В 1990 году писатель дал интервью Виктору Ерофееву. Вот фрагмент из разговора писателей, опубликованного в «Огоньке».
– Лимонов в аналогичном интервью сказал, что он преуспевающий западный писатель. Вы себя таким чувствуете?
– Во-первых, себя таким не чувствует Лимонов, что не мешает ему говорить всё, что ему вздумается. Я себя таким не чувствую и не являюсь таковым.
– Тем не менее «Ньюйоркер» вас печатает. Успех у критики безусловный. Рецензии в наиболее престижных журналах я видел своими глазами. Значит, успех есть, вы же не будете это отрицать...
– Нет, это было бы глупо и выглядело бы кокетством. В России успех – это понятие однозначное. Оно включает в себя деньги, славу, комфорт, известность, положительную прессу, репутацию порядочного человека и т.д. В Америке успехов может быть десять, двенадцать, пятнадцать. Есть рыночный успех, есть успех у университетской профессуры, есть успех у критиков, есть успех у простонародья.
Мой случай, если вы согласны называть его успехом, по-английски называется «критикал эклэйм» – «замечен критикой». Действительно, было много положительных рецензий.
– Что вы сами скажете о себе как о писателе?
– Не думайте, что я кокетничаю, но я не уверен, что считаю себя писателем. Я хотел бы считать себя рассказчиком. Это не одно и то же. Писатель занят серьёзными проблемами – он пишет о том, во имя чего живут люди, как должны жить люди. А рассказчик пишет о том, КАК живут люди. Мне кажется, у Чехова всю жизнь была проблема, кто он: рассказчик или писатель? Во времена Чехова ещё существовала эта грань.
– А что вы делаете на радио «Свобода»?
– Я не журналист по духу. Меня не интересуют факты, я путаю, много вру, я не скрупулёзный, не энергичный, короче – не журналист. Хотя всю жизнь зарабатывал именно этим. И, оказавшись в эмиграции, я для себя выработал жанр. Поскольку я не знал американской жизни, плохо знал американскую прессу, не следил за американским искусством, я внедрил такой жанр, который в России называется «Взгляд и нечто». Довлатов разглагольствует о чём придётся. Стал поступать какой-то отклик – значит, кто-то слушает, кому-то нравится...
Вообще, если бы так случилось, что я заработал большие деньги, я бы, наверное, прекратил журналистскую деятельность. Но, с другой стороны, если бы я заработал огромные деньги, я бы литературную деятельность тоже прекратил. Я бы прекратил всяческое творчество. Я бы лежал на диване, создавал какие-то организации, объездил весь мир, помогал бы всем материально, что, между прочим, доставляет мне массу радости.
– Получается, что ваша литературная деятельность не слишком серьёзна?
– Раньше я к ней относился с чрезмерной серьёзностью, считал, что это моя жизнь, Всем остальным можно было пренебречь, можно было разрушить семью, отношения с людьми, быть неверующим, допускать какие-то изъяны в репутации, но быть писателем. Это было всё. Сейчас я стал уже немолодой, и выяснилось, что ни Льва Толстого, ни Фолкнера из меня не вышло, хотя всё, что я пишу, публикуется. И на передний план выдвинулись какие-то странные вещи: выяснилось, что у меня семья, что брак – это не просто факт, это процесс. Выяснилось, что дети – это не капиталовложение, не объект для твоих сентенций и не приниженные существа, которых ты почему-то должен воспитывать, будучи сам чёрт знает кем, а что это какие-то Божьи создания, от которых ты зависишь, которые тебя критикуют и с которыми ты любой ценой должен сохранить нормальные человеческие отношения. Это оказалось самым важным.