Запрещенные стулья

Они не постучали. В этом городе, в этой стране полиция давно уже не спрашивала разрешения войти. У них не было ордера на обыск, такая бумага давно уже потеряла свой смысл. Ведь это же было неправовое государство.

Это было просто государство, то есть без всяких прав.

Они вошли в комнату, где за столом спокойно обедала семья.
– Текущий обыск, – сказал шеф тех, которые вошли.
– Обыскивайте, – сказал хозяин дома, не обеспокоенный внезапным вторжением, и возвратился к своему супу. Но это безразличие говорило только о его бессилии.

Они перерыли всё в гостиной, в детской, в других местах, в кухне, в умывальной, в комнате девушки-прислуги. В комнате? Виктор КОВАЛЬЕсли можно так назвать одну из тех каморок, рабских клетушек, какие они теперь строят.

Они вошли с белым стулом из кухни.
– Мы возьмём этот стул с собой. А вы придёте завтра утром и дадите показания.
– Я не знаю, откуда этот стул. Мы его продали.
– Нам это неизвестно. Стул стоял в кухне.

Наверное, они его сами принесли и туда поставили, подумал хозяин дома. Подумал и испугался: а вдруг те заметят, о чём он подумал? Думать тоже давно уже запрещено, и прежде всего ставить под сомнение или обсуждать действия этих, пришедших.
– В какой округ?
– В девяносто восьмой.
– Ладно. Дайте мне справку.
– Какую справку?
– Что вы были здесь.
– Но мы же здесь не были.
– Вы здесь не были? Но вы же до сих пор здесь.
– Нас нет. Вы нас никогда не видели.
– Зачем же я должен тогда являться в окружное управление?
– Вы являетесь туда добровольно и приносите с собой стул.
– А если я не явлюсь?
– Тогда мы придём снова.
– А дальше что?
– Соответственно: мы появляемся снова, но нас тут не будет. Вы что, не понимаете?
– Очень хорошо понимаю. То есть я свободен, но я не свободен. Правильно?
– Совершенно верно. Если бы все соображали так же, как вы, наша работа была бы намного легче. Мы сталкиваемся с непониманием. Знаете, что сказал нам квартиросъёмщик, который под вами? Что это нелогично. Что мы не можем не быть здесь, когда мы здесь. На что я ему ответил: да, я здесь, но меня тут нет.
– Давайте-ка посмотрим, понимаю ли я лучше. Вы что-то сделали и всё же ничего не сделали.
– Правильно.
– А если я скажу нечто подобное применительно к этому стулу? Он есть, но его нет. Если он не существует, стало быть, я не могу считать себя виновным. Есть или всё же нет запрета пользоваться стульями?
– Вы хотите меня спутать, но вам это не удастся ни за что. Поскольку предпочли всё-таки меня. Да, я – человек учёный, прошёл серьёзный отбор, я был самый лучший логик на факультете. Это в конце концов нелёгкая работа.
– Как он действует, ваш запрет?
– Запрет пользоваться стульями существует. Стульев же быть не может. «Да» – это для нас, «нет» – это для вас. Мы – явление позитивное, народ – негативное.
– Значит, я не могу сослаться на то, что вы здесь не были?
– Нет, ведь между собой-то мы знаем, что мы были здесь. Это в конце концов считается.
– Я в полном замешательстве.
– Так и должно быть. Мы не хотим никакой ясности.
– Как вы можете так действовать?
– А мы не действуем.
– Но вы же действовали.
– Как же мы действовали, если мы даже не были здесь?
– Что же тогда предо мной?
– Человек, которого нет.
– Вы сумасшедший.
– А вы – наглец. Вам известно, что вы не имеете права задавать более двух вопросов?
– А я не задал ни одного.
– То есть как? Вы задали несколько!
– Да, и всё же ни одного. Я задавал вопросы, но не получил ответа. Вопрос без ответа – не вопрос, а только простое предложение, к тому же – не имеющее смысла.
– Ладно. Хватит. Завтра вы являетесь в окружное управление номер девяносто восемь.
– А если никакого девяносто восьмого округа нет?

Перевёл с португальского Е. ВЕРБИН