29 августа 2021 г. на телеканале НТВ прошла передача о монахе Киприане. Человеке, судя по его внешнему облику, необычном – офицер в монашеской рясе со звездой Героя Советского Союза; последний Герой терпевшей крушение державы… На афганской войне, будучи авианаводчиком, он подорвался на мине, потерял обе ноги. Вынес неимоверные мучения, чудом оставшись в живых. И вернулся в воинский строй, продолжил службу. Вот он, казалось, герой нашего времени. Вот она, казалось, новая повесть о настоящем человеке, разворачивающаяся на наших глазах…
Пути Господни неисповедимы, и теперь, как и всегда, от судеб защиты нет. Но почему так смущается душа, слушая монаха Киприана? Может быть, потому, что, уйдя из этого мира, потонувшего во зле, он пытается остаться в нем уже в новом лике и в новой личине… Ведь уже далеко не первый раз я вижу его на телеэкране и слушаю его интервью. Нет, не о том, как он пришел к Богу, как вернулся к истинной вере, а о перипетиях своей жизни, что я давно уже о нем знал. Ведь его столь необычное преображение воспринималось не как единичная судьба, а на фоне общего состояния нашего общества, когда верить в Бога стало «можно» и даже велено. Но таких массовых, групповых возвращений к вере не бывает, ибо каждый разрешает этот главный вопрос человеческого бытия сам, иначе выходит то, что выразил один из талантливейших поэтов современной России Николай Зиновьев из Кореновска Краснодарского края:
Вот сменила эпоху эпоха.
Что печальнее в этом всего?
Раньше тайно мы верили в Бога,
Нынче тайно не верим в Него.
И он же в не менее требовательных и беспощадных стихах:
Ужасная эпоха –
За храмом строим храм.
Твердим, что верим в Бога,
Но Он не верит нам.
Отца Киприана я знал, как майора Валерия Буркова в самый напряженный и драматический период новой истории, пытавшей наши души и разум: от ГКЧП 1991 года до расстрела Белого дома 1993 года. Я работал тогда в Военно-художественной студии писателей, которую возглавлял талантливый поэт, военный журналист Виктор Верстаков, автор популярных песен об афганской войне. Как сотрудник военного отдела газеты «Правда» он хлебнул этой войны, может быть, не меньше, чем боевые офицеры и солдаты. Художественным руководителем Студии был известный писатель-фронтовик Иван Фотиевич Стаднюк.
Для нас тогда вопрос стоял не о том, как устроить свою личную судьбу, но как быть теперь в этом, наизнанку вывернувшемся мире восторжествовавшего зла, где не только русская литература оказалась «не нужной», но становились как бы ни к чему те духовные и нравственные устои, коими от века жили народ и страна. Разум, конечно, знал, как быть: не участвовать во зле, «жить не по лжи», как вещал один из основных идеологов разрушения страны и наступающих бед. Но что значило это знание, если разум отказывался верить в беспричинную реальность происходившего… Мы пытались, как могли, осмыслить происходящее, найти хоть какие-то смысловые скрепы, для его обуздания в общем течении жизни. Как, к примеру, в стихах того же Виктора Верстакова о «забытом российском погосте»:
Побелела звезда жестяная,
И красны от закатов кресты.
И витает печаль неземная
Над землею святой пустоты.
Отчего же скорбя над пустыней,
Небеса высоки и чисты?
Для чего же всё зримее ныне
Наши звезды и наши кресты…
Интуитивно угадывая, что афганская война в этой новой напасти занимает какое-то главное, ключевое место, я стал вслушиваться в звуки, доносящиеся из-за Гиндукуша, «из-за речки». Сначала как сотрудник отдела литературы и искусств газеты «Красная звезда», а потом – как сотрудник Военно-художественной студии писателей. А они, звуки этой войны, приходили оттуда, казалось бы, вдруг возникающими воинскими песнями, песнями афганской войны, получившими удивительное распространение в обществе. О, это было необыкновенное явление. Как мне представлялось – реакцией армии и общества на происходящее, чего ранее еще не встречалось. Во всяком случае один из офицеров ВВС США говорил мне, что ничего подобного у них во время вьетнамской войны не было… Я стал собирать эти песни, приходившие ко мне со всех концов света, записанные на магнитофонных кассетах. Составил книжку этих песен «Когда поют солдаты», вышедшую четырьмя массовыми изданиями в «Молодой гвардии» в 1987-1988 годах, ставшую на удивление очень популярной. Выпустил книги этих песен в Военном издательстве и в издательстве «Советская Россия».
И теперь в Военно-художественной студии мы стали проводить большие вечера воинской песни, офицерского романса в Центральном доме литераторов (в ЦДЛ-е), в Центральном доме Российской армии. Вокруг Студии собирались талантливые военные поэты, барды в погонах: Игорь Морозов, Виктор Куценко, Юрий Кирсанов, Марианна Захарова, Александр Карпенко, Валерий Петряев, Игорь Кошель и многие другие. Вечера эти пользовались большой популярностью, горячим отзывом в обществе. Вот тогда я и узнал, что есть исполнитель афганских песен, человек необычной судьбы, потерявший на этой войне ноги, майор Валерий Бурков. И мы не могли не вовлечь его в наше сообщество творцов и исполнителей современных воинских песен, не пригласить на наши вечера офицерского романса. Мы воспринимали его как действительное воплощение нового настоящего человека.
Это новое явление воинской песни для меня было ценным не только собственно афганской темой, но тем, что это была действительно высокая поэзия. Тема же сама по себе была трогательной, находила отклик в душах многих людей, но, как говорится, не темой единой… Составляя потом сборники воинских песен, офицерского романса («Офицерский романс», «Граница», 1999) двухтомник «Офицерский романс» и «Военный романс», Эксмо, Яуза, 2006), я не смог включить в них ни одного текста Валерия Буркова из-за их поэтической слабости… А потом он ушел «во власть» и как-то выпал из поля моего внимания.
Все это вспомнилось мне теперь, слушая отца Киприана, ушедшего из этого мира, потонувшего во зле, но присутствующего в нем на телеэкране… Я ждал от него исповеди и откровения о том, как он пришел к Богу, как вернулся к вере. А он рассказывал о том, как рванулся к «бесам» и как разочаровался в людях. О том, как ручкался с ничтожными «сильными мира сего». И в этом чувствовалась ностальгия, то ли об утраченных земных возможностях, то ли желание вернуться к «бесам».
И в этом угадывалось явление нашего времени, когда многие, в том числе и писатели, что особенно непростительно, – поучаствовав в разрушении нашей жизни, вдруг стали «верующими», прости Господи, до неприличия. Да и понятно, сформировавшись в атеистической среде, так и не удосужившись открыть Евангелие, Священное писание, хотя, начиная где-то с семидесятых годов никто за это уже в кутузку не волок, остались слепы и глухи к основным духовным понятиям и представлениям: «Не всякий говорящий Мне: Господи! Господи! Войдет в Царство Небесное… И кто не берет креста своего и следует за Мною; тот не достоин Меня» (Евангелие от Матфея, 7: 21, 10;38). Не Его креста, а своего, ибо истинно верующий человек сораспинается вослед за Ним… Это хорошо понимали наши великие предшественники: «Свой крест несу я без роптанья» (М.Лермонтов), «И крест свой бережно несу» (А.Блок) … Свой крест, а не Его… Не распознав этого, как уяснить то, что испытания и горести выпадают на долю каждого из нас для вразумления…
Словом, явление отца Киприана на НТВ оказалось для меня вне всего – и вне реальной жизни, и вне Церкви, и вне веры. А потому тут нет никаких оснований прибегать к богословской аргументации. Ни офицерский мундир, ни ряса монаха, ни звезда Героя к этому не имели никакого отношения – ни к нашим звездам, ни к нашим крестам. А потому мне остается привести стихотворение «Лик и личина» Виктора Верстакова, опубликованное в этом году в журнале «Наш современник» (№ 2, 2021):
Он был в Афгане авианаводчиком
и значит, был рисковым иногда.
Так отчего ж мне видятся порочными
монашеская ряса и Звезда?
Я знал его отца: святого грешника,
начальника воздушных сил войны,
подбитого, упавшего, сгоревшего
дня через три, как были мы хмельны.
Ему уже по возрасту и званию
не разрешалось драться и летать –
взлетел, погиб, успев сынка в Афганию
из тыловой России отозвать.
Сын, повторюсь, стал авианаводчиком,
то есть ходил с войсками по горам,
подсказывая снизу вертолетчикам,
где и какой устроить тарарам.
И вот однажды после боя лютого
Он заглянул в пещеру мертвецов:
не знаю, что тогда его попутало,
но подорвался он в конце концов.
Был госпиталь затем, и операции,
отпиленные ноги до колен…
но на протезах на виду остаться он
сумел в года российских перемен.
Увы, сошелся с наглыми умельцами
по переделу и по грабежу,
советником у президента Ельцина
он стал. А как – я лучше не скажу.
И как Звезду Геройскую устроил он –
нет, не отцу посмертно, а себе, –
об этом тоже умолчу. Героями
становятся порой не по судьбе.
Советничал, деньжонки заколачивал,
немало дел в торговле провернул,
но то ли конкуренты озадачили,
а то ли сам он слишком их надул,
но оказался вдруг в долгах, на счетчике,
и даже, говорят, заказан был.
И, чтоб смутились недруги-молодчики,
ушел в монахи. Бога возлюбил.
Вчера его опять по телеящику
показывали – ряса и Звезда,
и словеса: «Ищите и обрящете».
И лик Отца, горящий от стыда.
Ну, ушел человек из этого порочного мира для главного дела, какое только может быть у человека в его земной жизни – спасти свою душу для жизни вечной. Но, как видно по всему, как оказалось, без этого мира, потонувшего во зле, он не может… Жалко человека. Ведь в такого рода делах ни офицерский мундир, ни ряса монаха не помогают.
Зачем пишу теперь об этом? Не для того же, чтобы пристыдить кого-то. Но и молчать об этом нельзя, иначе… Об этом можно сказать стихами замечательного поэта советской эпохи Василия Федорова:
Так можно все внушить,
Поверить в святость ада,
А люди будут жить,
И думать – так и надо.
Или пришло время покаяния? Дай-то Бог. Ведь пути Господни действительно неисповедимы… Или услышал грозный вопрос, висящий над нами, правда, заданный по другому поводу: «Вы хоть, понимаете, что вы натворили?..»
Петр ТКАЧЕНКО