До самой старости сохранил он благородный облик потомка старинного русского рода. Посмотрите на превосходные фотографии, на которых Иван Алексеевич Бунин запечатлен в разные годы. Вот 19-летний красавец в студенческой фуражке и бурке; такой, примерно, каким предстает герой рассказа «Натали» своей кузине Соне. «...Ты стал хоть куда и очень возмужал. Живой взгляд и пошлые черные усики... похож на грузина и довольно красив...» А это портрет начала 900-х годов, подаренный Чехову, – совсем другой Бунин: «породистый» нос с горбинкой, «французская»бородка, пышные усы. Снимок 30-х годов: лицо Бунина выбрито, в аккуратно причесанных волосах пробивается седина, глаза серьезны и строги. Это уже в преддверии нобелевских дней...
В повести «Трава забвения» Валентин Катаев увидел Бунина таким: «Многие описывали внешность Бунина. По-моему, лучше всего получилось у Андрея Белого: профиль кондора, как бы заплаканные глаза, ну и так далее... Перед нами предстал сорокалетний господин – сухой, желчный, щеголеватый – с ореолом почетного академика по разряду изящной словесности...»
Замечательно живые словесные портреты Ивана Алексеевича оставили близко знавшие его Александр Бахрах, Ирина Одоевцева, другие соотечественники, и даже... Константин Симонов. Мемуаристы – в меру своих способностей – еще и передали манеру речи писателя, привычки, суждения о разных предметах. Но воспоминания о Бунине, по большей части, относятся к последним годам его жизни. Все уже в прошлом. 750 тысяч франков Нобелевки прожиты, частично израсходованы на благотворительные цели, да и нахлебников у Буниных хватало – как и завистников, и недругов. Болезни, безрадостная старость – и написание гениальных книг! Но о возвращении в СССР не могло быть речи, хоть и зазывали...
В 50-х «белоэмигранта» Бунина посмертно «реабилитировали»; в метрополии стали издавать – хотя и с цензурными искажениями – его книги. Признавая незаурядный талант писателя, твердили о его оскудении в период эмиграции. «Эмиграция стала поистине трагическим рубежом в биографии Бунина, порвавшего навсегда с родной русской землей... За этим рубежом произошла не только довременная и неизбежная убыль его творческой силы, но и само его литературное имя понесло известный моральный ущерб и подернулось ряской забвения, хотя жил он еще долго и писал много», – даже Александр Твардовский отдал дань пропагандистским клише. Да и каких только немыслимых глупостей не сочиняли наши историки литературы!
«Бунин, не вооруженный передовым мировоззрением, не в силах был разобраться в острых социальных проблемах» (В.Афанасьев). «Возникли бы манящие горизонты творчества, когда бы он познал счастье марксистского отношения к миру» («Вопросы литературы», 1974, №3). «Бунину было не под силу исторически верное осмысление событий» (О.Михайлов). Попробуем вообразить нобелевского лауреата Бунина, овладевающим марксистским учением! Слава Богу, появились серьезные исследования, среди которых надо выделить интереснейшую книгу Юрия Мальцева «Бунин» ( «Посев», 1994 г.), а также книгу Максима Д.Шраера «Бунин и Набоков. История соперничества», очерк Андрея Немзера «Закатная песня». И, конечно, труды Александра Бабореко...
Однако обратимся к зарубежным критикам, современникам Ивана Алексеевича Бунина. Георгий Адамович утверждал: «Несомненно, Бунин стал вполне самим собою, достиг полного расцвета и окончательно окреп лишь в эмиграции. Если суждено его книгам навсегда в русской литературе остаться, то именно тем, которые написаны в последние десятилетия, включая, конечно, и «Темные аллеи», сборник далеко не оцененный по достоинству... До самого «склона лет» Бунин как художник ничуть не ослабел».
Поразительная по глубине осмысления личности и творчества гения мировой литературы книга «Освобождение Толстого», блистательный образец бунинской философской прозы, написана в Париже в 1937 году. Незавершенная книга воспоминаний о Чехове также создавалась в эмиграции. Напомню, что писал в 1941 году Андре Жид:
«Вчера приехал в Грасс. Вечером посетил Бунина… В продолжение всего разговора Бунин был очарователен. Его красивое, хотя и испещренное морщинами лицо остается благородным, а взгляд полон огня... Меня слегка смущало, что я читал из Бунина лишь «Господина из Сан-Франциско» и «Деревню».
И несколько дней спустя:
«Я с живым интересом читаю книгу Бунина о Толстом. Он дивно его истолковывает и заодно объясняет мне, почему перед Толстым я чувствую себя столь неуютно...»
«Поразительной силы и новизны», по определению Катаева, рассказ «Господин из Сан-Франциско» был написан 45-летним Буниным в считанные дни; «И «Сан-Франциско» и все прочее я выдумал», – отметил Бунин в дневнике.
« -Я не давал клятвы всю жизнь описывать только Россию, – говорил он Катаеву («Трава забвения»). – У каждого подлинного художника, независимо от национальности, должна быть свободная мировая, общечеловеческая душа; для него нет запретной темы. Главное же, что я здесь, в «Господине из Сан-Франциско», развил – это в высшей степени свойственный всякой мировой душе симфонизм, то есть не столько логическое, сколько музыкальное построение художественной прозы с переменами ритма, вариациями, переходами от одного музыкального ключа в другой...»
Эту основополагающую особенность Бунина-художника глубоко обосновывает современный исследователь.
«Повествовательная техника Бунина в его поздних рассказах еще больше изощряется и утончается, – замечал Юрий Мальцев. – Он смелее, чем раньше прибегает к экстравагантным, но ярким словосочетаниям, и модерность словесного рисунка воспринимается сегодня как вполне современное письмо... Современная смелость и выразительность сочетаются со столь же современным лаконизмом. Необыкновенной виртуозности достигает Бунин в синтаксическом построении и в ритмической организации этих рассказов. Как он сам говорил, каждый из них написан своим особым ритмом... Смена ритмов точно соответствует смене чувств, более того, именно сам ритмический рисунок и музыка фраз выражают эти чувства».
Смелость и новизну поздней бунинской прозы отмечали и наиболее проницательные его современники. Владислав Ходасевич, откликаясь на выход книги «Божье древо» («Современные записки», Париж, 1931), утверждал: «Явления мира много раз увидены в этих рассказах совершенно по-новому. Но это видение нам показано не иначе, как в новых языковых и стилистических формах».
Федор Степун: «Та свобода и самостоятельность, с которыми Бунин прошел мимо всех эстетических нарочитостей декадентства, и мимо всех политических утробностей общественности, представляются поэтому мне поистине замечательными. Этой царственной свободе, укорененной в твердом, инстинктивном знании того, что ему, т.е. его таланту, потребно и что непотребно, он прежде всего и обязан всем тем, чего он достиг».
Впрочем, довольно ссылок. Нет нужды доказывать, что Иван Бунин, продолжавший литературные традиции ХIХ века, оказался блестящим новатором, что со всей очевидностью следует из его стилистических находок, филигранного композиционного мастерства, необыкновенного симфонического строя прозы. И нынче, спустя почти 70 лет со дня его кончины, заметим, ничего близкого в русской литературе нет. И появится ли?
...Прелестным апрельским днем с парижскими друзьями приехали мы в Сент-Женевьев де Буа. Миновав белокаменную церковь Успения Богородицы (архитектор Альберт Бенуа), двинулись по светлой аллее. Четырнадцатая могила справа. Простой крест, увядшие цветы. Вспомнилось: «Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре».
Юрий КРОХИН, литератор