мама с папой в 1945 году, а в 1947-м родилась я, дочка Олечка.