Вечером Слободаев отправился в филармонию, на концерт. В первом отделении исполнялась симфониетта всемирно известного композитора. Как только со сцены заструилась светлая, чистая мелодия, напоминавшая журчание сверкающего в солнечных лучах ручейка, Слободаев вдруг представил себя в тот момент, когда у него ещё и в мыслях не было давать взятку Поминайлову. И вдруг в светлое мелодичное журчание стали проникать какие-то чужеродные, тревожные звуки. Слободаев насторожился. Именно так и в его душе, чистой и светлой, зарождался искус дать взятку. Тревожные звуки всё нарастали, крепли, светлый ручеёк затрепетал, мрачные силы обрушились на него, всё сплелось, смешалось, закипела борьба не на жизнь, а на смерть.
И когда всё это смятение достигло кульминации, настала вдруг полная тишина, в которой какая-то струнка внутри Слободаева тоненько задрожала. И тут снова возникла тихая, струящаяся мелодия, которой начиналась симфониетта, только теперь в этой мелодии была ещё и торжественность, гордость за одержанную победу. Слободаев почувствовал, как по щекам его покатились слёзы, и торопливо прижал к глазам платок. Потом он оглянулся по сторонам – не заметил ли кто его слабости – и увидел неподалёку от себя Поминайлова. По его щеке тоже сбегала крупная слеза.
В антракте Поминайлов сам подошёл к Слободаеву и, отведя его в дальний угол, сказал:
– Я понял всю мерзость своего грехопадения. Простите меня, ради бога! Я злоупотребил служебным положением. Нет меры моей вине!
– И вы меня, умоляю, простите! – воскликнул Слободаев. – Давать взятки – это тоже преступление. Я хотел словчить, опередить других. Извините мою минутную слабость!
– Как хорошо, что мы оба осознали своё прегрешение, – растрогался Поминайлов. – Надобно поправить дело. Больших денег у меня сейчас при себе, к сожалению, нет, так что верну вам свой долг завтра. А сейчас я вас приглашаю в буфет, отметим наше прозрение.
Когда коньяк был разлит по рюмкам, Поминайлов торжественно провозгласил:
– За музыку, которая облагораживает человека!
Слободаев поддержал тост, а потом предложил ответный – вообще за искусство.
Антракт уже кончился, сверху доносилась красивая, благородная мелодия, и тосты звучали за столом красивые, возвышенные и благородные.
Когда подходила к концу вторая бутылка, у Слободаева стало шуметь в голове, и постепенно этот шум заглушил музыку из концертного зала.
– Знаете, – тихо сказал Слободаев Поминайлову. – Всё-таки мне бы хотелось ускорить своё дело.
И у Поминайлова в голове уже вовсю шумело, и музыка ему тоже не была слышна.
– Да как-то неудобно, – сказал Поминайлов Слободаеву. – Ускорить-то в принципе можно, но нас вместе видели в буфете. Пойдут разговоры, будто мы с вами обмывали взятку. Хотя на самом деле мы совсем и не её обмывали. Но сами знаете, какой у нас народ – только бы языком трепать. И я могу морально пострадать. А за что страдать? То, что я от вас получил, таких страданий не стоит.
После долгих и мучительных нравственных борений Слободаев пообещал Поминайлову, что завтра возместит ему моральный ущерб. После не менее долгих и мучительных нравственных борений собеседник выразил на это согласие.
Когда они, обнявшись, выходили из филармонии, музыка уже кончилась.