Юрий БЕЛИКОВ
На семи холмах: Стихи из разных книг. – М.: Московские учебники и картография, 2008. – 223 с.
Возвращался из Москвы в Пермь с двумя книгами: одна была подарена Евгением Евтушенко, другая – Юрием Влодовым. Глянув на обложки, на которых, как акрополь, отобразились фотопортреты авторов, очаровательная соседка по купе определила: «Сразу видно – из одного поколения». Однако если первого поэта трудно было не узнать, то второго не узнать было не трудно. Хотя, если судить по двустишиям, когда-то запущенным им в народ – «Прошла зима. Настало лето. 
Спасибо Партии за это» или «Под нашим красным знаменем гореть нам синим пламенем», – нельзя сказать, что второй не был знаком моим согражданам. Скорее, неходовым было его имя. Даже составитель «Строф века» и собиратель будущего десятикнижия отечественной поэзии Евгений Евтушенко в бытность свою в уральском Китеже «Музей реки Чусовой» засомневался, читая стихотворные надписи, накорябанные на обшивке охотничьего домика, авторство одной из которых принадлежало Влодову: «Разве он жив?!»
Как заметил когда-то сам Влодов: «Всему приличному я научился в воровском мире, всему отвратному – в мире литераторов». Рискованное и, разумеется, не бесспорное заявление, но таков уж он есть, Божьей милостью поэт Юрий Влодов: вся жизнь его, бытовая и бытийная, преломляющаяся в Слове, балансировала на грани риска, дурного или хорошего. И то, что сейчас, на 77-м году жизни, вышла, по сути, первая его твёрдообложечная книга, вобравшая, впрочем, лишь толику написанного Юрием Александровичем, – даже не вина Союза писателей, в который он вступил, что называется, на старости лет. Книга называется «На семи холмах».
Кстати, Чердынь, где отбывал ссылку Мандельштам, коему, кстати, посвящены аж три великолепных по распаху своего синтаксиса и драматизма баллады Влодова, тоже на семи холмах расположена. Книга Влодова представляется мне пусть запоздалым, но широким шагом поэта к большому читателю или читателя – к большому поэту. Притягательно-отпугивающая величина его фигуры определена им самим:
Талант, по сути, толст.
А гений тощ, как щепка.
Неважно, что там: холст,
Поэма, фуга, лепка.
Судьба, как дышло в бок, –
Что дали, то и схавал…
Талант по духу – Бог,
А гений – сущий Дьявол!
Вот код «Семи холмов», равно как и всей творческой повадки Влодова. Всегда очерчивается водораздел между нравственной мерой таланта, скованного Божьей волей, и гениальностью, срывающей пломбы запретов и состоящей в заговоре с той самой парной Сущностью. У Влодова немало примеров прошвы этого дуализма – как открытых («Всё гениальное просто, – сложным бывает талант!»), так и заминированных («В лугах – оптический обман, Оптический обман… Познай, где Бог, а где туман, где – Бог, а где – туман…»).
В последнее время немало пишут как о единственной в своём роде предсмертной поэме Юрия Кузнецова «Сошествие во ад». Для его тёзки, знавшего, несомненно, того по литинститутской юности, «Сошествие во ад» произошло задолго до освоения оного Юрием Поликарповичем. Впрочем, чем чёрт не шутит, может, это приключилось и благодаря Влодову, чьи творения были на слуху и ходили по рукам?.. Влодов всю жизнь писал собственную эпопею «Люди и боги», где действуют, переплетаясь, а иногда и, как в шахматах, участвуя в холодящих рокировках, Христос, Иуда и Магдалина («Два мужика да стервь»), «Божья мамица», «демоны и стрижи», в конце концов просто персонифицируемые Жизнь и Смерть. Потому что, по Влодову, «поэт – библейский фолиант: столетья сжаты до мгновений».
Но если Кузнецов завершил своё «Сошествие во ад» (правда, в новом романе Александра Проханова «Виртуоз» он пишет поэму о Рае в одной из отечественных психушек), то Влодов оставил за собой право выйти из преисподней. И в дождичке, слепом от солнца, – увидеть чудную картину:
Утро – солнечным венчиком –
В дождевом парике.
Дева с младенчиком
Идёт по реке.
…
Словно трепет бубенчика
Под Господней рукой,
Лепет младенчика
Парит над рекой.
Я не противопоставляю одного поэта другому – просто хочу напомнить название пьесы Александра Островского: «На всякого мудреца довольно простоты». Выход Влодова к читателю вполне может переустановить чаши весов на поэтическом олимпе. Скажем, погружаюсь я в его стихотворение «Слетают листья с Болдинского сада…»: «Ребятушки! Один у вас отец!..» И на крыльце – Пугач в татарской бурке… А на балах, в гранитном Петербурге Позванивает шпорами Дантес…» Интонационно эта строфа ничего вам не напоминает? «Балы. Красавицы. Лакеи. Юнкера. И вальсы Шуберта, и хруст французской булки. Любовь, шампанское, закаты, переулки. Как упоительны в России вечера!» «Неофициальный гимн России» Виктора Пеленягрэ!.. Ну мало ли ритмических галлюцинаций? Но вот дохожу до концовки изящной влодовской вещицы: «И небо – в голубых глазах поэта! И нервный скрип гусиного пера…» У Пеленягрэ: «И только небо в голубых глазах поэта. Как упоительны в России вечера!» Спрашиваю шансонье: «Свистнул «небо» у Влодова? Как, впрочем, и «французскую булку» – у Михаила Кузмина?» Шансонье захлопал ресницами, точно Шура Балаганов из «Золотого телёнка» в исполнении Леонида Куравлёва. Наконец избрал горделивую позу: «Я всегда беру то, что плохо лежит!» Лежало, поправим мы. А теперь вышло к читателю. И вот уже президент Академии поэзии Валентин Устинов, листающий книгу Влодова, восклицает: «Это – хороший поэт! Почему я его не знаю?..»
Образный строй книги вряд ли – в биографических подробностях – расскажет о судьбе мало издававшегося автора. Она шире пастернаковского определения «почвы и судьбы». Тут если «почва», то перепаханная, стоявшая под парами и засеянная, но не тем изначальным зерном, а манной небесной. И если «судьба», то переходящая в своём преображении в новую жизнь и тему: «Вечная тема моя – Зеркало, ворон, змея. Стало быть, в этом я – спец (Зеркало. Ворон. Слепец)». И лишь посвящённые в узлы влодовской судьбы отыщут в одном из его отточенных восьмистиший вполне биографическую коллизию, связанную с фантасмагорическим обращением поэта к королю Швеции Карлу ХVI Густаву с просьбой о «нравственном прибежище:
Жандарм сыграл сквозную роль.
Позорно струсила газета.
Смолчал запрошенный король.
Все отмахнулись от Поэта…
Храпит Поэт!.. Житуха – во!..
Над ним хоров небесных спевка…
А кормит гения того
Одна лишь уличная девка…
С точки зрения устоявшегося человечества, чья Земля держится на трёх китах канонов, Влодов, конечно, кощун. Вот что мы читаем в глубочайшем по перетокам смыслов стихотворении «Гомер, Бетховен, природа и автор»: «Но видел я: сквозь веки, сквозь века – тебя, иконописная доска! – безвольное лицо гермафродита с отметиной проказной у виска…» Но ведь и Христос воспринимался как кощун, если встать на фарисейские котурны времени Его Пришествия. «Гонят ведьмины метели запоздалого Христа». Прав автор: снова «гонят». Точнее, всегда. Значит, и Влодов не возмутитель традиций, а их продолжатель?.. Просто вовремя кое-что понял: «И он предостерёг меня перстом!..» И потому поэт оставил покров отворившейся ему тайны покровом. Не оттого ли так долго молчал? «Он бредёт по вьюжной кромке, Временной свивая жгут. Нерождённые потомки Бога изгнанного ждут». Вот дождутся – и народятся. Иные читатели.