«Василию Тёркину» – семьдесят!
Первые главы этой книги Александра Твардовского были напечатаны в сентябре 1942 года, когда, как в ней было сказано, «к Волге двинулась беда (а строчкой раньше: «Где-то танки лезут в горы» – тут речь о прорыве гитлеровской армии ещё и на Кавказ).
Когда несколько недель спустя «с листка армейской маленькой газетки» новые главы попали уже и в «Правду», поэт писал жене: «И мне по правде приятно, что и моё что-то завёрстано в полосу о Сталинграде». «Книга про бойца» (таков её подзаголовок) вступала тогда в солдатский строй поистине с марша – в бой.
В самом начале, при приходе Тёркина в новую роту, –
«Свой?» – бойцы между собой, –
«Свой!» – переглянулись.
То же произошло с героем и в реальной действительности. «Всё там правда… Буквально во всех мелочах… В жизни Тёркина чувствуешь свою жизнь… Как раз я пережил всё это», – говорилось в письмах, которые автор стал получать с первых же недель после начала публикации книги. Солдаты узнавали в её герое самих себя, также прошедших «в просоленной гимнастёрке сотни вёрст земли родной» в тяжелейшие дни и сорок первого, и нового страдного года:
Шёл наш брат, худой, голодный,
Потерявший связь и часть,
Шёл поротно и повзводно,
И компанией свободной,
И один, как вёрст, подчас.
«Я сам шёл 72 дня… Именно с такими мыслями, товарищ Твардовский, я тоже шёл, не зная, «где Россия, по какой рубеж своя», – писал старший сержант Коньков. – Спасибо Вам, родной, за Вашу повесть, пишите и пишите её дальше».
И, читая подобные взволнованные, безыскусные и нередко наивные отзывы, Твардовский утверждался в правильности своего решения, что раз «война всерьёз», так и «поэзия должна быть всерьёз», как сказано в его письме к жене, и что на войне:
…Всего иного пуще
Не прожить наверняка –
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.
«И в кого ты удался?» – дивились товарищи-бойцы в книге, а за ними – читатели. Твардовский же гордился как раз тем, что испытывал, как сам признавался, «драгоценную радость рассказа для воюющих людей» о герое, «несущем в себе самое лучшее их» (курсив мой. – А.Т.) – «национальное без нажима, весёлое не по уставу, живое, мудрое и трогательное».
И как это было важно – принципиально важно! – любовно отмечать лучшие черты русского характера, глубоко чуждые и твёрдо противостоявшие крайнему, самоупоённому, чванному национализму, который представлял собой немецкий фашизм!
Сама любовь к Родине была у Тёркина тем «чувством, редко проявляющимся, стыдливым в русском, но лежащим в глубине души каждого», о чём говорил ещё Лев Толстой, восхищавшийся этой «скрытой теплотой патриотизма». Но как много чувствуется хотя бы за этим скупым тёркинским:
То была печаль большая,
Как брели мы на восток.
Он был не только весел «не по уставу» (вспомните-ка, эким озорным образом он ободряет сотоварищей, когда «все кругом лежат… закопавшись носом в снег», боясь взрыва упавшего поблизости снаряда:
Тёркин встал, такой ли ухарь,
Отряхнулся, принял вид:
– Хватит, хлопцы,
землю нюхать,
Не годится, – говорит.
Сам стоит с воронкой рядом
И у хлопцев на виду,
Обратясь к тому снаряду,
Справил малую нужду…
«Книга про бойца» была разительно не похожа на то, как война часто выглядела тогда и в газетах, и в литературе. «Когда мы отступали, – писал поэту старший сержант А. Родин, – когда были тяжёлые дни, почти все рассказы, которые я читал, были только о победах. Помню, как меня и моих товарищей поразил ваш рассказ «Переправа». Этот рассказ о том, как переправа сорвалась… И написано так, что абсолютно всё себе представляю. Память об этой главе сохранилась у всех».
Слыханное ли дело – в пору, когда в советской пропаганде Красная армия часто выглядела, по горькому выражению жены поэта, «каким-то коллективом бессмертных бойцов», прочесть в стихах:
Люди тёплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно.
И вся книга создавалась «не по уставу»! «Самая большая моя провинность, – делился поэт с женой, – что я «без ведома» и «указаний» пишу… Нужно быть готовому ко многим мелким и не очень мелким неприятностям».
И действительно, публикация последующих глав не раз надолго прерывалась. Прекращалось и чтение «Тёркина» по радио.
«Где-то кто-то сказал, что он чего-то не отражает», – говорится в письме поэта домой. Впоследствии же его и прямо упрекали, что в книге, дескать, не уделено должного внимания «организующему началу» – «воле и разуму советской власти, коммунистической партии», и, по выражению тех лет, «сигнализировали», что даже Ленин и Сталин в «Тёркине» ни разу не упомянуты.
Но, несмотря на все эти злоключения, судьба «Книги про бойца» была словно бы напророчена в первом же печатном отклике, появившемся уже 8 октября 1942 года.
«Первое чувство, какое вызывает поэма Твардовского, – радость, – писал критик Даниил Данин в статье «Образ русского воина». – Радость – потому, что совсем неожиданно появился у тебя и у твоих фронтовых товарищей единственный в своём роде, неунывающий, простой и верный друг. Он будет надёжным милым спутником на трудных дорогах войны».
«Поэма Твардовского покоряет своей естественностью, глубочайшей правдивостью и простотой, – говорилось далее. – …Прочитайте поэму. Перед вами предстанет живая душа воюющего народа».
И, охарактеризовав Тёркина как «храбреца без позы… философа без хитроумия», автор статьи смело – и прозорливо! – заключал: «Твардовский создал неумирающего героя».
Пройдут десятилетия, но даже спустя четверть века после конца войны в последние месяцы своей, увы, рано оборвавшейся жизни поэт будет получать письма, под одним из которых значилось: «Ваш Д. Белкин, навсегда солдат из роты Тёркина», а в другом говорилось:
«Дорогой мой Александр Трифонович, я… прошёл всю Отечественную, читаю ваше произведение, люблю вас как душу свою… Солдат Беликов Николай Фёдорович».