Так считает известный писатель и сценарист, председатель Союза писателей Санкт-Петербурга Валерий Попов. 8 декабря ему исполняется 85 лет. В преддверии юбилея он делится секретом, как превратить всё что угодно в литературу и победить все невзгоды смехом.
– Валерий Георгиевич, поздравляю вас с 85 летием! Хочется спросить: как вы на протяжении всех этих долгих лет сумели сохранить себя, а также интерес к жизни и к работе?
– Интерес только нарастает! А вдруг это последнее, что ты видишь. Всё вокруг, любая мелочь становится драгоценной. И всё это нужно передать, написать. Настало время максимальной активности.
– Вы сказали не так давно: «Жизнь можно удлинять, передвигая не только конец, но и начало».
– Да! Большинство людей начало жизни вообще отбрасывают, считая то время смутным, неконструктивным. А потом жалуются, что жизнь коротка. А именно в тех давних, смутных годах и происходило самое главное – определялась твоя жизнь. И если этого не происходит в молодости, то человек живёт жизнью, навязанной ему другими, – и недоволен.
– И насколько вы удлинили свою жизнь воспоминаниями?
– Вдвое! Помню себя спелёнутым, и скрип снега, и слипшиеся от мороза ноздри, – и я азартно стараюсь «продуть» через них свое тепло и разлепить их. Помню огромные звёзды и какое-то волнение, ощущение ужаса и восторга... Это было ещё в Казани, шла война.
– А когда пришло осознание главного дела жизни?
– Наверное, не случайно я всё так страстно запоминал. Потом появилось желание обязательно рассказать… 1946 год. Мне шесть лет. Мы только что приехали в Ленинград, и я ничего ещё тут не знаю. Я, закутанный, стою у ворот. Холодно, темно, горит только тусклая лампочка над аркой. Я мёрзну, но страстно чего-то жду. Точно такие же ощущения испытываю и сейчас. И вот – появляется мой ангел, мой «шестикрылый серафим» в ватнике и ушанке. Останавливается, как-то мутно смотрит на меня, потом делает шаг и съезжает в ледяную колдобину, мотнув головой, и шапка его слетает. Он, бормоча, встаёт… и тут я, хороший мальчик, протягиваю ему его ушанку, предварительно отряхнув. Он надевает шапку, потом вдруг, помедлив, лезет за пазуху, достаёт трёшку и задумчиво протягивает её мне. Отчётливо помню этот важный момент.
– Первый гонорар?
– Да. Но, скорей, это был аванс. Вся история ещё впереди… Я взял трёшку с трепетом. Помню её как сейчас. Зелёная, продолговатая. Скользкая, чуть маслянистая. На ней – два воина в шлемах… то ли танкисты, то ли лётчики… Но владел я купюрой, увы, недолго.
– Потратили? Эх! Подержать бы её сейчас.
– Но тогда история обрела бы слащаво-назидательный характер. Но я почему-то не ушёл… чего-то ждал. Сюжетного поворота? Дождался!..
– Но зачем?
– Так было надо почему-то. Мой жанр – трагикомедия. И этого, видимо, я и жду, хотя неосознанно… Мой герой делает ещё шаг – и вновь проваливается в следующий ледяной ухаб. Но в этот раз он вырвал шапку из моих рук почему-то злобно и, чуть помедлив, вырвал и трёшку, которую я не успел ещё спрятать. И, пробормотав (гениальную, я считаю) фразу: «Устроили тут!» – уходит, уже не падая. Мой жанр определился. Так и живу…
– Вы, наверное, заплакали?
– Кто? Я?! Я помчался домой как на крыльях, снял в прихожей шапку (свою) и почему-то глянул в зеркало. С головы валил пар – так я спешил поведать эту историю, которая казалась мне тогда блистательной и совершенной! Бабушка, выслушав её, смотрела на меня с тревогой, видно, предчувствуя необычную, а значит, рискованную судьбу. Больше всего её испугал, конечно, мой восторг. «Ну ты и выдумщик, Валера!» – задумчиво сказала она, определив будущую мою профессию, не лишённую, как показал первый опыт, риска.
– Тем не менее одна из первых книг, обозначившая вашу манеру, называлась «Жизнь удалась!».
– А как же иначе. Другой ведь не будет! Хотя, конечно, придётся пройти через суровые испытания. Напомню, там есть такой сюжет: герой, уставший от испытаний, оказывается ночью на льду. И проваливается. Утром поднимается солнце – и герой вылезает на лёд живой и даже сухой.
– Помню. Это оказался пруд, и воду из-подо льда спустили ещё «до того».
– Да. Мысль проста: прежде чем тонуть, разберись, есть ли вода. А то многие тонут без воды, погибая лишь от одной паники.
– Но, согласитесь, это случай всё-таки нетипичный.
– Очень даже типичный! Людям навязывают сюжеты, где они беспомощны, а люди сильны. И именно это востребовано. На моих встречах читатели азартно рассказывают, как они провалились под лёд, где не было воды, и что вслед за этим происходило. Один даже рассказывал, как на Куршской косе во время отлива ловил подо льдом зайцев, которые пришли туда есть водоросли. Народный эпос!
– Однако люди хотят услышать правду…
– Какую? Она бывает гениальная – и не очень. Помню, мы выступали в одной глухой деревне, и коллега, считавшийся тогда «восходящей звездой», нагнетал уныние, читая примерно о том, что было и за окном: безнадёжный дождь, покосившиеся избы. «И-и, милый, – перебила его старушка, – всё это мы и так видим. Ты нам чего другое прочти!»
– И тут вышли вы?
– Как вы угадали? Я прочёл мой первый, ставший коронным рассказ, как шпион залез в гору творога на молочном заводе и приехавшие милиционеры эту гору съедали… Старушки одобрили. Так же примерно реагировали и студенты коннектикутского колледжа в Новой Англии, где мы как раз пересеклись с Иосифом Бродским. После долгой разлуки. «Валега, ты изменился только в диаметге!» – сказал он.
– Трагедии вы не любите. Но зато они любят вас.
– Возможно, они хотят меня уничтожить, но на самом деле создают меня. Помню, как я подошёл к одноклассникам-хулиганам и попросил закурить, хотя раньше не курил, а уж тем более – позже.
– Расширяли свою фокусную группу, как сказали бы сейчас.
– На самом деле я расширял свой стиль, который оказывался всё более трагическим. Я попросил закурить. Они, ухмыляясь, дали и папиросу, и огоньку… Через некоторое время я почувствовал, что горит мой рукав – искра, видимо, залетела. Рукав моего нового ватного пальто, сшитого, что интересно, именно бабушкой! Я бежал с поднятым горящим рукавом… но, помню, как-то неторопливо и задумчиво... хотя уже жгло. «С этим горящим рукавом, как факелом, я и вбежал в литературу», – как написал я потом…
– Книга «Горящий рукав»! Всё – в строку…
– А вы думаете – было не страшно? Представляете, с чем я пришёл домой? Но если не загоришься, не сделаешь ничего. Хотя слово «писатель» ещё не высветилось внятно, и эти трагикомедии происходили вроде и непонятно ради чего. А это особенно стрёмно. Но я был с виду спокоен. Какая-то уверенность всё же была… хотя чётко не мог сказать в чём. Статус советского писателя казался недосягаемым!.. Да и не очень манящим.
– Зато потом какая у вас была компания! Какие друзья!
– Но «тяжкий млат» нас уже ковал с самого начала! В нашу единственную встречу с Бродским за рубежом в 91 м году мы вспоминали 30 января 1968 года, знаменитый тот вечер, когда мы впервые вышли на сцену Дома писателей. Выступали: Бродский, уже вернувшийся из северной ссылки, Довлатов, Городницкий, Гордин, Уфлянд и я. Помню восхитительный зал, много красивых, интеллигентных лиц, горячее одобрение. Телефон на другой день разрывался от звонков – все ликовали: «Свобода!»
…Снова зазвонил – и я радостно воскликнул: «Алло!» – «Вам звонят из Комитета государственной безопасности! Нам нужно встретиться!» – «Ну конечно, конечно!» – я говорил так же радостно, как с предыдущими абонентами: стоит ли из-за одного звонка настроение портить? Тот явно был озадачен. Такой радости в трубке, видно, никогда не слышал… что-то не то. «Вы поняли, откуда вам звонят?» – «Ну конечно, конечно!» Мучительная пауза. «Тогда, может быть, сегодня? – произнёс он, видимо, впервые в жизни растерявшись. – Часа в четыре?» «Зачем же в четыре? Давайте сейчас!» – воскликнул я. Снова мучительная пауза: что за энтузиаст такой? «Приходить к вам?» – «…Нет. Встретимся на улице», – негостеприимно ответил он. «На углу Литейного и Чайковской!» – предложил я. «Нет. Литейного и Петра Лаврова!» – сурово сказал он. «Как я узнаю вас?» – я спросил страстно. Он молчал. «Бойцов невидимого фронта» видеть, значит, не полагается? Как же мы будем беседовать? Придёт, видимо, в чадре? Весёлость всё ещё не покидала меня… словно мы уже победили!.. А может, так и было уже? «Ладно – держите в руке цветы… для конспирации!» – предложил я. «Нет! – он почему-то, наоборот, всё больше мрачнел. – Я буду держать газету!» «Какую?» – хотел спросить я, но он почему-то бросил трубку. Оказывается, у них тоже есть нервы?
Узнал я его даже не по газете… Мрачный вид среди всеобщего оживления. Где же, чёрт побери, конспирация! Чем-то он был недоволен. Видимо, хорошей погодой. Почему-то небритый. Видно, не спал всю ночь, разрабатывая операцию. Хмуро провёл меня в гостиницу – прямо напротив своего заведения. Стал говорить: как распоясался идеологический враг, чешские оппортунисты выпустили воззвание «Две тысячи слов…». Я достал блокнот и всё записывал. «Что вы записываете?» – воскликнул он. «Всё!» – бодро ответил я. «Но это всё есть в газетах!» – «Ах, извините, не знал». Он скрипнул зубами. Но всё же продолжил: «Как честный гражданин, я должен им помогать, сообщая, как что… Запишите мой номер!» Я записал, очень крупными цифрами. Он явно это не одобрил. Не угодишь! Он говорил дальше, но я как-то отвлёкся, мысли унеслись… «Что вы делаете?!» – вдруг рявкнул он. А что я, действительно, делаю? Я глянул в мой блокнот. Да. Действительно! Пока он говорил, я случайно перерисовал цифры его служебного телефона в цветочки, бабочек, птичек, каких-то зверьков… позвонить теперь будет трудно.
– Видимо, ваше поведение их не расстроило, поскольку вскоре после этого, в 1969 году, вышла первая ваша книга – «Южнее, чем прежде». В издательстве «Советский писатель», самом престижном...
– Ну а как же? Я бы сказал – в замечательном издательстве «Советский писатель». Они умели уважительно разговаривать и с властью, и с писателями. Да я и с «надзирающими органами» особо не спорил: они делают свою работу, мы свою. Произошло, однако, ЧП.
– У вас их было, похоже, довольно много...
– Стремился к минимуму. Но… Поскольку их Большой дом был как раз рядом с Домом писателя, они вдруг начали ходить к нам, пить и гулять. Наши официантки переметнулись: офицеры им казались более мужественными. А нас всё чаще встречали закрытые двери с табличкой «Проводится мероприятие». Нас опять побеждали – и на очень важном участке!
А я уже был членом Союза писателей и должен был отстоять нашу честь! И однажды я понял: сейчас или никогда! Стал дёргать дверь. За стеклом появились «гости»: видно, ждали своих. Но не меня. Стали делать неприличные жесты. И дождались как раз меня! Кулаком я разбил стекло в двери и, к ужасу их, появился перед ними, окровавленными руками схватил «гостя» и стал трясти: «Это не твой дом!»
Меня отвезли в милицию, в Следственный комитет, и там следователь, красивая женщина, неожиданно мои действия одобрила: «Вы действовали абсолютно правильно, вы шли в свой Дом».
Помню, я выскочил на улицу и на пыльной вывеске «Следственный комитет» написал пальцем: «Ура!»
Так что жизнь прошла не мимо.
– Может быть, из-за этого инцидента ваша вторая книга, «Нормальный ход», и вышла лишь в 1976 году, через семь лет после первой?
– Возможно. Но, возможно, и потому, что я слишком увлёкся так называемой литературной жизнью. То было удивительное время… Такое больше не повторится. Уже победившая свобода духа удивительным образом сочеталась с ещё сохранившейся тоталитарной жёсткостью цен. И мы могли не только почувствовать свободу, но и отпраздновать её. Помню, как тратил я свой гонорар за небольшой детский рассказ. Взрослая проза не шла, но я не унывал – писал детские книги, и неплохие! Спасибо всем. Гонорар, как сейчас помню, был сорок рублей, и на эти деньги я пригласил моих друзей: Андрея Битова и Мишу Петрова, гениального физика, пишущего и отличную прозу. По ходу, как сейчас говорят, к нам присоединились и три манекенщицы из Дома мод. Сейчас даже не верится, но тогда в «Европейской» плясали, вскакивали все. Битов пошёл вниз освежиться и нечаянно разбил витрину с алмазами на первом этаже. Когда мы узнали об этом, мы сбежали вниз по шикарной мраморной лестнице в стиле модерн, которую создал сам Лидваль. Красиво жили! Четыре мускулистых сатрапа пытались прижать Битова к мраморному полу, но он, великолепный спортсмен, им не давался и ещё обвинял их: «Вы не знаете, кто такой Иван Бунин!» – «Знаем, знаем!» – отвечали они, продолжая вязать нашего друга.
Удивительно, что свидетелем этого инцидента оказался Василий Аксёнов, кумир тех лет, мой любимый писатель. Об этом он поведал мне много лет спустя, при встрече на книжной ярмарке в Женеве. Они, оказывается, в этот вечер тоже были в ресторане, но другом, под названием «Крыша», на пятом этаже. И когда они спускались, чтобы уйти, увидели эту грандиозную битву. Что интересно, Василий Аксёнов был почему-то с Асей Пекуровской, недавней женой Довлатова, с которым она, кажется, развелась. Аксёнов как раз говорил Асе, что в Ленинграде сейчас нет сильных писателей, и тут Ася указала на Битова, раскидывавшего сатрапов: «Вот очень сильный ленинградский писатель!» Вот такая тогда была концентрация гениев на один квадратный метр! Что вообще может быть лучше?
– Неудивительно, что вы написали тогда книгу «Жизнь удалась!».
– По сути, я и продолжаю её писать, хоть и в меняющихся обстоятельствах и под другими названиями… «Любовь тигра». Девяностые годы! Исчезло всё. Жена требует денег! И даже рыбки в аквариуме голодают. Да ещё дочка и пёс. И всех надо кормить. Устал! И, получив случайный гонорар и не согласившись с женой, как надо тратить его, выбежал на улицу. Хватит! Я бежал через тёмный пустырь… Где же тут радости жизни? Увы!.. Увидел очередь... Кур дают. Страшных, тощих. Давали по две, но мне удалось урвать четыре. Помчался к автобусу, чтобы уехать из Купчино в центр. Какие-то там куры меня не остановят! Очередь! Кофе растворимый. Шесть тяжёлых цилиндров под рубашкой… Остановили! Как-то не вытанцовывается загул. Но зато я им покажу, кто главный! Понёсся домой. Небритый мужик продавал что-то в газете шевелящееся… Мотыль! Дочка так просила его: рыбки голодают! «Куда положить?» – поинтересовался мужик. Всё занято. «Клади в рот!» И так я ворвался домой, швырнул куриц, раскатал с грохотом банки кофе, выплюнул в аквариум мотыля! Рыбки забегали, женщины засмеялись, пёс залаял. Вот оно, счастье!
Когда меня спрашивают: «А когда было лучше, когда хуже?» – я отвечаю: «Нет позорных эпох! В каждую мы делаем всё что можем!»
– Но трагедии вас не обошли. И некоторые ценят у вас именно трагическую семейную трилогию: «Третье дыхание», «Комар живёт, пока поёт», «Плясать до смерти».
– Да я и сам их ценю, вспоминая, какой ценой они мне достались. Три жизненные трагедии, совсем рядом, почти одновременно… Это были годы, когда я отдыхал лишь в общественном транспорте, умоляя: «Ну ещё одну остановку, не хочу выходить, тут так хорошо!» Это в переполненном автобусе. И после того как я это пережил и написал, и напечатал, и выслушал всё то, что мне по этому поводу сказали, мне уже ничего не страшно. В том смысле, что страшно, конечно, будет, но я уже знаю, что сделаю с этим. И уже делаю.
– Расскажите.
– Ну, в больницах, например, очень много поразительного, неожиданного. И всё словно для меня, в моём стиле. И главное, что спасает сейчас, – литература. Сам же сказал: «Надо пить страдания не из лужи, а из прекрасного сосуда, называемого литературой». И я стараюсь! И жизнь идёт так, будто я её сочинил. Так и возникает искусство, у каждого неповторимое, своё. Когда меня некому было выносить в скорую помощь, медсестра выбежала во двор и вдруг появилась с какими-то людьми в униформе, которые и понесли меня. Ангелы, что ли? Я уже вырубался. Но тут во дворе я увидел мусорную машину. Это мусорщики приехали, секунда в секунду, и меня спасли. И отчаяние перешло в смех – над чем я всю жизнь и работал! И правильно. Все чудеса происходят в рамках жизни, это и обнадёживает. Продолжение следует.
– Какое же?
– Конечно, вам хочется спросить: «Ну а куда же дальше?» Есть куда. Прошла недавно госпитализация жены – в этот раз мусорщики не приехали, была глубокая ночь, но охотно согласились помочь два мощных вышибалы из ночного клуба. Жизнь прекрасна, если только не щуриться презрительно. После «Выдумщика» вышел рассказ «Мы – команда» в юбилейном выпуске, посвящённом столетию журнала «Звезда». Также выходит рассказ в рождественском сборнике «Чудо» «Редакции Елены Шубиной». И ещё много-много всяческих неприятностей ждут, когда же я сделаю их литературой.
– И вы ещё руководите Союзом писателей Петербурга...
– Это одно из любимых моих произведений!
– Расскажите что-нибудь, чтобы окончательно убедить нас в том, что все ваши замыслы сбываются.
– Запросто! Недавно я выступал в Екатерингофской библиотеке, и один из слушателей принёс мне подарок: ту самую трёшку, отнятую у меня, о которой я говорил в начале. Нашёл! Я счастлив. Справедливость восторжествовала. Жизнь удалась!
Поздравляем нашего автора и друга Валерия Георгиевича Попова с 85 летием! Желаем сохранять потрясающий оптимизм и творческую энергию ещё долгие годы! Крепкого здоровья, радости, новых книг!