Прислушайтесь!.. Если у вас есть сердце; если у вас не до конца отбили память окаянные (для иных – «святые»!) 90-е годы с бездарной властью, пропившей нашу историю; если вы не прощаете сегодняшних мерзавцев, оскорбляющих последних оставшихся фронтовиков, – тогда в вас отзовутся благодарным сыновним чувством голоса из святого строя «Бессмертного полка», голоса, в которых звучит эхо сорок первого года, эхо начала войны… Вслушайтесь и вглядитесь, какими молодыми и прекрасными они были – наши отцы и деды, как в один миг оборвалась их юность, как хотели они дожить до Победы, как надеялись на нас, что мы не предадим их жертвы, их подвиг, их горькие фронтовые стихи… Не случайно Владимир Карпов писал: «С особым волнением воспринимаются строки о кануне войны, её предчувствии, о последних мирных днях. Здесь и радость, и любовь, и труд, и счастье, и тревога тех, кто ещё не знает, что скоро встанет в солдатский строй, на чью долю выпадет и финская война, и война на Халхин-Голе, кто погибнет и кто дойдёт до Победного Мая 1945 года».
Вспоминает Николай Петропавловский: «22 июня 1941 года над Свердловском стоял на редкость голубой и солнечный день. Мы, студенты строительного техникума, шумно обсуждали дипломный проект «Дворец строителей», когда, как удар по рельсу, аудиторию оглушило страшное слово «Война!».
И вот мы уже в длинных очередях у военкоматов. Оттуда – на склады, где штабелями лежали спрессованные шинели и гимнастёрки, а рядом росли копны наших студенческих или рабочих ситцевых рубашек... Так, повзрослев за сутки, уходили мои одногодки на войну. «А как же с дворцами? – спросите вы. – Не забыли?» Нет, не забыли. Пройдя от Сталинграда до Берлина, мы, рядовые войны, построили целые подземные города в два и три наката, навели сотни переправ и полевых аэродромов. И всё это зачастую под шквальным огнём, в непролазных топях».
Эдуард Асадов вспоминал: «Зиму сорок первого – сорок второго я сражался за город Ленина, осенью сорок третьего освобождал Запорожье, а в весенние дни следующего года пошёл на штурм легендарного Севастополя».
Вы, обвиняющие в «парадно-лживой» истории о войне, вслушайтесь в слова поэта Семёна Сорина: «Я принадлежу к тому поколению, которое приняло на себя первые удары фашистских орд. У меня почти нет ровесников. Сколько их, двадцатилетних бойцов и командиров 1921 года рождения, осталось в братских могилах на огромных просторах фронтов Великой Отечественной войны! Я шёл вместе с ними в бои. Был дважды ранен, а победу встретил в Штеттине, на Одере...»
Владиславу Занадворову в начале войны предлагают перейти работать на завод, что обеспечивало ему бронь, возможность остаться в тылу. «Если мы все пойдём на заводы, – сказал Владислав матери, – то кто же пойдёт на фронт?» На фронте он продолжает писать стихи. В нём созревает мысль о большом серьёзном романе: «Мне порою кажется – сейчас я сумею сказать такую правду о человеке, что у всех, кто узнает её, дух захватит, что и сам я стану удивляться, как я сумел её найти...» Но, как и его погибшие товарищи Борис Богатков, Борис Костров, Михаил Кульчицкий, написать роман и новые стихи он не успеет…
Фёдор Сухов
(1922–1992)
Участник Великой Отечественной войны.
* * *
Провожали меня на войну,
До дороги меня провожали.
На село я прощально взглянул,
И вдруг губы мои задрожали.
Ничего б не случилось со мной,
Если б я невзначай разрыдался, –
Я прощался с родной стороной,
Сам с собою, быть может, прощался.
А какая стояла пора!
Лето в полном цвету медовело.
Собирались косить клевера,
Рожь от жаркого солнышка млела.
Поспевала высокая рожь,
Наливалась густая пшеница,
И овёс, что так быстро подрос,
Прямо в ноги спешил поклониться.
Заиграла, запела гармонь,
Всё сказала своими ладами,
И платок с голубою каймой
Мне уже на прощанье подарен.
В отдалении гром громыхнул,
Был закат весь в зловещем пожаре...
Провожали меня на войну,
До дороги большой провожали.
Борис Богатков
(1922–1943)
Участник Великой Отечественной войны, погиб на фронте.
Наконец-то!
Новый чемодан длиной в полметра,
Кружка, ложка, ножик, котелок...
Я заранее припас всё это,
Чтоб явиться по повестке в срок.
Как я ждал её! И наконец-то
Вот она, желанная, в руках!..
Пролетело, отшумело детство
В школах, в пионерских лагерях.
Молодость девичьими руками
Обнимала и ласкала нас,
Молодость холодными штыками
Засверкала на фронтах сейчас.
Молодость за всё родное биться
Повела ребят в огонь и дым,
И спешу я присоединиться
К возмужавшим сверстникам моим!
1941 г.
* * *
Всё с утра идёт чредой обычной.
Будничный, осенний день столичный –
Славный день упорного труда.
Мчат троллейбусы, гремят трамваи,
Зов гудков доносится с окраин,
Торопливы толпы, как всегда.
Но сегодня и прохожим в лица,
И на здания родной столицы
С чувствами особыми гляжу,
А бойцов дарю улыбкой братской –
Я последний раз в одежде штатской
Под военным небом прохожу!..
1941 г., Москва
Михаил Кульчицкий
(1919–1943)
Участник Великой Отечественной войны, погиб на фронте.
* * *
Я вижу красивых вихрастых парней,
Что чехвостят казённых писак.
Наверно, кормильцы окопных вшей
Интендантов честили так.
И стихи, что могли б прокламацией стать
И свистеть, как свинец из винта,
Превратятся в пропыленный инвентарь
Орденов, что сукну не под стать.
Золотая русская сторона!
Коль снарядов окончится лязг,
Мы вобьём в эти жерла свои ордена,
Если в штабах теперь не до нас.
1941 г.
Борис Костров
(1912–1945)
Участник Великой Отечественной войны, погиб на фронте.
* * *
Пусть враг коварен –
Это не беда.
Преград не знает русская пехота.
Блестят штыки,
Грохочут поезда,
К победе рвутся вымпелы Балтфлота.
А в небе,
Сделав круг и высоту
Набрав, вступают в бой орлы.
И сразу
Мы слышим сердца учащённый стук,
Но действуем – спокойно,
По приказу.
Мы знаем всё,
Что нет таких врагов,
Чтоб волю русских преклонить и скомкать.
Мы – это мы.
Да будет наша кровь
Такой же чистой и в сердцах потомков.
1941 г.
Владислав Занадворов
(1914–1942)
Участник Великой Отечественной войны.
19 ноября 1942 года началось контрнаступление советских войск,
приведшее к окружению фашистов под Сталинградом.
Погиб в одном из тех боёв, 28 ноября, у станицы Чернышевской.
Кусок родной земли
Кусок земли, он весь пропитан кровью.
Почернел от дыма плотный мёрзлый снег.
Даже и привыкший к многословью,
Здесь к молчанью привыкает человек.
Впереди лежат пологие высоты,
А внизу – упавший на колени лес.
Лбы нахмурив, вражеские дзоты
Встали, словно ночь, наперерез.
Смятый бруствер. Развороченное ложе.
Угол блиндажа. Снаряды всех смели.
Здесь плясала смерть, но нам всего дороже
Окровавленный кусок чужой земли.
Шаг за шагом ровно три недели
Мы вползали вверх, не знавшие преград.
Даже мёртвые покинуть не хотели
Этот молньей опалённый ад.
Пусть любой ценой, но только бы добраться,
Хоть буравя снег, но только б доползти,
Чтоб в молчанье страшно и жестоко драться,
Всё, как есть, сметая на своём пути.
Под огнём навесным задержалась рота,
Но товарищ вырвался вперёд...
Грудью пал на амбразуру дота –
Сразу кровью захлебнулся пулемёт!
Мы забыли всё... Мы бились беспощадно...
Мы на лезвиях штыков наш гнев несли,
Не жалея жизни, чтобы взять обратно
Развороченный кусок родной земли.
1941–1942 гг.
На высоте «Н»
На развороченные доты
Легли прожектора лучи,
И эти тёмные высоты
Вдруг стали светлыми в ночи.
А мы в снегу, на склонах голых,
Лежали молча, как легли,
Не подымали век тяжёлых
И их увидеть не могли.
Но, утверждая наше право,
За нами вслед на горы те
Всходила воинская слава
И нас искала в темноте.