Зашел в большой книжный магазин и спросил, есть ли у них Мустай Карим. Молодая продавщица переспросила: уточнила явно незнакомое ей имя, – и обратилась к магазинному компьютеру. Не знаю, насколько искренним было ее огорчение: ничего, мол, нет сейчас и не было в обозримом прошлом. И не ожидается.
Не многие отечественные писатели в последние советские десятилетия были столь популярны и издавались так часто, как Мустай Карим. Не знаю точно цифру, но верю биографическим источникам: в его литературном наследии более ста книг стихов, прозы, драматургии, публицистики на башкирском, русском и многих других языках народов СССР, Европы и мира. По его произведениям ставились спектакли, снимались фильмы, сочинялись песни, но главное – их действительно читали, обсуждали, помнили. И вот…
Объяснение кажется очевидным: он был советский писатель – лауреат, депутат, Герой Соцтруда, народный поэт, обладатель множества других почетных званий. Выходит, вместе с советской властью его и… Отношение к советскому литературному наследию – тема отдельного разговора, но в данном случае дело, по-моему, в другом. Мустафа Сафич был человеком неконфликтным и добрым, но талантливым и твердым в своей порядочности, а потому не очень удобным для советской власти (я имел возможность в том убедиться, но в короткой статье обо всем не скажешь). Для нынешней же России он неудобен тем, что всем образным строем своих произведений, всей заложенной в них философией, всем своим человеческим обаянием, оживляющим каждую его строку, противостоит «генеральной линии» нынешнего общественного уклада, где «никто никому не должен».
«Но если ты родился – ты уже человек!», – утверждал Мустай Карим в одном из давних стихотворений, и, кажется, это единственная мысль поэта, с которой хочется поспорить. Нет, этически он, безусловно, прав, но все-таки новорожденный младенец – биологическое существо; человеком ему еще предстоит стать, когда он начнет жить среди людей. Только в человеческой среде, а иного варианта нет, у ребенка появляется душа, он становится личностью, обретает смысл жизни и выстраивает свою судьбу. И не может быть для него большего несчастья, нежели по какой-то причине утратить связи с окружающими людьми, остаться одиноким: жизнь его снова опускается на биологический уровень.
А ведь то же самое можно сказать и о сообществе людей – социуме: любой народ раскрывает свои таланты и творческие силы, обретает достоинство и благополучие, живя в добрососедстве с другими народами. Народ, обособившийся в своей национальной нише – природной, экономической, культурной, религиозной, – так же несчастен (даже если сам до поры этого не осознает), как старик, растерявший на извилистых житейских дорогах родственников и друзей.
Не природа устанавливала порядок, по которому сосед должен отгораживаться высоким забором от соседа, а народ от народа – вооруженными стражами, въездной визой, таможней, колючей проволокой. Все разделительные барьеры придумали и обосновали – будто бы резонными аргументами, а посмотришь: корыстными интересами и предрассудками – сами люди, не умеющие жить открыто и хлебосольно, делать свою жизнь богаче и безопасней не в противоборстве, а в дружбе и сотрудничестве с соседями по улице и лестничной площадке, по городу, региону, континенту. По нашей единственной на всех голубой планете.
Это извечная проблема, но еще не так давно мы могли себя тешить мыслью, что на бескрайних земных просторах хватит места всем, а сегодня наш мир стал вдруг тесным, как перенаселенная коммунальная квартира. Всполохи вражды и насилия размежевали Землю людей, расторгли исконные связи, поселили в сердцах недоверие к тем, кто «другой». Впрочем, и к тем, кто «наш». Случилось это не потому, что нас стало слишком много, а потому чт обездарная экономическая политика и порожденные ею житейские невзгоды пробудили у миллионов «неудачников» фантомные боли давних – реальных или мнимых – обид. Взыграли комплексы, непомерно выросли, отравленными мыслями удобренные, амбиции и притязания. Корыстными людьми в корыстных целях культивируется подозрение, что это сосед виноват в нашем невезении: вот отгорожусь от него – и жизнь наладится.
Наверно, нет у нынешней России проблемы актуальней и сложней, нежели остановить распадение «социальной плоти». Для того реанимируются и придумываются заново разные «скрепы» – и религия, и спорт, и топонимические игры, и «единые учебники», а на случай, если другие меры не сработают, – Росгвардия… Да как-то все не впрок. Между тем в не столь давние времена не только люди, среди которых мы росли и мужали, были добрее и участливее, но и многочисленные народы, населявшие разноплеменную Россию, были связаны между собой не «конституционным порядком», не бюджетной прикормкой, не монетаристской антиморалью, а общей исторической памятью и общими же видами на завтрашний день. Добрыми соседями друг другу были российские народы, чему способствовал постоянный,уважительный и душевный, разговор, который они вели между собою устами своих истинных духовных лидеров – национальных поэтов.
Как объяснить читателю из другой эпохи, кем были и что значили национальные поэты России для самосознания российского общества последних советских десятилетий? Может, просто процитировать Пушкина: «И неподкупный голос мой / Был эхо русского народа»? Но тут, пожалуй, немножко иное: об аварце Расуле Гамзатове, кабардинце Алиме Кешокове, балкарце Кайсыне Кулиеве, калмыке Давиде Кугультинове – да-да, это особо подчеркну: и о равновеликом им башкире Мустае Кариме – их соплеменники не говорили, как о Пушкине: они, мол, наше все. Да «всем» они и не были, потому что в мире каждого из представляемых ими народов были еще и все они, разноплеменные, – через посредство русского языка, а также русские поэты, равно им доступные через «язык межнационального общения». Но дух своих народов никто не смог воплотить в себе и выразить лучше, чем эти авторы. И поэзия каждого из них (сужу по переводам, но переводили их на русский язык, как правило, с искренней любовью) заметно обогащала палитру красок российского (и советского) мира той экономически скудной, но духовно богатой поры.
Ощущение многокрасочного и многоголосого мира очень точно выразил в своем самом, наверно, знаменитом стихотворении Мустай Карим: «Не русский я, но россиянин». Да, пожалуй, не так памятно это стихотворение в целом, как эта словесная формула, по поводу которой и по сей день сшибаются лбами неуязвимые в своей анонимности интернетные воители. Однако эта формула – не локальный штрих, а стержневая тема всего многогранного творчества писателя, которому «повезло с землей моей», с людьми, которые «добром меня учили»; поэт мыслит свою малую родину, которая на глобусе «с березовый листок величиной», частью большой и для всех нас родной страны: «Береза же – великая Россия», и – «…зеленел листок среди ветвей, / Питаясь соком матери своей».
Я очень надеюсь, что пройдут недолгие годы, и люди почувствуют, поймут нелепость и губительность политики разгораживания – хоть в социально-этническом, хоть в общественном пространстве: там и там реальные или символические, но равно неодолимые трехметровые заборы, разного рода «интровизоры» при входе и толпы блюстителей оскорбительного, в сущности, для нас поднадзорного «порядка», ничего для общества, кроме тревожности и подозрительности, на своих «рабочих местах» не созидающих.
Когда это случится (а случится обязательно!), станут снова необходимыми ныне подзабытые книги национальных – подлинно народных – поэтов, в творчество которых отразилось многоцветье, красота и мудрость не только русской, но и вообще духовной жизни. Возможно, читателям и критикам снова понадобится выражение «возвращенная литература», придуманное на рубеже советской и антисоветской эпох. Книги народного поэта Башкирии Мустая Карима обязательно будут в их числе – а может, само их возвращение приблизит то время?
Валентин ЛУКЬЯНИН