Говорят, давным-давно, в маленьком тихом городке жил-поживал богатый купец. Было у него двое сыновей: старший уж такой хороший, спокойный и добросердечный, что люди называли его Бодхисатвой и повторяли, что даже непонятно, как он мог родиться в доме этого грешника-торговца. Младший был не то чтобы плох, но отличался от своего старшего брата, да так, что люди всё повторяли – этот ну никак не может быть братом Бодхисатвы.
Случилось так, что жена купца поболела-поболела несколько дней и отправилась в мир иной, а купец откуда-то привёз себе другую жену. Она была и поменьше первой – по возрасту, не по росту, да и привлекательнее – обликом, но не нравом. Случилось так, что как только в дом пришла молодая жена, купец сказал своим сыновьям – проваливайте отсюда, нечего у меня на шее сидеть, я лучше под дудку жёны плясать буду, её холить-миловать, сам жизнью наслаждаться, хочу ещё двух милых деток породить-воспитать, а вы сейчас же проваливайте отсюда.
Выслушав слова отца, младшенький взволновался, ну а старший спокоен был. Младший и пререкался, и воззвал к стыду, и напомнил о рамках приличия, а старший и рта не раскрыл, и на лице его и тени упрёка не появилось. Когда младший увидел, что ни доводы, ни мольбы не смягчили сердца жестокого отца, то удалился, хлопнув дверью. А вот старший брат взял прах от стоп отца, мачехе поклонился на прощание, а жене своей сказал: «Пойдём, обратим лик свой к лесу».
Может возникнуть вопрос, почему это старший брат направился в леса, а не в какой-нибудь другой город? Можем ответить, что в прежние времена леса были куда привлекательнее городов, да и люди того склада характера, что у Бодхисатвы был, по лесам бродили, не по городам. Да мало ли чего можно в ответ сказать, наше дело – не на вопросы отвечать, а историю дальше рассказывать. Но вот что обязательно нужно добавить, так это то, что жена старшего сына хотя и шепотком, но на выбор мужа возразила, потому что у неё совершенно не было желания бродить по лесам, а уж если и идти куда, так это в оживлённые города.
Случилось так, что бродили они, бродили по лесам и добрались до пустыни, и не было там ни дерева, чтобы укрыться от сеющего несчастье солнца, ни травинки, чтобы спастись от изрыгающего жар песка, ни капли воды, чтобы утолить жажду. Целых семь дней бродили они по пустыне голодные, изнемогающие от жажды. Старший сын своим телом, отрезая по кусочку, и кровью, каплю за каплей, утолял голод и жажду жены. Придётся признать, что не напрасно люди называли его Бодхисатвой. Остаётся только удивляться, как он, бедняга, сам выжил, видно, только силою своего бескорыстия. И вот на восьмой день они оба, совсем выбившись из сил, падая и поднимаясь, выбрались всё-таки на благодатное горное пастбище, а там – зелёная-зелёная трава на все четыре стороны, ручьи чистые журчат, деревья, отягощённые плодами, ветвями машут, а воздух весело трепещет от пения птиц. Бодхисатва досыта жену свою ключевой водой напоил, плодами-фруктами накормил, а когда она – свежая и довольная – прилегла под деревом и запела горную песенку, он отправился вниз, к быстро бегущей реке, чтобы совершить омовение. Пока Бодхисатва спускался к реке, жена его думала: «Ах, если бы не было у этого глупышки такого пристрастия к омовениям!»
И случилось так, что, омываясь-купаясь, в бурном речном потоке Бодхисатва увидел какого-то человека, калеку, и так ему стало того жалко, что он, забыв об усталости и слабости, о том, что его молодая жена наверху под деревом лежит да его поджидает, о том, что и плавать-то он не мастер, о том, что совсем ослаб после того, как кровью-плотью своей поил-кормил жену и совсем ослабел – словом, позабыв обо всём, этот порядочный человек бросился спасать беднягу. И в конце концов вытащил он его из воды. Уложил его на берегу и спросил: «И кто же это сотворил с тобой такое?» Ответил калека: «Враги мои отрубили мне руки-ноги, да и бросили меня эти грешники в реку, но ты, рискуя своею жизнью, мою жизнь спас, как же я отблагодарить тебя смогу, никогда не смогу, не человек ты, а настоящий Бодхисатва!»
И вот, взвалив его себе на спину, поднялся с ним Бодхисатва на гору – туда, где лежала его жена. Спустил Бодхисатва калеку со спины, уложил на землю. Калека с благодарностью то на Бодхисатву взглянет, то на его жену. Упадёт его взгляд на жену Бодхисатвы, и чудится ему, будто на губах этой чаровницы лёгкая улыбка играет, и он сам трепетать начинает. А Бодхисатва тем временем набрал кое-каких корешков-растений целебных. Растёр их да растолок и мазь целебную приготовил. И начал он тут накладывать повязки с этой мазью на раны калеки. А его жена наблюдает за действиями мужа так, словно он для неё готовит новую игрушку какую. Как бы там ни было, а сказать определённо можно лишь то, что когда Бодхисатва разорвал на полоски-лоскутки покрывало жены да перевязал ими раны калеки, то тот начал казаться жене Бодхисатвы и одетым – принаряженным попрошайкой, и озорником-шутником одновременно.
Наложил Бодхисатва повязки целебные, потом накормил-напоил калеку досыта. Смотрела на всё это его жена и думала, как бы этот простодушный не вздумал калеку своим телом-плотью кормить, своей кровью поить.
И вот после этого несколько дней подряд ухаживал за калекой Бодхисатва, а его жена сидела или лежала рядом, смотрела на всё это и много о чём раздумывала. Иногда с её уст слетала какая-нибудь горная мелодия, и тогда все четыре обрубка калеки начинали двигаться и трепетать от радости, словно он танцует. Иногда жена Бодхисатвы обрывала свою мелодию на полузвуке и начинала трепетать при мысли о том, что ни о ней, ни о самом себе мужу её и в голову не придёт позаботиться: позабыв обо всём, он с головой ушёл в служение и заботу об этом калеке. И вот раздумывает она тут над всем этим, а там, лёжа и перекатываясь, калека на неё смотрит таким взглядом, будто всё внутри у него, потаённое, трепещет. А Бодхистатва-бедняжка и не подозревает о душевных треволнениях этих двоих, служит и тому, и другой, а стоит минуте покоя выпасть, как тут же усаживается под растущим неподалёку старым раскидистым баньяном и сидит там отрешённо, как тапасвин2. И теперь, когда взгляд его жены падал на калеку, тот улыбался так, будто он не какой-то безродный калека, а герой какого-нибудь древнего предания. И взгляд жены Бодхисатвы от этой улыбки так и загорался. И тогда она забывала о том, что её муж, которого люди называли или почитали Бодхисатвой, сидит неподалёку, смежив очи, под старым баньяном. И тогда на ум ей приходили и улетали разные проказы, и на душе у неё было так, как бывает у героинь сказаний, которым в руки прилетают попугаи3, а потом упархивают.
И случилось так, что Бодхисатва со своей женой и этим калекой так и поселились в этом прекрасном месте. Срывал он плоды и подносил своей жене, словно священнослужитель, который совершает приношение изображению богини. Глаза его никогда не встречались взглядом с очами жены, рука его никогда не касалась её тела, и в голову ему никогда не приходила даже мысль о том, что кроме его служения и плодов ей может захотеться ещё чего-нибудь. И вот тут мучается его жена в ожидании, что муж, которого люди называют Бодхисатвой, сын богатого купца, может быть, снимет когда свой панцирь и посмотрит на неё глазами, какими смотрят влюблённые на своих возлюбленных.
А калека тем временем трепещет, словно экзотический цветок. Хотя руки-ноги к нему не вернулись, но обрубки так окрепли-поздоровели, что казалось – могли мат поставить обычным рукам-ногам. Он даже мог ими играть-управляться. На лице у него заиграло оживление, в улыбке заискрилась шаловливость. Теперь жена Бодхисатвы начала с ним болтать-разговаривать, начала получать удовольствие от его сказок-историй, начала смеяться над его движениями-проделками. Калека рассказывал ей о своих врагах, которые отрубили ему руки-ноги и в реку его бросили, пел ей о своих болестях-горестях, воспевал её добродетельного мужа и так или иначе околдовывал и очаровывал жену Бодхисатвы. Каждый раз в каждой его истории появлялось что-то новенькое, какой-нибудь этакий поворот, что жена Бодхисатвы диву давалась и говорила: «А в прошлый раз ты об этом по-другому рассказывал». Калека радовался и думал – красавица-то как внимательно мои рассказы слушает!
Кроме своих историй-рассказов калека очень увлекал жену Бодхисатвы своими проделками. Покуда жила она, бедняжка, со своим мужем Бодхисатвой, и как смеяться-то, позабыла. И теперь калека заставлял её до слёз смеяться – то когда перекатывался-переваливался на своих ногах-обрубках, то беззвучными хлопками рук-обрубков, а то и искусно подражая умелыми губами звуку хлопков-аплодисментов. Она и смеялась, и изумлялась. Спрашивала: «И как это тебе всё удаётся?» Калека вздымал все свои четыре обрубка к небесам и отвечал озорным голосом, подражая бхактам4: «Благодаря безграничной доброте Всевышнего», – и она принималась хохотать, и брала в обе руки обрубок его правой руки и пожимала так, что у калеки всё тело содрогалось и трепетало, как улыбка у жены Бодхисатвы.
И теперь жена Бодхисатвы так мало задумывалась о своём муже и так много раздумывала о калеке, что если бы кто мог заглянуть в храм её души, то его взгляду предстал бы калека, а не Бодхисатва.
И вот случилось так, что однажды, когда Бодхисатва отправился собирать плоды, произошло событие, которое мы все, видимо, ожидали-предполагали – стоило калеке в первый раз появиться. Здесь не место пространно описывать это происшествие. Достаточно будет лишь сказать, что такое чувство всепоглощающего блаженства жена Бодхисатвы никогда прежде не испытывала, а что касается калеки, то о нём ничего определённого сказать не можем. Теперь Бодхисатва с головой погружался в добродетель, аскезу и тому подобное, а его жена и калека – друг в друга. Жившие там змеи и птицы – и те столбенели от происходящего, а Бодхисатва ничегошеньки не знал – не подозревал.
И шло это своим чередом семь дней. На восьмой день вдруг у жены Бодхисатвы появилась такая мысль, что сердце её ожесточилось, и она вместе с калекой разработала план, как своего мужа, воплощение Бодхисатвы, погубить. Стоило наступить темноте, как она начала так кричать-причитать, как не всякая женщина будет кричать даже во время родовых мук. При этих криках её мужа охватило такое же сострадание, какое он испытал при виде тонущего в быстрой реке калеки. Спросил: «И что же такое случилось вдруг? Когда-нибудь раньше болело так?» Его жена в перерывах между этими притворными криками с трудом проговорила: «Да, было один раз, и тогда мой отец принёс целебный корешок, который вмиг меня исцелил, этот целебный корешок водится только в ущелье, что на другом берегу реки, и нигде больше». По справедливости рассуждая, Бодхисатве тотчас нужно было бы отправиться на поиски этого корешка, но в тот день с ним незнамо что приключилось – начал он вдруг расспросы. Спросил он: «Твоему отцу об этом корешке кто рассказал?» Его жена снова среди этих притворных криков проговорила: «Да я!» Бодхисатва снова спрашивает: «Но тебе-то кто сказывал?» Теперь не только жена Бодхисатвы поразилась, но и калека тоже изумился – почему это Бодхисатва-владыка столько вопросов задаёт, уж не заподозрил ли чего? Но Бодхисатва ничего не заподозрил. Он, бедняжка, ведь только для того, чтобы отвлечь жену, и разговаривал-то. Его жена объяснила: «Мне боги в одном сне рассказали об этом корешке и о том месте, где он водится».
Бодхисатва успокоился, что жене его уж точно стало лучше, поэтому она поспокойнее отвечает, и потому он попросил калеку: «Братец, ты уж тут развлеки-отвлеки её, а я мигом вернусь с этим целебным корешком». Калека проговорил: «Ты не волнуйся, но то место и мне ведомо, и чтобы туда добраться, есть всего один способ». Бодхисатва ответил: «Знаю я этот способ». И вот взял он крепкую верёвку, сплетённую из травы-соломы, привязал один конец к подножию дерева и, ухватившись за верёвку, начал спускаться в ущелье. Спустился он совсем немного, как его жена поднялась и начала развязывать верёвку, которую он привязал к дереву. И когда она верёвку развязывала, муж смотрел на неё и думал: «Может, она, несмотря на боль, встала и ещё крепче верёвку привязывает». Стоило верёвке развязаться, как он вместе с ней упал в реку, а его жена – в безрукие объятия калеки.
Но случилось так, что быстрый речной поток прибил Бодхисатву к берегу, недалеко от какого-то города, да так, что ни с жизнью он не расстался, ни ушибов никаких не получил. Вероятно, благодаря своим заслугам, заработанным в предыдущей жизни. Ну вот поднялся он на берегу и, подойдя к стоявшему неподалёку пипалу5, лёг у его подножия. Лежал он там какое-то время молча, лежал, думал о злокозненности своей жены и диву давался. Самое удивительное, что в голову ему и мысли не приходило о калеке – ни сомнений, ни осуждения. Правда и то, что и по отношению к жене в ту пору у него не было жестокого негодования, какое должно было бы быть или было бы в душе любого другого человека. Придётся признать, что неспроста люди пожаловали ему титул Бодхисатвы. Рассуждая по справедливости, в душе его должны были бы зародиться вопросы и сомнения: в чём основная причина такого низкого поступка его жены? Уж не был ли этот калека её давним возлюбленным? Калека, несомненно, наложил на бедняжку какое-нибудь заклятье. А уж не совершил ли я сам нечаянно какую ошибку, из-за которой она твёрдо решила отнять у меня жизнь? И что они оба будут делать, где будут жить? Может быть, моя жена влюбилась в него! Может быть, ей нравятся калеки?! Точно, во мне должен быть какой-нибудь недостаток, которого нет у этого калеки. По справедливости говоря, в душе его должно было бы заклокотать чувство мести. Но разве что-нибудь бывает по справедливости! Да и люди толка Бодхисатвы не бывают заложниками справедливости. И случилось так, что спустя немного времени, забыв обо всём, Бодхисатва вновь погрузился в себя, где и не было ничего, кроме доброты и добродетели.
И вот послушайте, какое случилось совпадение: как раз в этот день скончался раджа того самого города, и по традиции в город выпустили священного слона, и все люди ждали, что слон поднимет кого-нибудь и усадит себе на спину, а они, люди, посадят того на престол. Тот слон долго бродил по городу, но его хобот всё никак не издавал трубного звука, который бы указал на избранника. Люди волновались, судили-рядили, строили предположения, спрашивали друг у друга, уж не случилось ли чего со слоном? И случилось так, что тот слон побродил-поискал и добрался до того места, где лежал Бодхисатва. Лишь учуял его слон, тут же издал трубный клич, поднял Бодхисатву и себе на спину усадил. Нет сомнений, что он узрел сияние, которое излучал лик Бодхисатвы.
Вот так и случилось, что старший сын купца, которого все люди почитали за Бодхисатву и кого безуспешно попыталась лишить жизни родная жена, стал раджей того города. Воссев на престол, он решил, что будет всегда сторониться женщин и придерживаться своей новой дхармы, то есть править этим городом. О своей жене и калеке он никому ничего не рассказывал. Народ без устали его хвалил, потому что каждый его шаг, каждое деяние вдохновляли ахимса6, сострадание, благородство и подобные им качества.
А его жена и калека тем временем пребывали в заблуждении, что Бодхисатва утонул в реке, поэтому они беспечно были поглощены друг другом и бродили средь горных трав. Но случилось так, что после нескольких дней беспечности и безмятежности жена Бодхисатвы обеспокоилась. Душа её утомилась от этого пастбища. Она заскучала, захотела перемен, городского шума и суеты. Калека ей всё растолковывал, что и еды и питья-то у них вдосталь, а если к людям в обитаемые места идти, то милостыню просить придётся, ведь он-то калека, потому ничего не сможет делать, а она – здорова и крепка, красавица, потому я тебе ничего делать не позволю, потому что на здоровую и красавицу-жену какого-нибудь калеки все люди искоса смотрят, ну послушайся меня, не упрямься, давай никуда не пойдём…
Слушала его, слушала жена Бодхисатва и всё больше укреплялась в своём решении. Не согласилась ни с одним доводом возлюбленного, только заверила его, что работать никак не будет, ни от чьего дурного взгляда ничего с ней не случится, всегда она будет, посадив его к себе на спину, бродить из города в город, из деревни в деревню, рассказывать разные истории-сказки, людей очаровывать, а в ответ люди с распростёртой душой будут им милостыню подавать. И так и получилось: жена Бодхисатвы с удовольствием усадила своего возлюбленного-калеку на спину, и принялись они бродить по городам и весям. Люди, глядя на них, только диву давались. Взгляд не могли отвести от такого дива: на спине красавицы какой-то калека – уцепился и сидит. Мужчины ему завидовали и на женщину калеки смотрели вожделеющим взором. А женщины испытывали к калеке жалость, а к красавице – злость. А потом думали – наверное, у этого калеки какая-то сила есть чудесная, если любит его такая женщина. Дети, конечно, над калекой потешались, но никогда его не дразнили. Словом, людям эта пара – калека и жена Бодхисатвы – хоть и казалась странной, но неплохой. Люди пригоршнями давали им милостыню, а жена Бодхисатвы и калека – с ужимками и шутками благодарили за милость. Иногда вдруг жена Бодхисатвы запевала горную мелодию, а все люди думали – и что это у нищенок такие нежные голоса бывают! Иногда калека, сидя на её спине, своими обрубками такое вытворял, что люди катались от хохота. Жене Бодхистатвы ни разу и в голову не пришла какая-нибудь особенная мысль о Бодхисатве, даже сон никакой о нём не приснился. Она думала – этот простак не только из мира сего, из сердца моего навсегда удалился. Калеке всё-таки иногда тяжко было от бремени греха, но он подавлял эту мысль, рассуждая, что на всякую карму – деяние есть своё чудо, и словно в лёгком опьянении, ему приходило на ум, что и мне выпал плод за предыдущие деяния, если меня такая красавица, себе на спину усадив, носит по всему белу свету.
И случилось так, что бродили они, бродили и добрались до того города, где Бодхисатва правил. Стоило им в этом городе появиться, как всех его жителей они очаровали своими повадками. Бодхисатва был, конечно, отличным раджей, и горожане благодаря его добродетелям были довольны и счастливы, но иногда им определённо не нравилось, что развлечений мало. К чему говорить, что даже от бесконечного покоя и счастья люди устают.
И приход этих двоих в город неожиданно и создал такую ситуацию. Люди будто почувствовали новую волну, волну веселья и развлечений. Вокруг них всё время толпились зеваки и восторженные зрители. С тех пор как в городе воцарился Бодхисатва, в нём не случилось ни одного происшествия или несчастного случая – ни краж, ни резни, ни любовных историй, не было никаких стычек и шумных скандалов, всё шло так, словно ничего и не происходит, все выглядели такими спокойными, умиротворёнными, будто никогда никакие перемены никогда их не касались. А сейчас жена Бодхисатвы напевала им такие горные мелодии, что все их спящие праведные и неправедные желания-стремления пробуждались ото сна и будто потягивались, расправлялись. И тут же, рядом, этот калека своими обрубками такое вытворяет, такие коленца выкидывает, что некоторым в голову даже приходило: вот бы и у меня были такие культяпки! С приходом этих двоих в город словно жизнь вернулась.
И случилось так, что в конце концов донеслась до слуха раджи новость о том, что одна красавица-нищенка, усадив себе на спину необыкновенного интересного калеку, бродит по городу, а горожане по ним с ума сходят, да так, что день-деньской или на их проделки смотрят, или о них судачат. Раджа приказал представить ко двору эту пару, а когда они туда прибыли, с первого же взгляда узнал их, хотя тем временем его жена стала ещё более отчаянной и щеголеватой, а калека так поздоровел-окреп, что уже мало походил на калеку. Жена Бодхисатвы, напротив, мужа своего не узнала, потому что Бодхисатва за это время стал ещё добродетельнее и тоньше.
Раджа спросил: «Та ли ты – та самая красавица и добродетельная жена, нищенка, по которой и по её калеке весь город с ума сходит?» Ответила жена Бодхисатвы: «Да, махарадж!» Услышав это, Бодхисатва рассмеялся так, словно до того в жизни вряд ли и смеялся. Приближённые раджи, увидев его смеющимся, диву дались. А некоторые из них даже испугались, потому что этот облик раджи показался им устрашающим. Среди устрашившихся был и калека – неизвестно как, но он-то узнал Бодхисатву.
Стоило этому странному смеху смолкнуть, как Бодхисатва сказал: «Я тебя кормил своей плотью, своей кровью поил, ты, словно демоница-ракшаси, ела мою плоть, пила мою кровь, но ты не смогла остаться моей, а отдалась этому калеке и дьявольским обманом сбросила меня в реку, но скажи же мне, что ты в этом калеке, какую, в конце концов, красоту ты в нём нашла, что, усадив его себе на спину, бродишь – милостыню просишь и при этом выглядишь такой счастливой?»
Жена Бодхисатвы ни словом не ответила на вопрос мужа. Она пристально смотрела на него и продолжала улыбаться. Словно говорила, что подобное недоступно твоему пониманию, ибо связано с любовью и страстью, а ты оставайся Бодхисатвой!
Министры раджи так разгневались от наглой улыбки этой женщины, что в тот же миг повелели отрезать ей и нос, и уши, а отрезав, выдворили обоих – её и калеку – из города.
(Удивительное дело – раджа, который был и Бодхисатвой, своих министров не остановил да и не наказал никак.)
Можно сказать, что так восторжествовала справедливость рока.
Но можно сказать, и что Бодхисатва в конце концов так и не остался Бодхисатвой, а его жена и дальше пошла своим путём любви, бродила из города в город, посадив своего возлюбленного калеку на спину, продолжала просить милостыню, напевала горные мелодии и даже без носа и ушей всё равно выглядела красавицей.
Замечание от автора: С разочарованием и удивлением добавляем, что Гомукха, в чьи уста вложен этот рассказ в «Океане сказаний» – Катхасаритасагаре7, счёл необходимым сделать вывод о том, что сердце женщины – обитель ненависти, что понять её нелегко, что она пребывает во власти своих чувств, что добродетельный муж всегда получает плоды своей добродетели. Признавая это, мы не испытываем никакого смущения от того, что, использовав эту историю, внесли в неё несколько таких изменений, разбросали несколько таких намёков, что вывод Гомукхи начинает казаться неуместным. Очевидно, что мы сами никакого вывода не извлекли.
Любовь свободна, следует своим путём, и истинная красота и добродетель заключаются не только в отрешённости от мира.
1 Перевод выполнен с разрешения автора по изданию Vaid, Krishna Baldev. “Bodhisatv k{ii} b{ii}v{ii}”: Bodhisatv k{ii} b{ii}v{ii}. N.Delhi: National Publishing House, 2001, р. 1–11 © Shri Krishna Baldev Vaid. Далее все примечания переводчика.
2 Отшельник, предающийся аскезе.
3 Традиционный образ птицы – любовного посланника.
4 Бхакт – адепт, последователь религиозного движения бхакти (букв.: причастность, преданность, служение [богу]).
5 Пипал, один из видов баньяна – фикуса (смоковницы священной) – Ficus religiosa.
6 Букв.: «невреждение, неубиение» – одно из самых важных нравственных понятий индуизма, буддизма и джайнизма; ахимса – учение о ненасилии.
7 Katha Sarita Sagara 1968 // The story of the Ungrateful Wife in The Ocean of Story being C.H.Tawney’s translation of Somadeva’s Katha Sarit Saagara (Or Ocean of Streams of Story) now edited with Introduction, Fresh Explanatory Notes and Terminal Essay by N.M.Penzer. In 10 volumes. Second Revised and Enlar.Ed.1928. Indian repr. Motilal Banarasi das. Delhi Patna Varanasi.1968. Vol. 5, Book X. Chapter LXV. P. 153–156. Сомадева, 1982. Повесть о царе Удаяне. Пять книг из «Океана сказаний» / Перевод с санскрита П.А. Гринцера и И.Д. Серебрякова. – Москва: Наука, 1982.