Как случилось то, о чём Александр Межиров написал в одном из стихотворений американского периода?
Всё круче возраст забирает,
Блажными мыслями бедней
От года к году забавляет.
Но и на самом склоне дней
И при таком солидном стаже,
Когда одуматься пора,
Всё для меня игра, и даже
То, что и вовсе не игра.
И даже крадучись по краю,
В невозвращенца, в беглеца
И в эмиграцию играю.
И доиграю до конца.
Это небывалое заявление обрушилось неожиданностью. Игра даже и в эмиграцию? Даже в такую, кажется, отдельную, не подчиняющуюся ничему область.
Но и здесь для него была – воля Игры, её зов, веление! А в них, как всегда, сопредельные с ней, – увлечённость и сопровождающий её азарт!
Cнова удивительным образом в чужой стране пришла на помощь протяжённость сквозь всю жизнь так любимого им и спасительного мира Игры.
Как будто предвидя будущее, он задолго написал, взывая: «Храм дощатый одноглавый, / В час треклятый помоги! / Я люблю твои булавы / С тусклым проблеском фольги...» («Апология цирка»). И сущность характера откликнулась на призыв, подсказав совсем иное ощущение эмиграции.
Наверно, на путь непреодолимых увлечений упорно и неотступно влечёт (в данном случае не тавтология) то, что изначально заложено в человеке. Хотя и случай определяет многое. И вот ранней страстью, наравне с Поэзией, становится для Межирова игра в карты.
Отец школьного друга и однокласника, и сам профессиональный игрок начал обучать карточной игре своего сына и Шуру, как Межирова называли в семье, когда им было всего 12 лет. С тех пор эта древняя игра, которая очень сложна и требует блестящей памяти, была постоянной неотвратимой страстью поэта.
Занятия с двумя мальчиками, этот подпольный, конечно же, в те времена игрок проводил с неукоснительной регулярностью. А ученики, к его великой радости, оказались способными. Межиров рассказывал, что в процессе игры помнил все вышедшие из колоды карты. Таким образом практически точно зная, какие ещё остались на руках и в колоде.
Такая же невероятная память – поставлю это рядом! – была у него и на стихи, чужие и свои. Он мог читать их наизусть часами, не ошибаясь ни в одной строчке, кстати, в это время его оставляло заикание, возникшее от контузии на войне.
Он играл в карты с выдающимися игроками. В молодые годы порой много проигрывал, что вызывало немалые трения в семье. Только гораздо поздней, уже в зрелом и преклонном возрасте, достиг в этой области по-настоящему высокого уровня.
Игра, которую он так любил и в жизни, преображала и будни во вторую реальность, ту, что он высоко ценил в искусстве, считая её неотъемлемой особенностью всякого подлинного художественного произведения. Однажды он записал: «Действительность, какая она есть, для стихов не годится. Её надо создавать. Даже опираться на неё слишком тяжело не следует. Она должна быть преодолена, т.е. преображена. Иначе не получится ничего, кроме информации. Но сложность в том, что и уходить от первой реальности слишком далеко ни в коем случае нельзя. Соразмерить всё это способна только божественная интуиция.
Гёте: Сущность Поэзии – звук». 28 августа 2000 г.
Так и сближались, переливаясь друг в друга, фантазии, бытовые и поэтические, с мечтами об Идеале в историческом пространстве. Все они отсюда: «Мальчик жил на окраине города Колпино. / Фантазёр и мечтатель. Его называли лгунишкой...» Называли так со стороны, не понимая внутренней потребности во всё преобразующей Мечте. А не Мечта ли вместе с Утопией глубинно правят миром? Утопия, пусть и недолго существующая, но – вечный Идеал грезящегося миропорядка, его воодушевляющая «неистовая высота» (из «Через полвека»).
Когда сошли утопии с орбиты
И обнажилось мировое зло,
Не из народа, из низов элиты
Коричневое что-то поползло.
Однако без утопий невозможен
Миропорядок, и опять они
Вернутся на орбиту, как бы ложен
Их смысл высокий ни был искони.
Причиной ухода в мир Игры и фантазий была нарастающая усталось и от творческих усилий, часто не только приносящих блаженство, но и мучительных. «Прекрасное – трудно», – сказал Платон. И от пребывания в литературном мире, который плотно перемешан со своими порой невыносимыми окололитературными особенностями. «В разлюли-малине распроклятой, /На Монмартре нашем дорогом...», как назвал их Межиров в своём выдающемся «Alter Ego».
«Мадам Литература...» произносила и произносит с всезнающей горькой усмешкой, имея в виду условия существования этой «литературной среды», моя мама, жена А. Межирова, а теперь его вдова.
В письме из Америки в журнал «Арион» Алексею Алёхину, которое сопровождало подборку пересылаемых для публикации его новых стихов, он написал о друзьях, московских бильярдистах: «Я только их любил и люблю, этих людей. Всё остальное было пустое, пьяное, литераторское. Передайте им, пожалуйста, мой братский привет». Общение с этим кругом было для него и свежим дыханием, и переключением, ускользанием в любимый им мир. В нашей маленькой литфондовской даче, в его кабинете, занимавшем весь второй этаж, стоял огромный профессиональный бильярдный стол, на котором играли приходившие в гости выдающиеся бильярдисты.
Умру – придут и разберут
Бильярдный этот стол...
Заходил со своей соседней дачи поиграть в бильярд Евгений Евтушенко, приезжал Игорь Шкляревский, устраивались настоящие турниры с профессионалами. Долгое время гениальный игрок Ашот Потикян – впоследствии получивший звание первого кия Советского Союза – был литературным секретарём А. Межирова, так писатели спасали в те годы этот подпольный преследуемый спорт, который только позднее стал официально признанным. Ашот говорил мне, что в бильярдной игре выражается всё мироздание, что в ней – таблица Менделеева со всеми его элементами. Конечно, это же прекрасно понимал и ощущал и Межиров.
А вот какой разговор состоялся с ним, Почётным Председателем Бильярдной Федерации CCCР и уполномоченным вести переговоры и дискуссии по развитию бильярдного спорта, в передаче «Бильярд» на радио «Свобода» (не найдены в архиве Межирова ни его где-то затерявшиеся награды, ордена, ни книжечка и знак лауреата Государственной премии СССР в области поэзии, полученной в 1986 году, а это удостоверение есть!):
Игорь Померанцев: Начнём с поэта Александра Межирова, которого порой называют Крёстным отцом русского Бильярда.
Александр Межиров: На бильярдном столе всё время происходит то, что в жизни: удар или отыгрыш, созидание позиции или прямая необходимость забить шар в лузу. И не так-то легко вывести его из системы вечных ценностей. Чего только у нас с ним не делали. Официально он был разрешён, а фактически – запрещённая игра. <…> И всё-таки бильярд выжил.
Игорь Померанцев: Александр Петрович, для вас как-то связаны Бильярд и Поэзия?
Александр Межиров: Может быть, игра была для меня поисками пространства хоть какой-то независимости. Там, где я работал, в подмосковной сторожке, стояли два стола – один небольшой письменный, другой – намного больше, бильярдный. Его собрал для меня Егор Митасов, поэт, редкостный мастер бильярдной игры. Собрал в память о моём кумире Николае Ивановиче Березине (великий бильярдист, упомянутый в стихотворении «Умру – придут и разберут...» – З.М.).
Но вот – Цирк! Другая близкая к Игре страсть Александра Межирова. С молодости он любил этот вид искусства.
Я жил в их мире милом,
В традициях веков,
И был моим кумиром
Жонглёр Ольховиков.
Он внуком был и сыном
Тех, кто сошёл давно.
На крупе лошадином
Работал без панно.
Юпитеры немели,
Манеж клубился тьмой.
Из цирка по метели
Мы ехали домой.
Я жил в морозной пыли,
Закутанный в снега.
Меня писать учили
Тулуз-Лотрек, Дега.
(«Москва. Мороз. Россия»)
И вот Александр Межиров уже говорит о цирке:
«Это такое искусство, где притворство невозможно. В этом смысле Цирк – это Истина. Цирк – всегда был моей мечтой. А у Ольховикова, в гримёрной которого я нахожусь, Цирк был и Реальностью и Мечтой. Реальность и Мечта слились воедино и возник этот замечательный артист.
Метель взмахнула рукавом –
И в шарабане цирковом
Родился сын у акробатки.
А в шарабане для него
Не оказалось ничего,
Ни колыбели, ни кроватки.
Скрипела пёстрая дуга,
И на спине у битюга
Проблескивал кристалик соли.
Спешила труппа на гастроли.
(из «Баллады о цирке»)
Кто-то из русских писателей сказал, что Гамлет – это не литературный образ, а что Гамлет – это постоянное состоянье всех людей, которые живут на земле. Точно так же универсально я всегда понимал и чувствовал Цирк. Цирк – это постоянное состоянье, в котором все люди, живущие на земле, всегда находятся. Потому что человек, хочет он того или не хочет, с самых малых лет всегда идёт по проволоке, и иногда идёт без лонжи, иногда срывается с этой проволоки и падает на манеж бытия, в опилки бытия, в песок бытия. Человек всю жизнь бросает булавы и иногда, к сожалению, роняет их, он не может справиться со всеми своими обязанностями, он бросает большее количество колец, чем это возможно, и они падают на тот же манеж». (Монолог из документального фильма «Цирк нашего детства», 1983 г.)
Мечтая о мотогонках по вертикальной стене, о кривых рогах «Индиана», он писал, вкладывая все духовные силы в «Балладу о цирке», «Аттракцион», «Апологию цирка», больше чем проживая свою мечту, а ведь известно, что и её энергия не исчезает бесследно.
Он спит. Затекает десница
Под тяжестью наспанной выи.
Стена вертикальная снится,
Рога мотоцикла кривые.
Зоя Межирова