Таджикистан торжественно отмечает 110-летие Мирзо Турсун-заде (Мирзо Турсун-зода), своего народного (не только по званию) поэта. Справка из Википедии гласит: «Видный государственный и общественный деятель, депутат ВС СССР, член ЦК Компартии Таджикистана, Председатель Советского Комитета солидарности стран Азии и Африки, член Советского комитета защиты мира, член Всесоюзного Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области литературы, искусства и архитектуры, председатель Таджикского республиканского Комитета защиты мира, председатель Комитета по присуждению Государственных премий Таджикской ССР им. Рудаки, член редколлегии библиотеки поэта издательства «Советский писатель» и 200-томной библиотеки мировой литературы, член Главной редколлегии Таджикской советской энциклопедии, действительный член Академии наук Таджикской ССР (с 1951)».
Такой официальный успех живого классика советской литературы вызывал в оны годы скептическое отношение либеральной интеллигенции, иронию «московской кухни». Собственно говоря, из стихов данного поэта знавшей только популярную песенку «Я встретил девушку – полумесяцем бровь...» (перевод Г.Э.Регистана). Я был очень молодым человеком, когда познакомился с прославленным таджикским поэтом в его последние времена. Со временем мое уважение к нему только росло. Его грандиозные похороны дали мне повод для стихов... Выдающий поэт современного Таджикистана Рустам Вахоб выразил желание, чтобы публикация этого давнего моего стихотворения предварялась небольшими воспоминаниями. Все это будет переведено на таджикский язык, а также на днях выйдет и в издающемся в Душанбе русском (респект таджикам!) журнале «Памир»... Но «Памир», где я иногда печатаюсь, до России не доходит, и я рассудил, что не будет худого, если помещу названное и в «Литературной газете». В преддверии вечера памяти памяти Мирзо Турсун-заде в Иностранной библиотеке, где мне предстоит выступить.
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ, русский поэт, лауреат Государственной премии Таджикистана имени Рудаки, таджикской премии «Знак Слова»
С Мирзо Турсун-заде я познакомился в ранней молодости, как говорится, «на заре туманной юности». Устод (тадж. наставник – «ЛГ») отнесся к моему появлению в Душанбе благосклонно. В отношении ко мне проявилось традиционное восточное гостеприимство, была тут и внимательность к молодому человеку, пишущему стихи и пытающемуся переводить произведения таджикских поэтов. К тому же мои опыты одобрял С.И.Липкин, чье мнение в Таджикистане было весьма авторитетно. Сам Мирзо Турсун-заде был не только всемирно знаменит, но и неимоверно могущественен и даже всевластен. Он не только еще при жизни был признанным классиком всей многонациональной советской литературы, но являлся и видным общественным деятелем. Казалось, что и Таджикистан был мал перед этим авторитетом, перед этой славой, перед этой державной силой. И вот теперь люди младших поколений могут не знать имена деятелей, которые в ту пору возглавляли таджикскую администрацию, но имя Поэта незабвенно.
Однако еще тогда его стихи были у всех на устах в Таджикистане. Я слышал, как эти стихотворения читали профессиональные декламаторы, и ощущалось их благоговение…
Я помню некоторые беседы с устодом. Его рассказы о классиках персидско-таджикской поэзии, которую он с гордостью называл «океаном». Решение доверить мне перевод классики, конечно, исходило от него. В частности, со мною был подписан договор на перевод книги Сайидо Насафи. В силу ряда обстоятельств дело не было доведено до конца, и все же я перевел ряд стихов Сайидо, и мои переводы были изданы и впоследствии переиздавались.
Однажды в ту пору вдруг случилось нечто для меня невероятное и более чем приятное: в интервью московской комсомольской газеты Мирзо Турсун-заде, повествуя об истоках русско-таджикской дружбы и переходя к современности, счел возможным вспомнить и мое имя. И назвал «другом таджикского народа». Это обязывало! Мне кажется, что на протяжении долгих десятилетий я старался оправдать такое звание.
Я был молод, и все значение и величие устода понимал лишь постепенно, с годами. Теперь я думаю не только о высоте его поэзии. Осознаю, что в жизни он совершил много благих дел, что был добр и щедр, и не только по отношению к соплеменникам. Но, конечно, особенно велико его участие в движении родной словесности. Если вдуматься, то приходится признать, что все талантливые авторы младших поколений той литературной эпохи были своим выдвижением обязаны поддержке Мирзо Турсун-заде. И прозаики, и драматурги, и критики. А из поэтов такие, как Мумин Каноат, Лоик, Бозор Собир, Шукухи, Хабибулло Файзулло, Гульназар Кельди… Называю только некоторых ушедших, которых я близко знал. Думаю при этом и о живущих – по счастью! – моих таджикских друзьях.
Свою власть он не употреблял во зло. Всегда защищал одаренных поэтов, совершивших тот или иной проступок. Отступалась милиция… Его уважение к природному таланту было превыше всего.
Однажды Липкин попал в скверную историю в эпоху, когда на культуру сильно давил М.А.Суслов, этот «серый кардинал», заведовавший идеологией. В одном стихотворении Липкина увидели идеологическую ошибку (вообще-то он был крупный поэт, и, на мой взгляд, его собственные стихи, которые тогда очень редко печатались, важнее и лучше его переводов). С большими усилиями Мирзо Турсун-заде его отстоял… Вообще он поддерживал и поэтов других союзных республик (например, Узбекистана). Его поддержка иногда давала возможность кому-то талантливому получить важную премию в Москве.
Всеми силами он старался показать и Москве, и миру величие родной культуры. Дело небывалое при советской власти: главные улицы столицы Таджикистана при нем носили имена не партийных вождей, а гениальных поэтов.
В условиях своего времени он сделал все что мог. Я рад, что застал его время. Которое решился бы сравнить с эпохой Абдуррахмана Джами и Алишера Навои в Герате.
Чарх-и-фоллак*
Памяти Мирзо Турсун-заде
В той стране, где старики и дети
На молочно-розовом рассвете
В молоко обмакивают хлеб,
Где на крышах облетают маки,
Пишет ветер огненные знаки,
Шелестя страницами судеб...
Вот – поэта бренные останки,
И цветы поникли головой,
Чтоб несло отчаяние чанги
Согдианы погребальный вой.
Навсегда, навеки, да, навеки
Эти веки скроет глины ком...
А кругом кипят людские реки,
И к мазару гроб несут бегом.
Гром, подобный бегу иноходцев,
Дробный топот льется тяжело.
Над страной растоптанных колодцев
Меркнет неба красное крыло.
Здесь могилу всенародно вырыв,
Изумляясь жизненному сну,
Быстро, быстро прячут от кафиров
Савана тугую белизну.
Но куда влюбленным торопиться?
Вьется песни огненная птица,
И подросток, позабывший стыд,
Что-то шепчет и кому-то снится,
Белый жемчуг сыплет шелковица,
Девочка на дереве стоит.
____________
*Чарх-и-фоллак – сегнерово колесо, водочерпалка (тадж.).