Вот уже тридцать лет, поколение за поколением, Рынок и Власть лишают юношество поэзии. Издательства охотно печатают стихи для дошкольников, но отвергают поэтические сборники, адресованные юношеству.
И есть тут обратная сторона медали. Издание стихов за свой счёт превращено в необузданную стихию: мат-перемат, секс, графомания, невежество – так называемая свобода. Тираж самиздата: 30–300 штук. Казалось бы, невелика беда, а ведь это не что иное, как подмена великого русского слова, великой русской души словесным блудом и клоакой. Именно творческая клоака имеет сегодня признание.
Читаем: «Шикарный стих лидера группировки «Ленинград» Сергея Шнурова, навеянный музыканту новостью об изнасиловании уфимскими полицейскими своей коллеги, возглавил топ-5 новостей на ресурсе «Яндекс». Это самый большой успех сочинений Шнура, перед которым отступили все политические, социальные и культурные события».
Шнура вводят в жюри программы «Голос» как пример детям, с кого надо делать жизнь…
Омерзительная матерщина (а у русского народа запретный язык – самый выразительный в мире) не грозит стать, но уже стала языком наших детей, девушек и юношей.
В электричку Петушки – Москва вваливается толпа 14–15-летних подростков. От счастливого мата потолок вагона подпрыгивает.
Вечер в Нижнем Новгороде. Пятиклассницы из школы идут, навстречу – их ровесник на самокате. Приветствовали друг друга радостно: так твою да растак твою!
Свято место пусто не бывает. Вместо поэзии, вместо детско-юношеской литературы – Шнур, Сорокин с рассказом об учительнице, показавшей ученику – под учительский стол лазал, – что у неё под юбкой.
Деревня исчезла, исчезают последние носители великого богатейшего русского языка. Чтение для школьников ненавистно, а школа урезает и урезает часы литературы. В телевизоре бандиты и пальба, в интернете – секс, в театре – секс: не жизнь, а малина.
Родители даже «Мурзилку» не выписывают детям: текста много, чтение утомляет. И это правда. Образный русский язык становится непонятным для детей и взрослых.
Моё поколение во время учёбы стыдилось своего невежества. Сравнивали себя с лицеистом Пушкиным, с юным студентом университета Грибоедовым. Для нас многие книги были под запретом, картины художников – под запретом. Добрая треть истории – под запретом. Мы не знали иностранных языков, но мы – дети победителей Второй мировой войны – выросли достойными людьми своей родины. Нашим учителем и нашим духовным всеведением было русское слово. Правда наших отцов, полёгших в землю за Россию от Москвы до Берлина.
В наши дни сверхбогатые и умеренно богатые русские люди учат детей в Америке, в Англии, во Франции. Вот только в Америках и Европах главное в образовании для русских – привить к России, к русской истории, к русскому народу презрение и ненависть.
А ведь то же самое было и при Петре I, при Екатерина II. Недаром поэт Александр Петрович Сумароков написал: «Из России уезжает напудренный человек, а из Европы возвращается напудренная скотина».
Задача у нас – сохранить несравнимую духовность нашего народа, сохранить образность русского языка, возродить любовь к Поэзии. Очнуться и вспомнить: мы – русские – народ Слова.
Ольга Воробьёва, г. Петушки
* * *
Быть может, это мелочи,
естественный процесс:
Раскрашивают девочки
диснеевских принцесс,
Наряды их прекрасные
и волосы до пят –
По разукрашкам глянцевым
фломастеры скрипят.
Раскрашивают девочки…
И это не секрет:
В тех книжках ни Иванушки,
ни Василисы нет,
Ни поп, ни царь не встретится,
ни щедрый гость купец –
Воспитывает девочек
заморский образец.
Ах, сказочки вы русские,
прекрасные, как жизнь!
Когда же позабылись вы,
давно ль перевелись?
Без вас американское
сознанье у ребят,
По разукрашкам глянцевым
фломастеры скрипят!
Влада Абаимова, г. Оренбург
* * *
Со станции Шевченко
Отходят поезда,
Со станции Шевченко –
Неведомо куда.
Быть может, в стольный Киев,
Где есть бистро, метро,
Где слёзы, очи выев,
Вливаются в Днипро.
А может быть, в Одессу,
Где на стволах смола,
Где не читают прессу
Сгоревшие дотла.
А может быть, в Черкассы,
А может быть, в Херсон.
Стоит народ у кассы,
И длится страшный сон.
Следят глаза пустые
За стрелкой на часах.
Но ангелы святые
Живут на небесах.
На землю посмотрите
Из белых облаков,
В Россию заберите
Детей и стариков!
Им нечего поставить
В отсек для багажа,
Их некому избавить
От злого грабежа.
Пускай они на полки
Улягутся свои
И спят до самой Волги…
А в Курске – соловьи…
Владимир Одноралов, г. Оренбург
Гринёв. Капитанская дочка
«Докучен груз отеческих преданий;
Постыден византийской веры гнёт.
Нам, познающим тайны мирозданья,
Ужели луч свободы не сверкнёт?»
Так думал век, дворянский, просвещённый,
И, задыхаясь от державных пут,
Родной стране, ещё не обольщённой,
Приготовляя свой, гуманный, бунт.
И чужестранный призрак гильотины
Косил на Русь кровавым резаком…
А старый воин прошлого картины
Перебирал в душе пред камельком.
Меж воровской петлёй и царской плахой,
В степях, где правят голод, огнь и дым,
Где бродит смерть прилипчивою свахой,
Он пролетел, как ангел, невредим!
Среди неправд, среди таких страданий
(Не сочинить за письменным столом!)
Он шёл на свет отеческих преданий
И был спасён Божественным крылом.
Но сыновья не слышат вразумлений.
Увы, «сердца свободою горят».
И зреет для бескрылых поколений
За бунтом бунт под сенью адских врат.
Михаил Кильдяшов, г. Оренбург
* * *
Сон тяжёлый хоронит сестрицу
В тихом омуте чёрной реки.
Что ж ты, миленький, пил из копытца –
Всюду чистые бьют родники.
Ты из рук иноземцев кормился
Золотым ядовитым зерном,
Ты всего на мгновенье забылся –
И на привязи в доме родном.
А кормильцы ножи наточили
И войска созывают, трубя.
Ты не первый, кого приручили,
Не последним зарежут тебя.
...И кругом постаревшие лица,
И на братских могилах венки.
Что ж мы, милые, пьём из копытца,
Отравляем свои родники.
Сергей Овчаренко, г. Евпатория
* * *
Здесь свободы – минимум,
каждый день – экзамены,
а в степи – дельфиниум,
маки цвета пламени.
Здесь в маршрутках мечемся,
взяв под мышки папочки,
а в степи – кузнечики,
а над степью – бабочки.
И не нужно вроде нам
объяснять приметное:
существует родина
и некабинетная.
А давай-ка вечером
выйдем, сбросив тапочки,
слушать хор кузнечиков
и глазеть на бабочек!
Всё пустопорожнее
отойдёт рутинное,
ведь оно ничтожнее
следа муравьиного.
Яна-Мария Курмангалина, г. Одинцово
* * *
что было когда-то прологом повести,
затрётся, как давний след.
о чём мечтается в юном возрасте,
скажи, если не секрет?
я помню, хотелось на волю вырваться,
всё было до фонаря.
о чём мечтается лет в четырнадцать
нынешним бунтарям?
как было просто с судьбою ссориться,
заглядывать за края.
какой тяжёлой была бессонница –
от лёгкости бытия,
от самой первой ранимой гордости,
не знавшей на всё ответ.
о чём вам грезится в этом возрасте,
скажи, если не секрет?
я помню город, пропахший розами,
белый до слепоты.
я помню слёзы – какие слёзы мы
тратили на мечты,
какие песни мы пели в лагере,
собравшись вокруг огня,
и мальчик, похожий на тиля швайгера,
не замечал меня.
Константин Смородин, г. Саранск
* * *
Не раздражайте пустоту,
она ответит тонким звоном
иль дребезжанием вагона
на оборвавшемся мосту.
Что прошлое? Пустой вокзал.
Ты опоздал, там просто пусто.
Пустой вагон продребезжал.
Мост оборвался, шпалой хрустнув.
А жизнь? Она горит огнём,
и пеплом сыплется под ноги,
и исчезает вслед за днём
в вечернем сумраке дороги.
Одно утешит: красота.
Ты присмотрись – она повсюду,
она повсюду разлита
свидетельством, что жизнь есть чудо.
И оживёт пустой вокзал,
и поезд тронется на малой,
и мост, что в темноте пропал,
вновь через бездну бросит шпалы.