ТЕЛЕ 
КЛАССИКА
За несколько дней до начала показа телесериала «Преступление и наказание» по другому каналу в очередной раз прошёл «Ночной дозор». Не отношусь к хулителям этого фильма (книгу не читал): вполне убедительно (и без натужной серьёзности) показано, что добрые и злые силы ежесекундно находятся в борьбе за человека, постоянно рядом и следят за ним, но зависят от его свободного выбора; и этот выбор определит всю дальнейшую жизнь. Одно из отличий такого рода искусства от произведений Достоевского вот в чём: вся эта космическая борьба совершается в тихой беседе двух людей в захудалом трактире или в ночном чтении Евангелия в каморке девочки-проститутки и пришедшего к ней за спасительным Словом студента «из мещан». Это и есть «реализм в высшем смысле», как называл свой творческий метод сам Достоевский.
Но как выразить всё это средствами визуального искусства? Впрочем, сначала надо, наверное, задаться другим вопросом: какова цель – познакомить зрителей с сюжетом произведения или постараться «заразить» их миром Достоевского, его духом? Дм. Светозаров неоднократно подчёркивал в своих интервью, что выбирает первое. Но эти два решения кажутся альтернативными только на первый взгляд. Главный сюжет произведений Достоевского – движение человека и человечества к Богу или от Него.
Дм. Светозаров утверждает, что, поскольку работал «на массовую аудиторию», видел свою задачу исключительно просветительской: представить зрителям каноническое прочтение романа, без «режиссёрских трактовок». При этом понимая содержание романа так: Раскольников – неудачник, а роман доказывает, что убивать, даже во имя благих целей, нельзя (сужу по его высказываниям и по фильму). Странно, что роман с таким «каноническим» прочтением считается одной из величайших книг мира. Да и вопрос неизбежный в таком случае возникает: почему нельзя? «Арифметика» Раскольникова (смерть никчёмной зловредной старушонки и десятки спасённых с помощью её денег жизней) тогда неопровержима. Опровержима она только в одном случае: если человек создан Богом по Своему образу и подобию, составляет со всеми остальными своими братьями и сёстрами на земле единое целое и жизнь его не ограничена земными рамками – что и показано блистательно в романе «реалиста в высшем смысле» Достоевского.
Могут сказать: 80% наших сограждан и содержания-то романа не помнят (не знают), о каких метафизических глубинах вы говорите? Но эти глубины и есть содержание романа. Достоевский никогда не унижал читателя снисхождением к нему, а наоборот, призывал его к «совместному братскому» труду постижения истины. «Пусть потрудятся сами читатели», – писал он, адресуясь, конечно, и к нам.
Чего мне не хватило в сериале?
Во-первых, личностной «весомости» главных героев. Вспомним, что Соня в романе выполняет для Раскольникова всё, что делает в обычной жизни священник: она выслушивает его исповедь, читает Евангелие, надевает при последнем свидании крест (этой сцены в фильме почему-то нет) и даже налагает епитимью – публичное признание в убийстве и принятие каторги. Да, Соня казалась «совсем почти ребёнком», но – с «огневым взором». Неслучайно один католический богослов на вопрос, что бы он посоветовал сегодня такой девушке, как Соня, ответил: я бы сам попросил у неё совета. Дуню Свидригайлов сравнивает с мученицами первых веков христианства. У героинь
П. Филоненко и Е. Васильевой (Дуня) масштаб личности совсем иной. А В. Кошевой замечательно играет романтического героя, борющегося со «средой» – недалёкими или скверными людьми вокруг. Может быть, выручили бы крупные планы – навсегда запомню жалкую улыбку Раскольникова перед тем, как ему приходится убить сестру процентщицы Елизавету; здесь – увы, достаточно редко в фильме – мы видим, как тяжело приходится человеку в безжалостном рабстве у зла. Надо сказать, впрочем, что в последних двух сериях – то ли под мощным воздействием работы с текстом Достоевского, то ли получив поддержку глубоких актёров А. Панина (Порфирий Петрович) и А. Балуева (Свидригайлов) – и В. Кошевой, и П. Филоненко пробиваются достаточно близко к сущности воплощаемых ими образов.
Известно, что Достоевский советовал при инсценировке прозы, «взяв первоначальную мысль, совершенно изменить сюжет». Что мешало, например, начать фильм со сцены написания Раскольниковым своей статьи (о делении людей на «обыкновенных» и «необыкновенных» и о праве на «кровь по совести») – тогда масштаб идеи был бы задан сразу, а так на вопрос случайно оказавшегося на съёмках мальчика: «Зачем вы старушку убили?» –
В. Кошевой, по его собственному признанию, так и не нашёл, что ответить – вместе со многими зрителями первых серий фильма. И закольцевать эту сцену в финале со сном Раскольникова на каторге – «заражённые моровой язвой» люди, все поголовно вообразившие себя «необыкновенными», «убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе»? Впрочем, этого сна Раскольникова (как и того, где он всё бьёт и бьёт топором хохочущий призрак старухи, а рядом в комнате кто-то всё «смеётся и шепчется»), и всех других снов, кроме первого, в фильме вообще нет.
Но Дм. Светозаров вызвался следовать сюжету романа «буква в букву». Однако и этот принцип не соблюдён. Главными героями пятой, центральной серии становятся… Лужин и Лебезятников (в отличном исполнении А. Зиброва и С. Бехтерева), а ключевой сцене романа – первой беседе Раскольникова с Соней и чтению Евангелия – отведено лишь несколько минут. И так очень часто: сокращается важнейшее, а «боковые» сцены непомерно подробны – не потому ли, что их легче воплотить средствами реализма «в среднем смысле»?
Потому-то и следование «букве» Достоевского в эпилоге окончательно исчезает. «Уже в остроге, на свободе» (как точно пишет Достоевский – на свободе от «диалектики», от натасканных на себя обязательств – доказывать, что он «необыкновенный», подчинять и спасать мир), Раскольников проходит мучительный путь очищения от своего прежнего «я». Любовь дарует ему и Соне «полное воскресение в новую жизнь», и предстоящие семь лет каторги кажутся им «семью днями» (творения). Меняя в последних кадрах ясный весенний день Достоевского на лютый зимний, Дм. Светозаров хотел, чтобы мы вспомнили о ГУЛАГе. Достоевский рассчитывал, что мы вспомним о любви и Боге (не вспомнили тогда, вот ГУЛАГ и получился).
А вот если бы Раскольников со своей думой хоть раз появился на фоне современного Петербурга, это и было бы одним из примеров нового «ряда поэтических мыслей», на который способно в данном случае только кино.
Проблема-то выходит за рамки нашего времени и нашей страны. Человек, оставленный на себя 
одного, забывший о Боге и забытый людьми, способен на самое страшное (вспомним кошмарный случай убийства в немецкой деревне матерью пятерых своих детей, которых не на что было содержать, – это произошло именно в дни показа телесериала). Когда и как эта «первоначальная мысль» Достоевского будет воплощена на экране – можно только надеяться, что не слишком поздно.
, доктор филологических наук, вице-президент Российского общества Достоевского