Замечательному болгарскому поэту Валерию Петрову исполнилось 90 лет. Его личный праздник превратился в праздник всей болгарской литературы, так как именно Валерий Петров олицетворяет её сегодня, давая ей силу. И – надежду на то, что она будет жить в веках.
В. Петров родился 22 апреля 1920 года в Софии. По образованию он врач, а по призванию и профессии – поэт, переводчик, драматург, киносценарист, публицист. Свои первые стихотворения опубликовал в 40-е годы ХХ века. Валерий Петров принадлежит к поколению, которое прославили такие имена, как Никола Вапцаров, Богомил Райнов, Веселин Ханчев, Александр Вутимский, Божидар Божилов, Эмилиян Станев.
Валерий Петров всегда пишет о том, что происходило в действительности, на его глазах, рассказывает о событиях, героем которых был он сам. Лёгкий стих, шутливая интонация, ироничность создают впечатление, что это просто зарисовки чего-то несерьёзного, обыденного. Однако очень скоро читатель начинает понимать, какой огромный мир открывает ему В. Петров – поэт нового типа, представитель современного типа общества, родоначальник иной социальной и эстетической эпохи.
Лирический герой Валерия Петрова – носитель изначального добра, добра как источника справедливости. Жизнь людей в его понимании – это гармония с природой, осознание её величия, спокойствия и всемогущества. Незначительные конфликты, возникающие время от времени, и даже горе людей не нарушают великолепия человеческого существования.
Герой Валерия Петрова живёт просто, постоянно размышляя о своём несовершенстве, считая себя недостойным богатства и робея перед величием природы. В сущности, и трудные минуты не являются трудным испытанием. Они могут лишь на какое-то время смутить и озадачить. Жить приятно потому, что жизнь устроена красиво и гармонично, и ещё потому, что она справедлива.
Гармония в мире Валерия Петрова – образ жизни человека и идеальная форма обустройства общества. Это одна из ярких особенностей его поэзии. У него всё как на полотне художника – место действия, цвет, авторская позиция. Герои живут вместе, единение делает их сильными, умными и уверенными в своём будущем. Сплачивает всех любовь.
Валерия Петрова можно назвать поэтом повседневности, поэтизация которой является, возможно, самой существенной чертой литературы нового, коллективистского общества. Гармоничное обустройство этой повседневности – объединяющее начало, нравственный и политический идеал.
Не стану, однако, утверждать, что это идиллический мир покорных людей, которые с кротостью принимают жизнь такой, какая она есть, и руководствуются только своими природными инстинктами. Наоборот, человек Валерия Петрова заряжен внутренней динамикой, готовностью противостоять всему уродливому и несправедливому. Душевная чистота и отзывчивость сочетаются с высоким интеллектом и гражданственностью. Перемены в жизни воспринимаются с детской непосредственностью. Богатое воображение дополняет реализм суровой действительности.
Своим творчеством на протяжении более 60 лет Валерий Петров доказывает, что писатель, как правило, принадлежит только к одному типу социального устройства. Он продолжает о нём писать даже тогда, когда этому строю пришёл на смену другой. Сущность писателя остаётся неизменной, потому что сформирована духом своего социума. Смерть социума не означает смерти автора. В более поздний период (в конце 60-х и в 70-е годы) Валерий Петров продолжает активно писать, оценивая жизнь с прежних позиций. Однако, поскольку в обществе произошли негативные перемены, более отчётливо зазвучали сатирические нотки. Другими стали и герои, выросшие на всё ещё прекрасной родине. Самым страшным поэт считает глупость и бюрократию, которые пресекают любую попытку обновления. Но даже и тогда, когда В. Петров выступает как критик и бичует недостатки, он делает это с добродушной улыбкой и надеждой, что всё негативное временно и скоро вновь восторжествует добро.
Валерий Петров, к нашей общей радости, исполнен вдохновения. Его стихам последнего времени по-прежнему присущи жизненная сила, бодрость духа, задор и свежесть, а также самоирония, характерная для его ранней поэзии. Такого творческого долголетия и такой мировоззренческой молодости болгарская литература ещё не знала.
Перевод
Печальный парадокс
Зачем мы пишем? И в ответ
на этот каверзный вопрос
нам говорят: «Секрет предельно прост,
вернее – его нет.
Что изменилось со времён Гомера? Днесь
главнейший стимул для поэта –
желание в стихах остаться здесь,
с потомками, в томах, в треклятой
славе этой.
Но что вся слава, если вас
она привычно щекотать не будет
на свете том? Задумайся хоть раз,
честолюбивый автор...»
Правы, правы люди.
Ведь если подсчитать не торопясь,
сколько таланта, времени
мы тратим на бессмысленную вязь
стишков наивных, глупостью беременных, –
становится совсем не по себе, –
вот парадокс, а что, скажите, делать?
Жизнь изменилась, сам я загрубел
и зачерствел весь – от души до тела.
Бредут по улицам – смотрю – и там, и тут,
как марсиане – нам на смену:
с мобильниками, с пирсингом, в тату
юнцы зелёные; им море по колено.
Всё меньше книг, разросся Интернет.
(Когда я был впервые напечатан?)
А молодым и горя нет –
снуют по чатам.
Но мы-то, мы-то! Сами пишем так,
что отбиваем к чтенью всякую охоту;
и если некий любознательный чудак
заглянет в наши опусы – зевотой
тотчас же вынесет суровый приговор.
И поделом – не плавает топор!
А ведь в Европе нас переводили, да,
и даже издавали.
Читали, спросите? Отвечу без стыда –
едва ли.
Мне говорят: «Ты старый ретроград,
уймись, со славой всё предрешено».
Какой, однако, вычурный расклад:
дожил до будущего, только где оно?
Горечавка
Я б, конечно, взял того туриста,
старенького, с лысиной бугристой.
Я ж не рвач (хотя и не бездельник),
многих подвозил без всяких денег.
А сейчас летел, свободен, с песней,
и – сомнений нет – поинтересней
мог бы путь мой однотонный длиться,
если б удалось разговориться
с этим старикашкой… Но намедни,
от жары ополоумев летней,
фару мне разбили хулиганы,
а потом ещё какой-то пьяный
нагрубил и скрылся в подворотне…
Может быть, очухавшись сегодня,
он гуляет, ни о чём не помня,
и не знает, хам, как нелегко мне.
Может, тот турист и есть пьянчуга?
Вроде не похож. Однако другом
я не посчитал его и ногу
с тормоза убрал – несись, дорога!
В зеркале он быстро уменьшался,
у него не оставалось шансов,
лишь в руках – букетик невеликий
горечавки пыльной, желтоликой.
Он мне помахал вдогонку, – значит,
зла не держит, да и как иначе?
Впрочем, может статься и такое –
завтра он, задетый за живое,
не окажет мелкую услугу
ни простому встречному, ни другу.
Так и будут постоянно длиться
глупые обиды – вереницей.
Так вот мы становимся чужими,
нервными, зловредными; пружиня
от любого взгляда – без затравки.
А на всех не хватит горечавки.
Перевод
***
Однажды на заснеженной аллее
Увидел я следы: «он» вместе с «нею»
Прошёл. И я – вослед по их следам.
Вам то, что я увидел, передам.
Вот здесь над нею он стряхнул снежок,
А там она изящный сапожок
Сняла, как будто вытряхнуть хотела
Попавший снег. И трепетало тело
Её, когда, ладошку уперев
В его ладонь, она стояла рядом…
Седые хлопья падали с дерев,
Пылали щёки и встречались взгляды.
Сквозь тишину дробил удары дятел,
Застывший лес был свеж и так приятен!..
Я продолжал идти по их следам,
Рисуя их игру в воображеньи:
Вот тут они смеялись, ну а там,
Остановив весёлое круженье,
Он засмотрелся на её глаза,
Подумав: неужели всё не снится?
А после слово нежное сказал
И видел, как на девичьей реснице
Искрясь, снежинка-звёздочка дрожит, –
Должно быть, так прекрасен этот вид!
И он смотрел на это трепетанье,
И таял иней от её дыханья
На мягком ворсе шарфа. В губы, в шею
Её он целовал – каков мошенник!
Ты погляди! Вот это поцелуи!
Я чуть не злился и, почти ревнуя,
Увидел вдруг: следы их разошлись…
Так что ж случилось между ними, право?
Ушёл налево он, она – направо,
Не постояв на повороте первом…
Неужто расставанье, слёзы, нервы?
Влюблённые порою так странны…
Я постоял средь белой тишины
И понял, засмеявшись грустным смехом:
Моё воображение – помеха,
Они прошли, но только не в объятьях,
Как попытался их воображать я.
Они прошли, но с разницею в час, –
Случайные, чужие… Сколько раз
Могло случиться то, что не случилось!
Вечерняя заря едва лучилась,
В лесу заснеженном ни шороха, ни звука, –
Царит печаль в пустом лесу из бука…
Маленький домик
Куда исчез ты, малый домик, –
Со старым барельефом – дверь? –
Его железною ладонью
Сметает прочь железный зверь.
Где был балкон, плющом овитый,
И печь под ним, как изваянье,
Вся покорёжена, разбита,
Торчит оградка в страшной яме.
Ты разделял людскую радость,
Печалью был обременён…
За два-три дня – какая малость! –
Тебя разрушил дух времён!
Что ты оставил нам, помимо
Покуда уцелевших стен? –
В чужом альбоме смутный снимок,
Свою полуденную тень?
Две новые многоэтажки
Над прожитым тобой нависли…
Меж стен твоих порхают пташки
И бродят тягостные мысли
О том, увы, что непременно
Всё, нами созданное, бренно,
Что дух не устремляем ввысь –
Мы редко ищем жизни смысл.
Перевод