Это мне много лет тому назад рассказала мама.
В те апрельские дни 1961 года, когда мир ещё даже не мог предположить, что вот-вот откроет рот от удивления и восхищения от полёта Юрия Гагарина в космос, она получила письмо от моего отца, который находился в командировке. Мама знала, что муж сорвался по журналистским делам в Казахстан, а зачем – понятия не имела, давно привыкнув к постоянным неожиданным и порой длительным его отъездам.
То отец на Северном полюсе, то на Южном, то где-то в глубинах океана на атомной подлодке, то на атомном ледоколе «Ленин», а то где-то за границей...
В каком центре, что за центр, не сообщал.
Мама не поняла, что отца опечалило в Казахстане. Ведь она и не подозревала, что он был в казахстанской степи на Байконуре, о котором мало кто слышал. И догадалась об этом лишь 12 апреля, когда объявили о полёте первого человека в космос.
Для меня так и осталось загадкой, почему отец назвал Байконур «центром всероссийского разгильдяйства», поскольку о том письме мама вспомнила уже после его смерти, а ей он про это ничего не рассказывал. Видимо, в суматохе текущих дел про «разгильдяйство» все просто забыли.
Как бы там ни было, именно «центр всероссийского разгильдяйства» 12 апреля 1961 года ошеломил мир неслыханной досель дерзостью и величием советской научной и инженерной мысли, техническим прогрессом, человеческим мужеством и подвигом.
В 60-ю годовщину полёта в космос Юрия Гагарина я вспомнил о чуть курьёзном эпизоде не потому, что хочу принизить значение невероятного события, а просто потому, что так было. Это маленький штрих к картине великой истории.
О том, как они путешествовали, в том числе по Бразилии, я рассказывал в «ЛГ» в 2018 году, в годовщину гибели Юрия Алексеевича, в материале «У нас только один Юра!». Сегодня же приведу слова из воспоминаний отца, когда они покидали Бразилию. Эти слова также не публиковались ранее.
«...Из Бразилии вылетали поздно ночью. Вскоре снова были над экватором, над просторами сельвы, сквозь дебри которой где-то там, внизу, несла свои воды могучая Амазонка.
Начинался рассвет. Почти все дремали. Юрий Алексеевич сидел у окна и смотрел, как где-то далеко у горизонта занимался новый день, и край неба уже начинал теплеть нежно-розовым пламенем. Постепенно переходя в синее, пламя зари упиралось в тёмную завесу огромного чёрного неба, в необъятных просторах которого то там, то здесь стыли одинокие предутренние звёзды.
– Вот почти так же выглядит наша Земля и оттуда, из космоса. Только округлость горизонта чувствуется там куда сильнее, – сказал Юрий.
– А это, по-вашему, что такое? – спросил я у него, показывая вниз на тёмную землю, где изредка, но довольно заметно вспыхивали какие-то огни. – Под нами – дикие джунгли, городов никаких, и вдруг огни.
– Ну какие тут могут быть огни? – с сомнением произнёс Юрий Алексеевич, но всё же приник к иллюминатору. – И верно, – увидел он вскоре вспышки, похожие на искры.
– Что же это?
– Что? – задумался космонавт. И вдруг рассмеялся: – Это, должно быть, людоеды ножи точат.
Но, оторвавшись от окна, сказал уже серьёзно:
– Только подумать, сколько ещё предстоит сделать на земле. Человек – уже космонавт и ещё дикарь из амазонской сельвы. Если бы холодные и горячие войны не отнимали так много сил и средств у народов!..
Самолёт наш шёл на север. Советского космонавта ждали в Канаде на Пагуошской конференции учёных по разоружению, международной безопасности и сотрудничеству.»
Да, Юрия Алексеевича знали, ждали и любили везде. Одна его тёплая улыбка растапливала любые льды. Эта улыбка стоит на одном пьедестале с его космическим подвигом.
Как же этой улыбки не хватает сегодняшнему миру!
Подумайте!
Никита Барашев, собкор «ЛГ», Рим
Фото Павла Барашева (публикуются впервые)