Любая обратная связь для пишущего в наше время – большая ценность, – считает лауреат национальной премии «Поэт года 2017» Вениамин Голубицкий.
– Вениамин Максович, расскажите немного о премии «Поэт года». За что вы её получили? И почему, на ваш взгляд, жюри выбрало именно вас?
– За что мы получаем что-то – это вопрос, на который ответа нет. Если человек совершил подвиг – спас кого-то из пожара, вытащил из воды или построил что-то грандиозное, – тогда можно сказать, за что его наградили.
А меня – просто за стихи. Видимо, так сошлись звёзды, что в жюри оказались люди, которым моя поэзия близка и интересна.
– Такое признание вдохновляет? Мотивирует продолжать работу? Или премия никак не повлияла на вашу творческую судьбу?
– Ну а как она может повлиять? Конечно, это приятно. Любая обратная связь для поэта в наше время – большая ценность. Поэзия сегодня – не самое актуальное явление, круг любителей стихов достаточно узок, и от вручения какой-либо премии он вряд ли существенно расширяется. Поэтому глобально ничего не изменилось. Если бы писание стихов было работой, тогда результат понятен: ты пришёл в 8 утра, сел за стол и стал что-то кропать, а потом тебе внезапно повысили бы зарплату, и тогда ты стал бы писать ещё больше. Но в поэзии так не бывает… Хотя, безусловно, любое признание значимо и приятно.
– Вы сказали, что писание стихов – это не подвиг. Но мне кажется, что создание текстов можно считать никому не видимым, тихим геройством. Потому что в нашей жизни найти для этого время и духовные силы очень трудно. Как вы себя настраиваете на творчество? Как приходят стихи?
– Настраивать себя бесполезно: они приходят внезапно. Нет методики вхождения в это состояние; это не транс, в котором можно достигнуть просветления: рука тянется к перу, перо к бумаге… Так не бывает. Нужно, чтобы внутри возникла мелодия, «шум», как говорил Блок. Внезапное сцепление двух-трёх слов: они задают ритм, тему, размер – и дальше из этого клубка вытягиваешь нить и постепенно его разматываешь. Иногда получается, а иногда эта нить рвётся… А зазвучать строки могут где угодно, даже на рабочем совещании.
– Есть мнение, что поэзия – прекрасна, но в то же время бесполезна. В чём лично для вас цель и ценность этого искусства?
– Я убеждён, что цель поэзии – в ней самой. А если ты решаешь с её помощью какие-то задачи, то в таком случае ты не стихи пишешь, а рекламный слоган, речовку, сценарий для капустника... Это про другое. А заказ на стихи приходит с неизвестных высот, как и отклик на них.
– А какого отклика вы ждёте?
– Я жду не отклика, а читателя. Человека, который прочтёт стихи и у которого возникнет ответное чувство. Эффект сопереживания всегда довольно неожиданный: особенно удивительно, когда кто-то прочитывает твои стихи так, будто ты посвятил его в свой замысел.
– Творчество принято считать неким интуитивным способом познания мира. Для вас это так?
– Нет. Я думаю, что это скорее способ познания меня миром. С миром, которому вы явлены, нужно как-то объясняться, нужно найти язык, который сделает взаимопонимание возможным.
Когда-то я написал такие строки:
От каждого
должна остаться книга,
Господь за этим
нас на свет призвал.
Я в этом убеждён. Это, по сути, библейская метафора: каждый человек – книга. И если мы ленимся душевно свой текст воспроизводить – мы движемся к бессмысленности.
Если вы хотите послать сигнал о своём существовании потомкам или рассказать дорогим вам людям, что вы собой представляете, поэзия для этого – идеальный механизм.
– Совместимы ли для вас понятия творчества и счастья? И если нет, то готовы ли вы пожертвовать одним ради другого? Предположим, некое высшее существо пообещало вам ощущение абсолютного счастья до конца дней, но взамен нужно отказаться от дара. Вы бы согласились?
– Мне трудно представить такую ситуацию. Во-первых, само общение с высшим существом... А во-вторых, зачем ему такая мизерная плата?
– По-моему, наоборот, – огромная…
– В масштабах моей личности она, быть может, и огромна, но в масштабах мира она ничтожна. К тому же я не знаю, что значит «отказаться». Если в вас звучит внутренний голос, вы можете его не вербализировать, не переносить на бумагу, но от этого звучать он не перестанет. Если вы поэт, вы всё равно будете его слышать. Так что отказываться по большому счёту не от чего. Либо ты можешь без этого, либо не можешь. Либо твой способ существования в мире с этим связан, либо нет. Человек может не дышать? Какое-то время да...
– Кого бы вы назвали своими учителями в поэзии? И кого могли бы назвать любимым поэтом?
– В полном смысле слова учителей у меня, наверное, не было. Хотя в своё время, учась в Московском университете, я посещал студию Игоря Волгина, из которой вышло достаточно много известных поэтов.
Примером для меня был Александр Семёнович Кушнер. Он, кстати, написал мне очень хорошее письмо о первой моей книжке, которое я до сих пор бережно храню…
А если говорить о поэтах, чьи стихи я люблю и часто перечитываю, то это Ходасевич и Мандельштам.
– Удаётся ли следить за современной литературой? Если говорить о русской поэзии сегодня, то есть ли основания беспокоиться о её будущем?
– Такой прогноз мне не по плечу. Если говорить о себе как о читателе, есть очень простой критерий для выявления подлинности произведения: понять, что вы читаете по обязанности, а что – для души. Когда мне хочется чего-то для души, я к современной прозе не обращаюсь…
А современная поэзия, на мой взгляд, слишком сосредоточена на отрицании предыдущего опыта. Я часто слышу, что рифма – это отстой, что что всё это уже никому не нужно. Много появилось верлибров, много разговоров о том, что русская поэзия «сидит» в силлабо-тонике только потому, что Россия ещё очень молодая страна по отношению к тем, кто всё это давно пережил и отказался от этого ещё в XIX веке. Я не думаю, что всё так просто. И вообще то, что усвоено как приём без «содержательной подкладки», мне не интересно. Но, безусловно, я понимаю, что жить так, как будто всего этого вообще не было, нельзя.
– Если бы вы достоверно узнали, что, скажем, через год наступит конец света, как бы изменили свою жизнь? Что непременно попытались бы успеть сделать?
– Закончить новую книгу. Книга «Поиск адресата», за которую я получил премию, стала для меня очень важной, в советское время сказали бы – «этапной». Кроме того, она оказалась самой структурированной из всего, что я писал. Складывалась она, наверное, лет восемь и, по сути, представляет собой романную форму, а каждый раздел книги – законченную главу. Например, раздел «Учитесь жить без меня» – это отчасти реквием по родителям, а отчасти адресация детям и друзьям. Есть раздел «Предметы и сюжеты»… Дело в том, что за каждым предметом, за каждой царапиной на стуле и разбитой чашкой скрывается своя история. Вещный мир очень сюжетен, и вещи несут в себе отпечаток всех людей, которые с ними соприкасались. Для меня была интересна идея предметного мира, который одновременно духовен и душевен. В раздел «Придуманный роман» вошли стихи о любви. Это не ново, но я думаю, каждая влюблённость настолько же реальна, насколько придумана. Мы сами выдумываем и предмет, к которому испытываем чувства, и наши переживания, которые мы начинаем романтизировать…
Так построена вся книга.
– Расскажите немного о книге, над которой работаете сейчас. Чем она отличается от предыдущих?
– Она практически уже написана, но её ещё надо сложить... Стихотворный сборник – это не просто набор текстов, у него должна быть чёткая структура. В новой книге основное внимание уделено беспредметной составляющей мира. Многие стихи посвящены глобальным вещам, но в их повседневном и неожиданном проявлении. В каком-то смысле она и о границах поэзии, и о её значении – на уровне выстраданного и осмысленного опыта. Поэтому для меня это сложная книга, которую мне кажется очень важным написать. Пока она называется «Дневник двойника».
– Вы серьёзно занимаетесь ещё и фотографией. В одном из интервью вы сказали, что «фотография сродни словесному творчеству». Что имеется в виду? И помогают ли эти два вида искусства друг другу? Или иногда вступают в противоречие?
– Фотография, безусловно, соприродна поэзии в своём внимании к деталям, в способности концентрироваться на них. Нас окружают разные предметы и сюжеты, и как только вы что-то выкадрировали в этом пространстве – можно говорить о том, что состоялся факт искусства. Деталь начинает что-то рассказывать вам. То же самое в поэзии: найти значимую деталь дорогого стоит, она словно вспышка в тексте.
А ещё фотография, как и стихи, – это пойманное мгновение. Ведь в стихах отражена всего лишь правда мгновения, хотя они и претендуют на познание вселенной. И фотография – это тоже ежеминутная готовность схватить мгновение, которое тебе подарено. Молния сверкнула – это мгновение. Свет пришёл и высветил вершину горы – это мгновение. Что-то неуловимое на лице человека – это мгновение. И вот когда ты вдруг это поймал, то приходит озарение...
– Нет ли усталости от бесконечной погони за этими вспышками, за мгновениями, за деталями? Ведь это же постоянное напряжение, двойное проживание жизни…
– Когда удаётся поймать мгновение и воплотить его в стихах – это счастье такого высокого уровня, что оно моментально сбрасывает с вас эту нагрузку. И потом остаётся только один страх: а вдруг это больше никогда не повторится?
Беседу вела
Анастасия Ермакова