Зарницы. Зарницы. Зарницы.
Земля слушает их. Хлеба слушают их. И то, что нам кажется немотою, для них, может быть, самая сладкая музыка, великий гимн о немыслимо огромном походе хлебов к человеку – от единого колоска, воспрянувшего на груди ещё молодой материземли, зажавшей внутри огонь, – к этому возделанному человеческими руками полю.
Музыка есть в каждой минуте жизни, и у всего живого есть свои сокровенные тайны, и они принадлежат только той жизни, которой определены природой. И потому, может быть, в те часы, когда по небу ходят сполохи, перестают охотиться звери друг за другом, лосиха и лосёнок замирают с недожёванным листом на губах, замолкают птицы, а человек крещёный осеняет себя, землю, небо трепетным троеперстьем, и некрещёный тоже благоговейно, как я сейчас, останавливается середь поля, охваченный тревожным и сладостным волнением.
Сколько же стою я среди хлебов? Час, два, вечность? Недвижно всё и смиренно вокруг меня. Ночь без конца и края, такая же ночь, какая властвовала в ту пору, когда ни меня, ни этих колосьев, никого ещё не было на Земле, да и сама Земля клокотала в огне, содрогалась от громов, усмиряя себя во имя будущей жизни.
И, быть может, не зарницы эти, а неостывшие голоса тех времён, пластая в клочья темноту, рвутся к нам? Может быть, пробиваются они сквозь толщу веков с молчаливым уже, но всё ещё ярким приветом, только с виду грозным, а на самом деле животворным, потому что из когдато дикого пламени в муках и корчах родилось всё: былинка малая и дерево, звери и птицы, цветы и люди, рыбы и мошки.
И не оттого ли в летние ночи, когда издалека сигналят о чёмто зарницы, утерявшие громы в миллионолетней дороге, а хлеба наполняются твёрдостью и могуществом и свято притихшая земля лежит в ярком осиянии, в сердце нашем пробуждается тоска о ещё неведомом? Какието смутные воспоминания тревожат тогда человека. И небо в эти минуты словно бы становится вестником нашего перворождения, доносит отголоски тех бурь, из которых возникли мы.
Я склоняюсь к древнему полю, вдыхающему пламя безмолвных зарниц. Мне чудится, что я слышу, как шепчутся с землёю колосья. И, кажется, я даже слышу, как зреют они. А небо, тревожась и мучаясь, бредит миром и хлебом.
Тихо! Зарницы. Зарницы. Зарницы.
Виктор АСТАФЬЕВ. Из «Затесей»