Весной город наполнялся зеленью.
Её на всех углах продавали пучками утлые, укутанные рванью старушки. Было тепло, всё, чему положено было растаять, давно растаяло, и только в душе звероподобного Мангышлакова царила вечная мерзлота.
Ужас внушал Мангышлаков. Ходил, не разбирая дороги, и не было ему препятствий. «Мангышлаков идёт!» – неслась по городу устрашающая весть, и вмиг пустели улицы. Старушки вжимались в углы и истово крестились, когда шёл Мангышлаков. Стонал асфальт под ногами Мангышлакова, и даже птицы не смели петь, когда проходил Мангышлаков.
Все знали Мангышлакова, и все боялись его, и только Фулька, недавно приехавшая в город, не знала Мангышлакова. Она не поняла, отчего все вокруг разом побледнели и стали разбегаться. Кричали люди: «Мангышлаков! Мангышлаков!», но ведь Фулька не знала Мангышлакова.
Она осталась одна на улице и скоро услышала грозные шаги, и Мангышлаков предстал перед ней – огромный, звероподобный, ужасающий.
«Симпатичный!» – подумала Фулька.
Жутко засопел Мангышлаков, но удивления не скрыл.
– А ты чего не убежала? – заревел он.
– А чего бежать? – удивилась Фулька. – Я, в общем-то, никуда не тороплюсь.
– Как?! – громыхнул Мангышлаков. – Да я же Мангышлаков! Меня из урочища уволили за свирепость! Да я медведя душу, волка руками разрываю. Меня все боятся! Я страшный, звероподобный!
– Как интересно! – запрыгала Фулька. – Давайте познакомимся. Я – Фулька. Приехала в город третьего дня. Живу у тёти.
– Полезай в мешок! – приказал Мангышлаков.
Принёс Фульку домой, выпустил, оглядел со всех сторон. А Фулька ничего из себя, ядрёненькая.
– Вообще-то я замужем, – завихляла Фулька, – но это так... А ты добрый!
– Это я – добрый?! – загрохотал Мангышлаков. – Сейчас из окна выброшу!
Взял и выбросил.
А Фулька зря, что ли, акробатикой занималась? Приземлилась на ноги, платьишко обдёрнула и снова в дверь вошла.
– Добрый, – говорит. – Недалеко выбросил и аккуратно. Ничего не сломала.
– Ты эти штучки оставь! – закричал Мангышлаков. – Ты мне репутацию не порть! Сейчас как врежу!
И слегка врезал.
Очухалась Фулька, улыбнулась слабой улыбкой.
– Добрый, – по складам выговорила. – Водичкой побрызгал.
– Да нет же! – заходил по комнате Мангышлаков. – Не добрый я, не добрый! Нельзя мне быть добрым... Я тебя, пожалуй, в погреб запру, там холодно... мыши...
Выпустил Фульку не скоро. Синюю, в гусиной коже.
– Добрый, – просипела Фулька. – Корочку хлебную положил, одеяло, мышеловка там справная.
– Ладно, – смирился Мангышлаков. – Присаживайся.
– Вот муж у меня действительно злой, – закручинилась Фулька.
– Это что ж он с тобой делает? – забеспокоился Мангышлаков. – Неужто такое, чего я не могу?
Заревела Фулька в три ручья.
– Он... он... – И ничего сказать не может.
Насилу успокоилась.
– Он, – медленно сказала. – Половой инстинкт подавляет.
– Это с женой-то?! – не поверил Мангышлаков. – Здоровый мужик?! Вот гад!
– Садист. Истинный садист, – закивала Фулька.
– Так, может, я могу чем помочь, – засмущался Мангышлаков. – Ты ведь мне, того, нравишься...
Фулька подошла, наклонилась, поцеловала Мангышлакова в низкий заросший лоб.
– Нет. Нельзя. Люблю я его. – Она посмотрела на часы. – Пора мне. Тётка заждалась.
Мангышлаков проводил её по безлюдной улице до автобуса.
– Вот ведь горе какое! – Он заглянул в лицо девушке. – Ты приезжай, ежели что...
Возвращался Мангышлаков тихо, ногами не топал, рычание сдерживал. Купил у старушек зелени на ужин.
– Того... – сказал им, вжавшимся в стену. – Передайте, чтоб не боялись меня больше. Добрый я...