Отрывок из повести
(1935)
...Сабир сказал, что мы не должны терять ни минуты, а сразу же приступить к осмотру пещеры. Мне он приказал обыскать скелеты и всё найденное принести ему. Я понял, что он нарочно это сделал для того, чтобы я отказался и он мог бы меня опять при всех унизить. А я не отказался. Пошёл и стал их обыскивать, у всех у них были пистолеты и удостоверения, и у всех трёх эсэсовцев в кармане были семейные фотографии с жёнами и детьми. Я вытащил из карманов какие-то ключи, носовые платки, деньги. А у того, что в комбинезоне, неэсэсовца, я нашёл в кармане небольшую книжечку в картонном переплёте, я, как раскрыл её, понял, что это самое интересное из того, что нашёл, – оказалось, это разговорник, немецко-русский разговорник. Первые страницы были слипшимися, ничего на них нельзя было разобрать, а остальные, большинство, сохранились нормально, можно было читать…
Я всё этот немецко-русский разговорник перечитывал. Жаль, что нам не словарь попался, а разговорник. Словарь бы нам очень понадобился...
Там много всякой всячины было, а самое интересное я прочитал, когда дошёл до разделов «Предупреждение о наказании» и «Разговор с военнопленными или партизаном». Сплошные угрозы. За всё смертная казнь – или расстрел, или повешение. «За появление на улице позже десяти вечера – расстрел», «За укрывательство в доме коммуниста – в скобках «партизана, военного» – смерть». Почти за всё смерть полагалась, оказывается. Даже за невыход на работу. Я теперь понял, что это слово означает, Tod, которое я видел в надписи около красного рубильника. По всему было видно, что «смерть», – оно встречалось во всех почти предложениях, где речь шла о смертной казни. За любой пустяк полагалась смерть, как будто человеческая жизнь вообще ничего не стоит. Это значит, если у человека испортились часы и он, не зная, что уже поздно, вышел на улицу в половине одиннадцатого, то любой патрульный мог его застрелить. Из того, что я прочитал в этом разговорнике, получалось так. Я ещё немного почитал, а потом сам не заметил, как уснул...