Лев АННИНСКИЙ
Читаю письмо из редакционной почты. Вот что пишет в «ЛГ» Фёдор Прохоров из Пензы, цитирую:
«…Был у родни в деревне, там работоспособные мужики пьют и ругают государство, мол, чиновники проклятые не помогают им наладить жизнь. А у самих заборы валятся, крыши у сараев дырявые, огороды запущены. Будто чиновники обязаны им всё починить! Вот эта детская какая-то наша надежда на государство парализует волю, превращает человека в щепку, несущуюся по волнам непредсказуемой жизни. Я думаю, именно из-за такой черты характера не пошло у нас в 90-х годах фермерство и половина земель заросла бурьяном… Может, надвигающийся кризис расшевелит наш деревенский народ и в нём проснётся воля к жизни?..»
Ну просто апокалипсис! Не сообразишь, кого на помощь звать – то ли Щедрина с его хирургией, то ли Глеба Успенского с его терапией, а может, Прыжова с кабаками, а может, Владимира Святого с его «веселием пити». И не решишься, что сказать. Потому что в ответ услышишь: «А сам ты не пьёшь?» Скажешь: «Пью», – засмеют: «Тогда чего учишь?» Скажешь: «Не пью», – ещё хуже: дадут по шее, потому что чужой, а лезешь, глазеешь и опять-таки учишь.
Давайте-ка хотя бы на время выльем водку из разговора. Что, мужики у нас потрезву перестают ругать государство, поносить начальников, проклинать чиновников? И без всякой водки сроду ищут на Руси барина, чтобы высмеять или повесить. Все: от лакея, который в отсутствие барина лежит в сапогах на его постели, до революционера, который с бомбой в руках поджидает царя у моста, – все готовы найти виноватого на стороне, чтобы сообразить, что делать.
Теперь покрыли всех виноватых словом «чиновники». Раньше было: «бюрократы». Ещё раньше: «господа» (пока не переименовались сами в «господ» из «товарищей»). На страницах советского «Крокодила» в роли бюрократа был тупомордый злодей с портфелем, а в реальности-то это была обременённая детьми тётка, подрабатывавшая на справках в сельсовете, в горсовете – на всех уровнях. Да у нас со времён Петра I полстраны – ранговые чиновники, полстраны – потенциальные чиновники (мечтающие ими стать). И, выйдя в отставку, спиваются эти чиновники вместе с теми, из среды которых вышли.
И это они «обязаны всё починить»?!
Обязаны! Чиновники или Господь Бог – не важно, лишь бы нам самим не чинить.
Так что это за порча снизу доверху? Лев Толстой, вернувшись с Кавказа, посвятил этим делам «Утро помещика». Просит мужик у барина лесину: жердь, шест, или, как тогда говорили, сошку (изначально – сухое дерево, которому впоследствии добавили значение орудия вспашки). Этой сошкой хочет мужик подпереть избу – заваливается! Барин говорит: тебе не сошка нужна, а стропила, столбы, избу надо заново ставить! – Куда там: барин, не погуби, дай сошку – развалюху подпереть!
Это что: верх глупости, праздник лени? А может, другое: опасение, что всё это зря, что ни сделай, что ни построй – всё отымут, пустят в распыл! А как защитишь, когда естественных границ нет и «от мысли до мысли тыща вёрст»? Толстой впоследствии устами Левина (которого мужики утешали: у соседа, мол, корова сдохла) заметил: русский мужик хозяйствует особенным, ему, мужику, понятным способом.
Непонятно, каким? Непонятно, почему фермерские хозяйства гибнут у нас не от высшей власти, а от террора соседей, то есть от самого народа? Да вы вообразите границы фермерского хозяйства на таёжном массиве, где ни пеший, ни конный не продерётся! В степи, где только конный и виден на горизонте! Вот когда эту евразийскую глыбу освоит человечество до степени ухоженности швейцарского кантона или американского среднезападного надела, опоясанного дорогами и истыканного видеокамерами, – тогда сядут и у нас фермеры, да и Столыпина помянут доброй стопкой водки.
Только это уже будет не Россия.
А так ли уж нужна эта Россия человечеству?
Это как посмотреть. С рациональной точки зрения управлять починкой пензенских сараев из Москвы не более абсурдно, чем назначать московских князей из Сарая, но всё зависит от того, насколько важно человечеству сохранить неделимость континента, в недрах которого закопана половина земшарных богатств.
Кто растянется в эдакую ширь? Для мировой истории это частность, для человечества Россия – деталь мирового расклада. Но для нас Россия – это судьба, а ругающий начальство пензенский пьяница – частность.
Вот если этот мужик протрезвеет и пойдёт ставить заборы и валить стены, как ему захочется, тогда зачешем в затылках: где крыша?!
А пока – держимся в безнадёге, уповаем на авось, на Господа Бога, на царя-батюшку, и тех же царя-бога-душу-мать, то есть главных чиновников мироздания, костерим и ненавидим за это наше упование запредельное.
Можно ли в эдакой невесомости держаться, не дурманя себя чем-то спиритуальным?
А что прикажете делать?
А то и делать, что делаем. Читать мужикам лекции о вреде пьянства, подсовывать подросткам пиво вместо водки, строить вытрезвители, лечить, взывать, голосить, понимая, что страну не перевернуть, а перевернёшь – и «полетят щепки по волнам непредсказуемой жизни».
А если раз в сто лет такой переворот угрожает или случается, – или извне приходит какой-нибудь инонациональный Чингис, Тимур, Наполеон или Адольф, – оплачивается это кровью. А если изнутри грянет бунт и оседлает его какой-нибудь интернациональный исполком? И это тоже кровью.
Между такими апокалипсисами живём и мучимся. От великого страдания и великой печали – кладём на алтарь человечества великую культуру.
Которой дырявый сарай, конечно же, не подопрёшь.