Никто из нас не мог поверить, что события на киевском Майдане в начале 2014 года доберутся до каждого жителя Донбасса. Но они вошли в каждую семью, покалечили людей, дома, города.
Я тогда работала в донецком детском доме, где 142 ребёнка имели кров, учителей, друзей. Мечтали стать взрослыми и самостоятельными людьми. Мы, педагоги, делали всё возможное, чтобы детские сердца не ожесточились после предательства родителей, старались исцелить их боль.
Война пришла в наш детский дом, варварски направив снаряд прямо в спальный корпус. Тогда никто из нашего коллектива не знал, что, отправив учащихся на летние каникулы в лагерь отдыха, мы их больше не увидим. Дети стали «принадлежать» Украине, и в свою родную и любимую школу никто не смог вернуться. Их снова предали. Вот так наши дети, 142 ребёнка, снова осиротели...
Обстрелов становилось всё больше, танки вошли в город, ввели комендантский час. Люди стали бежать кто куда. Моя подруга добралась до Киева, откуда звонила в слезах. Во дворе, где её семья сняла квартиру за бешеные деньги, разбили окна в её машине, а на капоте сделали оскорбительную надпись о Донецке. Мерзавцы вычислили её происхождение по номеру автомобиля и весьма конкретно указали, куда ей стоит убраться.
В мае 2014-го на последнем поезде я успела отправить сына в Москву, а сама вернулась в Донецк. Этот город – центр моих устремлений, любовь всей жизни. Кто-то мечтал жить в Москве или в Киеве, может быть в Париже, а я хотела только в Донецке. Но вскоре бежать всё-таки пришлось… Уехала и моя мама, а вот отец остался. Не хотел верить в безысходность.
Как-то летом в телефонном разговоре с папой прозвучала фраза «насобирал воды». Эти слова пролетели мимо моих ушей, но отзвук чего-то нереального всё-таки заставил мозг сфокусироваться.
– В смысле – воды насобирал?
В родительском дворе стоит беседка. В ожидании дождя вокруг неё расставлены тазы. В тот день Бог смилостивился, и отец собрал, вскипятил и получил три пятилитровых баклажки воды. О таком ли времяпрепровождении на пенсии, отдав шахте больше двадцати лет жизни и всё здоровье, он думал?
До сих пор, где бы я ни была, кто бы рядом ни находился, что бы ни делала, при словах «дом» и «Донбасс» плачу. Жизнь раскололась надвое, и до сих пор нет возможности её собрать воедино. Не осуждайте меня. Чтобы спастись самой, быть поддержкой сыну, делать любимое дело, оставаться человеком, я перестала читать новости. Невозможно поверить в неимоверность происходящего. Невозможно поверить в инфаркт у голубя, а он случился. Во время одного из обстрелов нашего района голубь, которого сын спас из лап кошки, который пять лет счастливо прожил с нами в семье, умер в своём домике в моём кабинете. Он не был ранен, у него просто не выдержало сердце. А «иммигрировавшие» вместе с нами в Москву кошка с собакой больше года при малейшем стуке забивались под кровать.
Понять нас, беженцев, смогут те, кто сам терял. Всё рухнуло одномоментно. Потерялся ты сам, и потерялись смыслы. Жёсткий вызов брошен судьбой, а ты растерян и можешь фокусироваться только на этой боли. У тебя варварски отобрали опору, а сил обрести новую нет. Безусловно, это временно, и где-то на дне испуганной и измождённой души ты это понимаешь, но нет принятия ситуации: ни принятия войны как данности, ни принятия своей беспомощности. Как ни осознавай, но невозможно смириться с убийствами людей и уничтожением городов.
Ты борешься с депрессией, а она лишь следствие войны, идущей на двух фронтах: на внешнем и внутри каждого из нас. Идёт мощная проверка на человечность, на твою способность думать о других, когда самому плохо. Ты учишься просить помощи. Принимать помощь – большое и сильное испытание, и не потому, что не можешь это сделать. А потому что заложена программа: просить нужно только в случае, когда прямо умираешь и не можешь ничего сделать. А если жив и ходишь своими ногами, просить стыдно. Я вспоминаю, как в Москве пациенты хосписа, в котором я работала, собирали тёплые вещи всей моей семье, чтоб мы не мёрзли в наступившей осени. А нам наступившее утро хотелось прогнать, как саму мысль о происходящем. Каждый беженец и каждый оставшийся в зоне боевых действий – психологически глубоко израненный человек, с истерзанной душой, убитой нервной системой.
С этими последствиями нам надо учиться заново жить. Тем, кто сумеет выжить. Во всех смыслах. Для покинувших родную землю надежда вернуться, с одной стороны, поддерживает, с другой – тормозит адаптацию в новых условиях. Ты постоянно оборачиваешься назад. Все самые маленькие и значительные победы оцениваешь с позиции: «Я девочка из Донецка». Это группа моей крови, моя национальность – Донецк, Донбасс.
Недавно мне написала подруга Оксана, оказавшаяся по другую сторону военного беженства. Её родной город Угледар, будучи частью Донецкой области, оставался территорией Украины. Несколько месяцев её семья с сотнями других спасалась в подвалах, пока не случилась возможность уехать. Они скитались по разным регионам, но где бы ни оказались, следили за новостями о своём городе, улице, доме. Вот её слова: «Инка… нашего дома больше нет… у меня не сохранилось ни одной фотографии… ни одной… у нас нет истории…»
Мы, её друзья, такие же беженцы, становимся её опорой, помогая воссоздавать историю её семьи. Из пепла своей и общей памяти.
Всё познаётся в сравнении. Пару недель назад мой учитель, коллега, Татьяна Александровна написала: «Привет, душа моя. Как мы? Проснулась от обстрелов. Лежу и думаю: раз проснулась – значит, живая…» Каждое утро несколько близких людей из Донецка присылают сообщение. Думаю, они сами не осознают, что этим самым посланием они говорят мне, миру и себе: «Я сегодня проснулась – значит, живая…»
Только несколько раз за эти годы я смогла побывать в Донецке. Невозможно страшно звучит – ехать в гости к себе домой. Дом – это твоя ценность, колыбель покоя, безопасности, тепла. Намоленное место твоей силы. В один из таких приездов взяла интервью у медиков и пациентов хосписа, чтобы показать москвичам и собрать помощь. Отец сам повёз меня. Когда подъехали, показалось, что попали в мёртвую зону. Ни один фильм ужасов не опишет шок от увиденного. И знаете, что поразило больше убожества палат, мешков с песком вместо окон и голых кроватей? Люди. Медсестра под обстрелами перебегала поле между своим домом и больницей, чтобы принести пациентам укроп со своего огорода, чтобы супчик был похож на домашний… Этот укроп, сохнущий на газете, остался в моей памяти навсегда.
Во время разговора с врачом начался жуткий обстрел. Отец звонил и кричал в трубку, чтобы я выбегала, а то не успеем выбраться. А мне хотелось сложиться, закрыть голову руками. Провалиться сквозь землю от страха. Спрятаться. Это состояние я тоже запомню на всю жизнь. Мы с папой успели выехать из зоны обстрелов, но на пустой дороге попали в аварию. Микроавтобус, доверху заполненный вещами, был разбит вдребезги, без возможности восстановления. Удар пришёлся на мою дверь. В тот день, в тот самый час отец спас меня. Мы выжили под обстрелами, выжили в аварии.
Волею войны два самых важных человека в жизни, мои родители, стали и моими спасителями, и вынужденными хранителями скрижалей. Отец бережёт наш дом в Донецке. Удивительным образом комнатные цветы, за которыми он ухаживает, чувствуют заботу и не сдаются, радуя его. Он нужен им, чтобы они жили и наполняли квартиру живым присутствием. Папа бережёт не просто жилище. Он взял на себя смелость сохранить нашу память, воспоминания о счастливом прошлом. Папа даёт неимоверный ресурс тем, что есть место, где меня всегда ждут. Мой дом примет меня в том же виде, в котором я простилась с ним.
Мама оберегает меня и моего сына в московских реалиях. Помогает создавать новую действительность, страхует всегда и во всём, заботится, верит в нас. Своим примером учит принимать случившееся с достоинством, не опуская рук идти дальше, не бояться строить планы, реализовывать их, трудиться и любить то, что делаем. Мы устояли под натиском войны только благодаря друг другу, вере в милость создателя, поддержке друзей и коллег. Они помогали с пропиской, документами, работой. Давали силы бороться, не бросали в одиночестве. Выпавшие на нашу долю испытания проявили их безусловную любовь.
В юности я записала в личный дневник выражение: «Живите в доме – и не рухнет дом». Кто бы мог знать, что детское сознание так чётко сумеет выделить главное. Дом не рухнет, пока ангелы-хранители, наши близкие, с нами.
Инна Ковалёва, клинический психолог, Донецк – Москва