Ефим Гаммер
Член правления международного союза писателей Иерусалима. Главный редактор литературного радиожурнала «Вечерний калейдоскоп» – радио «Голос Израиля» – «РЭКА». Член редколлегии израильских и российских журналов «Литературный Иерусалим», «ИСРАГЕО», «Приокские зори». Член израильских и международных Союзов писателей, журналистов, художников. Обладатель Гран При и 13 медалей международных выставок в США, Франции, Австралии. Живет в Иерусалиме.
Родился в 1945 году в Оренбурге. Окончил ЛГУ в Риге (отделение журналистики). Автор 29 книг стихов, прозы, очерков, эссе и многочисленных публикаций в изданиях разных стран. Лауреат многих международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству: Бунинской, «Золотое перо Руси», «Петербург. Возрождение мечты» и др. Лауреат 3-го Международного конкурса имени Сергея Михалкова (лучшее художественное произведение для подростков). Дипломант 4-го международного конкурса имени Алексея Толстого, Германского международного конкурса «Лучшая книга года» и др.
Судьбы значенье
(из цикла)
1.
Изболевшее слово,
многослойный расклад.
Пули снова и снова,
и все наугад.
Не пройти, не проехать.
Не вернуться назад.
Многословное эхо.
Невпопад. Невпопад.
Было. Будет. И снова
повторится стократ –
изболевшее слово,
многослойный расклад.
2.
Если совесть, значит, совесть.
Точек нет и запятых.
Человек – не то, что повесть,
он скорей короткий стих.
Прожил, дожил, обнаружил
хоровод болячек разных.
И устроил себе ужин
в час, когда и пить опасно.
Выпил, допил и накрылся
долевой лепешкой пресной.
И сквозь смерть ему приснился
сон, что прожил интересно.
Осколок Акрополя
(из цикла)
1
Маленький камень –
осколок афинского Акрополя,
округлый, как летающая тарелка,
лежит у меня на ладони.
И отсвечивает слоновой костью и позолотой –
скульптурной плотью Афины,
увезенной в Константинополь,
на погибель свою, при пожаре.
Греческий гид, напуганный судьбой
древней статуи
предупреждает нас на плохом иврите:
«Аль тиках!» – Не бери!
Ни камушка, ни пылинки
от мраморного величия стен и колонн.
Ничего не всовывай в карман или рюкзак.
На выходе – проверка,
и при обнаружении – всяческие неприятности.
Мой осколок Акрополя,
округлый, как летающая тарелка,
прилип к ладони.
И, предвосхищая близкое расставание,
засветился, словно телеэкран,
желая что-то поведать.
– Видишь ли? – послышалось мне.
– Вижу.
2
Я видел,
как голубь попал под автобус...
Легко колесо крутилось,
как глобус.
Был глобус огромен.
Был глобус тяжёл.
Был голубь раздавлен.
Был белым,
стал жёлт,
от крови и пыли –
мгновенно жёлт.
Покрыл он тонкой
плёнкой гудрон.
И в этой плёнке –
телевизионно неясно –
мелькнуло-погасло,
мелькнуло-погасло –
белее снега,
чернее снега
изображение
человека.
3
На городской окраине
ревёт ребёнок всласть.
Грязь коркой, как окалина,
под носом запеклась.
Лицо бледнее бледного,
из глаз слезинки льют.
Мальчишку пятилетнего
напугал салют.
Невские белые ночи
1
Невские белые ночи.
Помыслов росные капли.
Вынесло в многоточье
шпильки, кинжалы и сабли.
Плавятся в прелости звуки.
Сеются в праздности слоги.
Призраков стылые руки.
Странной окраски тревоги.
Сны натекают ленно
лепетом лживости детской.
Пахнет осенним сеном
и очарованным сердцем.
Влажные пальцы дремлют.
Губы к губам прижаты.
И в запредельные земли
двигаться вовсе не надо.
Ветер – ходок, пусть бродит,
лунность толкает в пойму.
Было все это в годе…
Впрочем, позвольте, – не помню.
2
Надежда мечена быльём.
Удача – сладким трупным ядом.
Ну что же, друг. Ужо нальём
капель в бокал, побитый градом.
Делиться снова – на двоих.
вином, виной, бедой и снами.
И как бы ни был многолик
наш горизонт, но он не с нами.
Он у балтийских берегов –
в созвездиях Тельца и Рака.
Как много писем! Сколько слов –
достойных сердца – на бумаге.
3
И спутник старинных сказаний,
и пленник наследственных сил,
я нервно – стихом осязаний –
в словесных пределах бродил.
Вызваливал формулу чувства
из дебрей придуманных дней.
И Синяя Птица Искусства
стеклянно мерцала в окне.
Вломились незванные сроки,
оконные смяв миражи.
И снова судьба на пороге
у правды-неправды – души.
4
И всё-то, всё-то – ничего.
Зима, снежинки.
Нева, покрытая ледком,
как бы в простынке.
Изба, разбойное крыльцо –
ногам подсечка.
Заиндевелое винцо,
шальная печка.
И всё-то, всё-то – в полусверк
ушедшей ночи.
Летит сквозь жизнь, летит сквозь век,
ворчит, пророчит:
«Река вдруг вскроется. Пойдёт
в скелетном гуде.
И лишь того не кинет в пот,
кто жив не будет».
И всё-то, всё-то – трынь-трава.
Больной – в порядке.
Играет с веком жизнь-вдова,
играет в прятки.