Интервью Василины Орловой Захару Прилепину
О, какой упоительно строгий человек Василина. Помню, как легко, не дрогнув ни единым мускулом, она поставила на место одного маститого писателя, решившего поспорить с ней о философии. Клянусь, я тогда её боялся. (Здесь мне полагается сделать гусарское лицо и молвить: «…а ведь меня мало что может напугать…») Василина пишет разную, неровную прозу, разные, неровные стихи; критику пишет, очерки, ведёт интересный ЖЖ – и за всем этим виден умный, красивый, очень талантливый человек. Даже больше чем человек – женщина. Редактор одного толстого журнала сказал как-то, что через несколько лет Василина Орлова станет писателем номер один в России. Я задумался тогда над этим и думаю до сих пор. Именно думаю, а не сомневаюсь. Чего тут сомневаться, сами не слепые.
– Василина, я буду вас немножко провоцировать в нынешнем нашем разговоре, заранее прошу прощения. Девушки и женщины, пишущие книги, зачастую крайне резко реагируют на попытку делить прозу по половому признаку. Сегодня часто слышим: не бывает ни молодой прозы, ни зрелой, ни мужской, ни женской – есть просто проза (или её просто нет). Я так не думаю, но пока не настаиваю на том, чтобы вы, Василина, высказались по этому поводу.
– Проза, конечно, несёт в себе образ автора, и его пола, и образования, и характера, и всего того, помимо общепонятного, что может влиять на прозу в момент письма, правки, чтения. Ну там зачесалась нога или айсберги в Северном Ледовитом океане сдвинулись на пятьсот миллиметров. Одних этих данных мало, конечно, чтобы судить о том, является ли проза мужской, или женской, или девической, или юношеской, но и они не помешают.
– Мы можем немного рассказать о вас? Где родились, где учились, кто ваши родители, чем сегодня занята Василина Орлова?
– Родилась я в 1979 году в посёлке Дунай Приморского края, в семье старшего лейтенанта, подводника. Мама родилась в селе Дударков, которое я потом полюбила всем сердцем. Школу мама окончила с золотой медалью, высшего образования не получила, потому что выбрала другую судьбу – вышла замуж в каштановом цветущем Киеве и уехала от родни на край мира, где родила меня и брата. Отец родился в деревне Янды Иркутской области, на берегу Ангары. Сейчас этой деревни не существует, а есть Аносово, созданное из нескольких окрестных деревень, где дизельное электричество включают два раза в сутки: утром на несколько часов и вечером. Прежние сёла затоплены в эпоху великих строек, поворотов рек вспять и тому подобных гигантских и жалких преобразований.
Наша семья переехала в Москву, когда мне было лет пять, – отец офицер, служил на Дальнем Востоке, печатался в известной газете тех времён, «Боевой вахте», он журналист, очеркист и стал весьма заметен, почему и был переведён в московскую «Красную Звезду». Это тоже была серьёзная газета. Теперь гороскопы печатает.
В прошлом году я побывала и в Аносово в Сибири, и на Дальнем Востоке, в том числе в редакции «Боевой вахты». Что и говорить, совсем другой мир, но останься мы там, я бы смотрела на всё приблизительно теми же глазами, что и сейчас. Так мне думается.
Выросла же я, собственно говоря, в Москве, училась в МГУ. Понравился философский факультет – поступила на отделение религиоведения, а окончила по кафедре истории зарубежной философии, так что по образованию преподаватель и философ, если только прилично в современном мире подшивать к своему имени этот сомнительный и громкий титул. Сегодня я журналист, хотя всерьёз никогда себе этой дороги не прочила. Занимаюсь вопросами, связанными с религией, не только с православием, а вообще с традиционными и нетрадиционными религиями России и за её пределами.
– Я вот думаю, что вам не стоило издавать роман «Стать женщиной не позднее понедельника». Он местами очень любопытный, но вообще, особенно после «Пустыни», стало очевидно, что любовно-бульварно-гламурные сочинения по большому счёту недостойны вас, вашего дара, вашего меткого глаза, вашего почти безупречного писательского слуха. Тут волей-неволей опять приходится вернуться к разговору о «женской прозе», или – даже шире – о женском подходе к литературе вообще.
– Что ж, был у меня порыв пойти по пути, скажем так, недолитературы, литературы заведомо коммерческой, заведомо продаваемой и покупаемой, к которой роман «Стать женщиной не позднее понедельника» и относится. Я никогда не отказывалась от этой вещи, поскольку в ней есть довольно серьёзная тема, может быть, нерешённая и даже еле затронутая, но тем не менее присутствующая. Это проблема девственности: теряя девственность, девица не расстаётся с девичеством – это извращённая ситуация. Женщины ищут путей, как избавиться от девства, всеми правдами и неправдами, словно это какая заразная напасть. Целомудрие постыдно, вот вам перверсия современного мира. А там, где оно вдруг «требуется», приходится прибегать к техническим ухищрениям, потому что это требование оказывается чистой воды мужским самодурством. Да, книга написана в определённом ключе, эту коллизию можно было рассмотреть и более основательно. Я пыталась соединить серьёзность проблемы с лёгкостью восприятия текста. Теперь же мне кажется, что лёгкостью в известном смысле можно пожертвовать. Чтение – это вообще радостный труд, а не унылое развлечение.
Вы спрашиваете, раздражают ли меня разговоры о женской прозе. Нет, я многое воспринимаю благодушно. И рассуждения о гламурности женщин, и экзерсисы о всякой там «метафизике», которую любят у нас помянуть в хвост и в гриву, кстати и некстати, не зная ни истории понятия, ни его эволюции. Женщина есть женщина, мужчина есть мужчина, и не стоит, мне кажется, пытаться приравнять эти два понятия – ни в правах, ни в их смысле, потому именно, что значение женского и мужского не ограничивается социальными ролями, есть различия, в том числе метафизического плана.
– Очень ёмкий ответ, но я попытаюсь чуть иначе сформулировать свой вопрос. Вы наверняка помните слова Блока об Ахматовой: «Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо как бы перед Богом». Вы не находите, что это можно сказать не только об Ахматовой, но и многих наших современницах?
– Стоять перед Богом – часто для женщины и значит стоять перед мужчиной. Это глубокая тема. Кто же и Бог, как не мужчина. Воплощённый Бог-Слово – всесовершенный человек, и как совершенный человек, он совершенный мужчина: целомудренный и мудрый, прошедший науку и сам научающий. Это и Бог-воин, и Бог милующий, и смиренный молитвенник, и сильный, приходящий в ярость – изгоняющий менял из храма. Иисус не был иисусиком, его распяли не потому, что он говорил «ребята, давайте жить дружно», а потому, что он встал им как кость в горле, всем этим книжникам и фарисеям. А так называемая «четвёртая ипостась» Бога, концептуализированная русской философией, соловьёвская София, софийность – это женское, женскость в Нём. Девичество и материнство воплотилось в Марии, и это, может быть, не менее поразительное воплощение, чем божественное вочеловечение. Есть совершенно другие смыслы, помимо всего этого птичьего «феминизма» есть другая высота и другая глубина. Парадокс, но мы предстоим перед Богом как перед Богом, даже если думаем, что предстоим перед мужчиной.
– Что вас порадовало в минувшем году в российской литературе?
– Понравились романы Виктора Строгальщикова «Слой», «Стыд», «Край». Это вообще отдельное явление, заслуживающее самого пристального внимания. Алексей Варламов написал об Алексее Николаевиче Толстом в серии «ЖЗЛ». Ирина Мамаева написала небольшую повесть «С дебильным лицом». В поэзии Андрей Нитченко – удивительно привлекательный образ интеллигентного человека в стихах, вообще весь он какой-то интересный. Правда, это не открытие прошлого года, конечно.
– Читали вы «Блудо и мудо» Алексея Иванова? Как вам картина мира, предложенная Алексеем?
– Не прочла и не думаю, что прочту. Вряд ли я бы стала по доброй воле читать книгу с таким названием. Оно какое-то уж чересчур кассовое. А ведь одна из книг Иванова называется «Географ глобус пропил». Тут есть поэзия, любопытная инверсия.
– На кого ориентируется Василина Орлова в современной литературе? Есть столпы? Вообще жива ли классическая литература? Кто, на ваш вкус, останется, прошу прощения, «в веках»? Или хотя бы – надолго? Солженицын, Искандер, Маканин, Проханов, Лимонов, Поляков, Петрушевская, Улицкая?
– Все они есть, и одно это выгодно отличает их от тех, кого нет, не правда ли? Есть ли у нас столпы, я не знаю, вы как будто извлекли это прекрасное выражение из старинных запасников и слегка оббили пыль своим предусмотрительным «прошу прощения». Литература классическая, конечно, жива – она стоит на книжных полках, в неброских переплётах, изданная, как правило, в советские времена, но уже и не только тогда, а и позже. Читаем ли мы её сегодня? Читаем, конечно, и с не меньшим удовольствием, чем современную. Могли бы, наверное, читать ещё внимательнее. Русскому писателю, по моему убеждению, совершенно необходимо читать Библию, желательно каждый день. Без этого он просто несостоятелен, он не сможет понимать истоков классической литературы и основ всей нашей культуры. Прервана ли традиция? Ну, наверное, не так чтобы и до конца прервана – русский язык всё-таки пока ещё, кажется, существует.
– Я в своё время спросил у критика Валерии Пустовой, сохранилось ли, на её взгляд, идеологическое разделение в современной литературе, и в том числе в критике? Валерия ответила, что идеологическое разделение – вчерашний день. Мне кажется, она немного лукавила, причём вполне сознательно. Знаете ли вы, Василина, примеры неприятия качественных текстов именно в силу идеологических причин?
– Я и сама готова не принять «качественный текст» «в силу идеологических причин», извините, конечно, за кавычки. Что вообще за термин – «качественный текст»? У вас повернётся язык назвать книгу Достоевского «качественным текстом»? Евангелие? Того же Довлатова? У меня только на последнего рука, может быть, поднимется.
– О Евангелии ничего не скажу. В любом случае литература – это ремесло. И понятие «качественный текст» я нахожу абсолютно адекватным.
– Вся литература, вся философия, вся политика насквозь идеологичны. Критерии оценки литературного текста никогда не бывают сугубо эстетическими, что бы ни утверждали приверженцы эстетической критики. Нам часто говорят – возьмите текст как текст и пользуйтесь тем инструментарием для его оценки, который вам предоставляет сам автор. Но с какой стати? Ведь текст не существует вне контекста.
Другой вопрос, о чём вы говорили с Валерией, – вы, вероятно, подразумевали идеологическое разделение на пресловутых «либералов» и «патриотов». И коммунизм, и либерализм – результаты развития социальной и политической мысли, и нельзя утверждать, что самая суть их червива. Но вы попробуйте быть по-настоящему либералом, по-настоящему коммунистом, а не сатирическим воплощением. Сплошь да рядом либерал утверждает: «Нам нужны все точки зрения, и двух мнений тут быть не может». Но он не готов умереть за вашу возможность говорить, как Вольтер, если вы не готовы прежде загинуть за его право высказываться – скорее, он вас удавит, выбрав меньшее из двух зол.
– И в этом вопросе, Василина, я не отстану от вас так легко. Как вы тогда относитесь к расхожему мнению людей, работающих в так называемых патриотических журналах о том, что вот они готовы напечатать кого угодно из либерального лагеря (милое словечко), зато, скажем «Октябрь» или «Знамя», вряд ли пойдут на то, чтобы принять в распростёртые объятия людей из «Нашего современника» или «Москвы»? Исключения есть, конечно, – скажем, Сергей Есин, или Михаил Тарковский, или, наконец, Василина Орлова – но вы всё равно именно исключения. И, к слову, не боитесь ли вы, Василина, что пред вами закроются какие-то двери после недавней публикации вашего очерка в «Нашем современнике»?
– На самом деле «Наш современник» – издание более либеральное, чем некоторые записные либеральные издания. Когда они напечатали мои записки «Русский остров», о посещении Дальнего Востока, они фактически напечатали автора, который был для них посторонним. Я знаю, они и ваши стихи печатали. А то, что после публикации там другие двери для меня закроются, я не боюсь. Мне не очень нужно входить в двери, которые могут закрыться по таким причинам. В общем-то, в главную дверь мы входим только однажды, и я все двери мира готова была бы, если бы могла, отдать за один этот вход.
– В чём главная проблема современных молодых писателей? Писать некогда? Писать не о чём? Денег не платят?
– А кто их знает, в чём их главная проблема. Моя проблема в том, что в России закрываются школы, что мой Дунай лежит в развалинах, сейчас, впрочем, говорят, начинает подниматься – но почему? Потому что остров Русский, он же Экипажный, отдадут под казино. В 2003 году оттуда вывели войска, после чего рухнули не только солдатские казармы, но и старинные кирпичные здания XVII века, имеющие историческую и архитектурную ценность. Моя проблема состоит в том, что, если всё будет продолжаться так, как идёт, то читать по-русски окажется некому.
– О чём я вас не спросил, Василина?
– У меня есть возможность сказать всё, что надлежит сказать. Думаю даже, что эту возможность не отнимет никакой кирдык свободе слова или подобная мелочь.
МАЛЕНЬКИЕ РАССКАЗЫ
Ужин
Лифт в заскорузлом узле подъезда, в тёмном аппендиксе. Пол исшаркан. Плинтус ободран. Пальто тяжелит плечи, шерстяной платок искусал шею, хочется побыстрее содрать его, освободиться. Мария нажимает клавишу «четыре», и кабина, надсадно гудя, прёт её на этаж. Мария стягивает перчатки, расстёгивает сумку. Так, где тут ключи?
Входит в тёмную прихожую, нащупывает выключатель и клацает. Тусклый поток неверного света от подслеповатой лампочки льётся на пол, на стул с жабой телефона, на коврик у двери. Швыряет на кресло сумку и выпрастывается с остервенением из пальто. Нагибается – кровь приливает к лицу. С визгом расходится молния на сапогах. На левом заедает, приходится повозиться. Уф, наконец-то. Проходит в комнату и падает на диван. Так лежит минуту, другую. Тишина. Покой. Одна настырная мысль: надо идти вымыть руки. Лежать бы так и лежать. Медленно поднимается и идёт в ванную. Прохудившийся кран сипит, чихает и плюётся тоненькой струйкой горячей воды. Мария почти обжигается, вылавливает в мыльнице, заполненной клейкой массой, склизкий кусочек мыла, мнёт его, расклеился, выдавливается между пальцами, как творог. Шлёпает обратно в лохань.
Здесь у толстой хозяйки, преподавательницы пения, Мария снимает комнату. Живёт тут и сумасшедшая дочь хозяйки, неопрятная, с постоянно накрашенными ярко-красными губами.
На кухне хозяйничают тараканы. Пузырьки лака для ногтей, алого и бордового, красуются на каменном подоконнике между горшками с бледными геранями, запылённым подслеповатым зеркальцем и расчёской, на которой словно мыши свили кубло волос.
Мария достаёт ледяную кастрюльку вчерашнего супа, хлопает дверцей холодильника. В желе, размякнув, плавают галушки. Наливает тарелку с оранжевой каймой и выщербинкой – до краёв. Ставит в микроволновку.
Звяк – и ужин готов.
Венька
В каморке было темно, пахло пылью и плесенью. С грохотом сдвигая груду алюминиевых кружек со стола, дядя Паша выпрастывал из шкафчика серое вафельное полотенце с жёлтыми пятнами, другой рукой почёсывал рыжий волос на впалой груди в распадке клетчатой рубашки, давно истрепавшейся и выцветшей на солнце.
– Женщина, я так понимаю, – дома сиди, – говорил дядя Паша сердито, косясь на чёрно-белый с выпуклой линзой телевизор, где французская кандидатка в президенты улыбалась в глаза телекамерам ровной белозубой улыбкой. – Ведь у тебя ж мозгов хватит только кашу сварить, – а всё туда же, в президенты записалась! С этими президентскими делами мужики нормальные не справляются, а ты... Эх, тёха-тетёха... Да, Венька?
Венька сидел на дощатом полу в квадрате солнечного света в одной рубашонке и возил кузов машины туда-сюда. Машина давно потеряла колёса, но Веньке колёс не требовалось. Он их воображал.
Горе
«Привет с Большого Луга! Здравствуйте родные, дорогие Евгений Павлович, Мария, Оксана, Дмитрий и твоя жена! С горячим приветом к вам т. Галя и семья Марченко.
Женя, большое спасибо за поздравление. Женя, поздравляем тебя с днём Морского флота. Желаем тебе крепкого здоровья, всего тебе доброго и полного благополучия в твоей жизни. Хотели позвонить тебе, Женя, а наш Коля пришёл в гости, и он успел везде отремонтировать все кнопки и испортил телефон всё подряд выкручивает 6 марта было ему 2 года, мировой парень растёт быстро всё схватывает. Мы в настоящее время живём потихоньку. Здоровье помаленьку.
Хорошего конечно мало сердце моё ещё не успокаивается душа болит, куда ни посмотришь везде напоминает Лену.
Скорее бы тепло да выходить на улицу в огород.
14 мая будет уже годовщина Лены. Ира приедет по возможности поживёт. Сейчас звонит здоровье помаленьку скучно ей там подруг близких нет.
Дарья со своей семьёй живут как придётся по возможности.
Приезжайте до нас.
Какие у вас дела, как поживаете. Мария Оксанка Дмитрий жену не знаю как зовут может баба Ира говорила, а у меня в одно ухо залетает в другое вылетает.
Всего вам доброго.
Целуем баба Катя и семья Марченко.
25.03.06».
Год назад Елену на Большом Лугу сбил поезд. У неё, в общем, не очень-то сложилась жизнь. С первым мужем развелась, второй ушёл, «разругались и не едет», а в молодости была она очень хороша собой – тоненькая, светлые волосы. В юности многие женщины славянской внешности похожи друг на друга, словно родные сёстры. Да и в зрелом возрасте. В старости.
Детей не было.
Сложно как-то складываются судьбы в Сибири. Очень как-то всерьёз и насовсем, необратимо.
В конверте была ещё фотография: Елена, красивая полноватая женщина лет сорока, присела к пианино, улыбается, во рту светится золотой зуб, на белых кудрях меховая шапка. Одну руку положила на колено, другую – на клавиши. На пианино стоит проигрыватель, колонка. На стене ковёр с медвежонком, который обнимает большую бочку меда.
Мёртвую нашли на насыпи, на откосе, у железной дороги.
Обстоятельства её смерти неизвестны.
Она никогда не играла на пианино.