«Что пройдёт, то станет мило» – справедливо говорит пословица. А вот яркое тому подтверждение. Людмила Гурченко, единственная, по моему разумению, подлинная звезда советского и российского искусства, вышедшая, как говорится, из простонародных низов, так отзывалась о юных годах – «моё нищее счастливое детство». Полагаю, многие мои ровесники с таким же чувством глядят на свои дворовые мутные, пожелтевшие фотографии. «Гуляй, рванина!» – как пел Высоцкий.
Но хочу поговорить не столько о личной, сколько о социальной, общественной ностальгии. Вот показательный пример. В России 1917 года редкие люди сочувствовали свергнутому государю императору, его семье и бывшему правящему классу. Люди по законам анархии предавались мстительному чувству, подчас отводили душу даже в грабежах. Но прошло недолгое для хода истории время, и былая царская, сословная Россия в застольных воспоминаниях и семейных мифах стала представать чуть ли не обетованной землёй.
«Конфетки, бараночки, словно лебеди саночки!» – не только обыватели-лишенцы полюбили гусарско-ресторанный фольклор, но и новая советская богема. «Я не понимаю, как это такое, отчего такое за сердце берёт», – писал о песнях «белоэмигранта» Вертинского Ярослав Смеляков, невольно признавая за ним некую художественную правоту.
Но следует уточнить: одно дело находить элегическую отраду в своей юношеской бедности или не-удав-шейся любви и другое – предавать анафеме давние или недавние перемены, на которые общество когда-то молилось.
На днях в ходе теледискуссии один благообразный молодой господин запальчиво заявил, что все беды современного отечества начались… с ХХ съезда партии. Это как же понимать? Как тоску по ГУЛАГу, по «воронкЗм» на ночных улицах, по доносам и отказам от родителей, по очередям за мукой и мылом, по коммуналкам с клопами, по запрету Есенина и Блока, по обличению тлетворности джаза и прочего? Проклинать «оттепель» и демонстративно грустить по «железной руке» может или малограмотный, или очень молодой человек, представляющий былое величие страны исключительно по парадам и песням Лебедева-Кумача. Дурного слова не хочу сказать о них, но благодарным словом хочу вспомнить и стихи Евтушенко «Умирают в России страхи». Это было настоящее счастье.
Полагаю, последствия того или иного исторического события нужно уметь отличать от первоначальных неотвратимых его причин. Последствия почти всегда получаются сложные, неоднозначные, противоречивые, но в изначальном импульсе всегда преобладает нечто праведное.
Сейчас принято клясть перестройку за её результаты, за необдуманность решений, за некомпетентность лидеров и легковерие масс. И в этом правда. Но задумайтесь, по каким общественным реалиям вы испытаете ностальгию, вспомнив однажды утром вокруг себя стоячее болото жизни, обнаружив себя в очереди неизвестно за чем, увидев перед собой унылые лица вождей-мумий. Неужели всё это, как и тёмные улицы с обветшалыми лозунгами, вызовет чувство «глубокого удовлетворения»?
Не отличаясь творческим блудом отдельных литераторов, я даже в страшном сне не могу вообразить Гитлера спасителем России. По простоте души в самые трудные времена я уповал и продолжаю уповать на здравый смысл и житейскую стойкость русских людей разных национальностей.
Когда-то я принимал участие в создании телепрограммы «Старая квартира». Как-то известная либеральная дама упрекнула нас в том, что мы поощряем в народе ностальгию по советскому образу жизни.
Это была неправда. Мы просто позволяли современникам и ровесникам вспомнить, как они сохраняли живую душу и благодаря, и вопреки любым порядкам.
Анатолий Макаров,
писатель